Софья Толстая в переписке с Львом Толстым. 1895 г.
ЧИТАТЬ ПОЛНОСТЬЮ ЗДЕСЬ:
https://proza.ru/2020/07/25/1320
Переписка 1894 года завершается со стороны Софьи Андреевны двумя не опубликованными письмами от 1 и от 2 ноября, в первом из которых, как сообщает в Дневнике 4 ноября 1894 г. Толстой, она «отчаивается», а по второму «видно, что всё прошло» (52, 153). Но снова жена добивается своего: вытягивает мужа К СЕБЕ в Москву. В Москве ему снова «тяжело от множества людей» и «нет уже той свежести сознания присутствия Бога и нет той любовности, которая была прежде» (Там же. С. 154). Это касается отношений не только с женой, но и с сыном Львом, переживавшим под влиянием болезни душевный и мировоззренческий кризис. Он побывал за границей, посмотрел на праздную и развратную, столь притягательную в молодости, жизнь буржуазии и аристократии, и ему всё более отвратительна становилась отцова «религия горшка», сводившаяся к тому, «чтобы не заставлять других служить себе в самых первых простых вещах», считая всех равными братьями (Там же. С. 157-158). Мы знаем, и знал, без сомнения, Лев Львович, что со времени трактата «Так что же нам делать?», то есть с первой половины 1880-х гг. для христианского сознания Л. Н. Толстого этот выход представлялся единственно действенным для освобождения от эксплуатации народного труда и для уничтожения нищеты и голода в народе. И мы помним, что с этих же позиций осудил Толстой в 1891-93 гг. барскую «благотворительность» деньгами - в которой по нравственной необходимости участвовал он сам и на которой, участвуя вполне добровольно, надорвал силы и потерял здоровье, соревнуясь с отцом, Лев-младший. Поприще именно христианской деятельности, без тщеславия и конкуренции с кем-то, в смирении и простоте, уберегло бы его от болезни - такой простой, но запоздалый вывод, конечно же, был неприятен Льву Львовичу, вызвав потребность самооправданий, а значит и споров с отцом.
Дневник Л. Н. Толстого фиксирует и два, как минимум, конфликта мужа и жены Толстых. В ночь на 20 ноября - какое-то «тяжёлое столкновение», которое Лев Николаевич выдержал достойно, так как «всё время помнил о Боге» (Там же. С. 154). И ещё в дни Рождества, перед самым Новым годом - «неприятное столкновение из-за портрета», в котором «Соня поступила решительно, но необдуманно и нехорошо» (Там же. С. 157). Большего Лев Николаевич не мог доверить своему, ещё недавно личному, Дневнику: Софья Андреевна уже довела его до того, что он стыдился своих, даже правдивых, но эмоциональных и критичных записей прошлых лет и БОЯЛСЯ вносить новые. Но подробности второго конфликта утаить в семье не удалось. И Софье Андреевне, без особой надежды, пришлось кое-как оправдаться в своём поступке в мемуарах (писанных в этой их части, напомним, уже после гибели Толстого, горько-несчастной и запоздало кающейся вдовой):
«Часто я просто ревновала Льва Николаевича к его так называемым близким людям. Помню, я просила Льва Николаевича дать себя сфотографировать вместе со мной. Он отказал. А вскоре потом его упросили толстовцы сняться с ним в группе. Он согласился. Тогда я поехала в фотографию…, взяла, не помню под каким предлогом, негатив и разбила его. К счастью, Лев Николаевич не рассердился, а только рассмеялся. Но очень обиделись и огорчились его толстовцы» (МЖ - 2. С. 385).
В своём дневнике, в записи от 8 января, Соня не сознаётся в ревности, а пытается рационализировать свой поступок иначе, и много эмоциональней:
«…Я пришла в злое отчаяние. Снимаются группами гимназии, пикники, учреждения и проч. Стало быть, толстовцы - это УЧРЕЖДЕНИЕ. Публика подхватила бы это, и все старались бы купить ТОЛСТОГО С ЕГО УЧЕНИКАМИ. Многие бы насмеялись. Но я не допустила, чтоб Льва Николаевича стащили с пьедестала в грязь» (ДСАТ - 1. С. 227).
СЛИШКОМ много тут у Сонички умозрительных допущений, что сразу позволяет понять виноватость, понимание оной, и нервное, как минимум, нездоровье писавшей эти строки. Всё построение разрушается множеством других мест в том же дневнике С. А. Толстой, в которой она сетует как раз на то, что Толстой как христианский учитель возводит себя при жизни на этот самый «пьедестал» ради утоления личного «ненасытного» тщеславия (см. напр.: ДСАТ - 1. С. 133, 153, 163, 210, 300, 419).
Более того, как раз мемуары и дневник жены Толстого служили ей годами как раз в противном замысле, отнюдь не скрываемом ею: именно «стащить» мужа с этого пьедестала, при этом ещё и «развенчав», «разоблачив» его в глазах потомков как духовный авторитет. Строго с 1 января нового года она начала было снова вести свой скорбный и не правдивый дневничок… как документ, «изобличающий» супруга в глазах умозрительных «потомков». Но судьба покарала её уже тогда, да так, что остаётся только пожалеть несчастную жену и мать. Дневник 1895 года обрывается страшной записью 23 февраля, похожей на надрывный, в ужасе и в слезах, вопль:
«Мой милый Ванечка скончался вечером в 11 часов. Боже мой, а я жива!» (Там же. С. 238).
Для сравнения приведём и выдержки из Дневника Льва Николаевича до 1 января 1895 г., дающие представление как о его занятиях, так и о состоянии его сознания и чувств. 16 ноября:
«Писал «Катехизис» [т. е. статью «Христианское учение». - Р. А.] и стал думать с начала и испытал давно не испытанный восторг. Хочется сказать: Господи, благодарю тебя за то, что ты открываешь мне свои тайны. Пусть это заблуждение, я всё-таки благодарю Тебя. […] Господи, помоги мне. Вели делать дело Твоё. Укажи его» (52, 154).
И продолжение, те же просветлённые радость и восторг в записи от 20 ноября:
«Как будто услышал мою молитву, и я чувствую - особенно нынче - во время прогулки чувствовал радость жизни. Нынче писал довольно успешно. Остальное время поправлял биографию Дрожжина» (Там же).
25 декабря:
«…Писал «Сон молодого царя», а потом «Хозяин и работник». И кажется кончу. Катехизис всё так же люблю и думаю о нём беспрестанно. […] Был период радостный: сознания [зач.: необходимости] радости служения» (Там же. С. 156).
В корпусе переписки супругов 1895 года трудно было бы выделить ярко и логически различающиеся между собой эпизоды. Весь почти год проходит для супругов под знаком беды, посетившей их семейной катастрофы: скоропостижной смерти от скарлатины младшего сына, Ивана Львовича, любимого Ванички и траура по нём на фоне ярко вспыхнувшего в последние дни Ваничкиной жизни, выжегшего мукой сердечко этого гениального, чувствительного и очень физически слабого ребёнка, подтолкнувшего его к гибели, а после затаившегося до поры семейного противостояния. Так или иначе, но это горе матери и отца явит себе в строках их писем или между них на протяжении всего 1895 года. Активизация переписки в начале (январь) и конце года (октябрь - декабрь) при отсутствии или минимуме писем в остальные месяцы - заставляет буквально физически ощутить пропасть страдания, в которую бросила обоих гибель горячо любимого малыша: большую часть года они стремились быть вместе, а значит не общались перепиской. В этой надрывающей сердце картине трудно выделять какие-то фрагменты, и мы, несмотря на перерывы, будем рассматривать как один Эпизод большой - Сороковой, а содержанием - страшный, роковой...
ЧИТАТЬ ПОЛНОСТЬЮ ЗДЕСЬ: https://proza.ru/2020/07/25/1320
________________________