О СЧАСТЬЕ
ИЗ БОЛНИЧНОЙ ПАЛАТЫ
Время действия: конец мая.То самое время, когда календарь продолжает сухо свидетельствовать, что ещё весна, и впереди светит долгий и увлекательный полевой сезон; и мы полны надежд. А все чувства упрямо твердят: лето! уже лето!
Место действия: пойменная береговая терраса уральской реки, окружённая темнохвойной тайгой. На противоположном берегу тяжело вонзается в тёмные холодные воды отвесная известняковая скала: из-за неё завтра взойдёт солнце. Но сейчас она обагрена заревом гаснущего заката.
Обстоятельства действия: группа старых друзей, сплавляющихся по реке, располагается на ночлег.
Вот детали.
Уже вынесены на берег и уложены на просушку две старые байдарки; на их днищах цвета морской волны темнеют пятна ещё не испарившейся влаги, и отливают нефтью резиновые кили. Каркасом недостроенного шалаша выглядит стоящий рядом катамаран, подпёртый дюралевыми вёслами; его оранжевые гондолы гармонируют с лишайниками на скалах.
Уже выросли над поляной полусферы трёх палаток: на них ни морщинки. Из-за полуоткрытого полога одной из них манит путника скромный, но желанный походный уют.
У воды разведён яркий костёр. Ровным пламенем горят берёзовые поленья; изредка стреляют искрами смолистые хвойные сучья. На прокопчённом тросике над огнём висит большой походный кан - в нём доходит тройная рыбацкая уха, и неподалёку умница-лайка, косясь на палатки, доедает первые две закладки: разварившиеся тушки подлещиков, плотвичек и хариусные головы.
Канчик поменьше мы замечаем рядом с костром: он наполнен ароматным, только что заваренным чаем с душицей; от него поднимается пар. Здесь же стоит жестяная банка с сахаром и, на перевёрнутой крышке кана, - тонко порезанный лимон.
Присмотревшись, подмечаем и другое: воткнутая в землю у костра сучковатая жердь - на ней аккуратно развешены несколько походных кружек. Разделочная доска, на которой, поверх крупно порезанных кусков ржаного хлеба, неясно бледнеют дольки чеснока, соперничая с лежащим тут же крупным куском солёного сала. Воткнутый в бревно охотничий нож. Стопка разнокалиберных мисок. Черенок ложки, торчащий из банки со сгущенным молоком. На ближайшей сосне, повешенная на сучок, чья-то непромокаемая куртка. Безвольно раскинувшиеся по земле голенища болотных сапог. Фонарик, весло, бухта троса.
Но позвольте - что это сверкнуло там, в воде, у самого берега? Не литровая ли бутылка разведённого спирта охлаждается в реке, которая омывает её прохладной серебристой рябью?
Прибавим звука. Первыми наше внимание привлекают глухие удары топора и сухой треск ломающихся сучьев. Затем мы слышим голоса: деловитые, но многословные мужские переговоры выгодно оттеняются короткими девичьими репликами и их мелодичным смехом.
Но вот до нас уже доносится и фон: потрескивание дров в костре, журчание воды на камнях, шорох древесных крон при порывах ветра, изредка - плеск тайменя в омуте под скалой. Но чу! - мы слышим и деликатное пощипывание струн: кто-то в палатке настраивает гитару.
Теперь включаем запахи. Мы чувствуем терпкость дыма, ощущаем свежесть с реки и остро обоняем просыпающуюся к жизни весеннюю тайгу. Ближе! - И вот наши ноздри щекочет аппетитный запах ухи и крепкий чайный аромат. Где-то на периферии мы различаем смолистость свежих древесных щепок и тонкую вонь прорезиненной ткани.
Однако, где же люди? - впрочем, вот и они: выходят на поляну с дровами и хворостом, заготовленными на всю ночь, с шутками, заготовленными на весь сплав, с надеждами, заготовленными на всю жизнь. Но у нас снова что-то со связью: горы экранируют сигнал, или фантазия блекнет на границе реальности. И мы уже не улавливаем их шуток, не различаем их слов. Да и лица их нам уж не разглядеть: закат погас, на берег опустилась ночь, и в свете костра мы видим лишь фрагменты их дружеского пира. Ложка над миской с обжигающей ухой; кружки со спиртом, сдвигаемые над котелком; смуглая рука, стряхивающая пепел с сигареты; тонкая рука, перебирающая струны гитары…
Но и эта картинка гаснет, гаснет, и нам остаётся лишь слабое потрескивание костра; впрочем, пожалуй, это уже только помехи в эфире. И вот теперь мы, автор и зритель в одном лице, наблюдаем в пустоте слепого экрана лишь отраженье этого лица, одного себя, с опустевшим стаканом в руке, грызущего давно погасшую трубку.
В юности я думал, что счастье достигается просто. Довольно собрать любимых людей в любимом месте за любимым делом. Собственно юность - не была учтена в этой формуле. Тот самый майский вечер, когда всё ещё впереди - ужин, полевой сезон, жизнь.
Как хорошо, что мы догадались заархивировать несколько минут этого вечера. Налейте ещё - и перемотаем на начало.