Дэвид Копперфилд и современность
Прочитав роман Ч. Диккенса "Дэвид Копперфилд", я сделал несколько, как представляется, достаточно практических выводов, имеющих отношения к современному ментальному состоянию общества.
Диккенс выступает не только как великий художник (это итак всем давно понятно), но как потрясающий психолог и даже режиссёр - и своих произведений, и своей жизни.
Английский писатель показывает нам, людям XXI века, не только высоту и глубину чувств Дэвида - его впечатлительность, наблюдательность, душевную тонкость и чистосердечие, в конце концов, - его христианское отношение к окружающим людям (вплоть до любви к врагам - достаточно вспомнить, как он трепещет над телом мёртвого обольстителя и разрушителя Стирфорта с какой деликатностью сообщает эту трагическую весть его гордячке-маме). И эта высота чувств, высота подлинная и совершенно искренняя, сегодня всячески профанируется и отрицается. Нам говорят: нет ничего высокого, нет ничего низкого, святого и инфернального - всё это только текст и наше отношение к этому. Такой тотальный семиотический солипсизм, я бы сказал. Только как пошутил один знакомый-катехизатор, этот солипсизм чувствует себя очень некомфортно, когда его ощущения встречаются с кулаком другого.
Так вот, Диккенс демонстрирует, насколько высоко может воспарить человек в том случае, если его сердце открыто ближним и готово придти на помощь, а не осудить или извлечь выгоду. В романе "Дэвид Копперфилд" есть и обратные тому примеру - Урия Хип, скажем, который являет собой пример весьма современного фарисейства. Мимикрируя под святошу (эдакий изощрённый архетип Тартюфа), он в тайне совершает свои махинации и подчиняет своей власти многих людей и ещё больше капиталов. И такие дельцы в современной посткультуре всё более и более привлекательны (недаром многие аналитики увидели в выставленном на Красной площади сундуке LV современный символ России как потребительской державы и империи денег и вместе с тем пустоты), что абсолютно переворачивает сознание человека, демонтирует из его головы понятия о добре и зле, к которым так страстно и настойчиво взывает Диккенс.
Интересно ещё и то, что в современном западном литературоведении и просветительской мысли, если это можно так назвать, актуальность Диккенса связывается с его социальной проблематикой и с педалированием темы детского насилия (такое заявление сделал ответственный секретарь Диккенсовского общества в Лондоне в рамках открытия Парка Диккенса неподалёку от Рочестера). Но как ущербно выглядит такое заявление! Можно подумать, будто бы весь смысл "Дэвида Копперфилда" сводится к войне классов за собственность и к истязанию юного Дэвида. Безусловно, эти темы есть в романе, но они обозначены лишь штрихами, некоторыми искорками в калейдоскопе воспоминаний Дэвида. Центральным же является воспитательный аспект со всеми поворотами, ценностями, героями и злодеями в этом нелёгком процессе. В конце концов, это ещё и роман о жизненном опыте и о роли воспоминаний, переживаний и потрясений в жизни, а вовсе не о том, как быстро и безболезненно сделать писательскую карьеру или какую-нибудь ещё.
Подобного рода редукция, разумеется, применима не только к Диккенсу, но и практически к любому классическому произведению, если его касается рука "современного художника". Тут же оказывается, что герои Достоевского - гомосексуалисты, а чеховские три сестры - ночные бабочки, пардон.
Диккенс выступает не только как великий художник (это итак всем давно понятно), но как потрясающий психолог и даже режиссёр - и своих произведений, и своей жизни.
Английский писатель показывает нам, людям XXI века, не только высоту и глубину чувств Дэвида - его впечатлительность, наблюдательность, душевную тонкость и чистосердечие, в конце концов, - его христианское отношение к окружающим людям (вплоть до любви к врагам - достаточно вспомнить, как он трепещет над телом мёртвого обольстителя и разрушителя Стирфорта с какой деликатностью сообщает эту трагическую весть его гордячке-маме). И эта высота чувств, высота подлинная и совершенно искренняя, сегодня всячески профанируется и отрицается. Нам говорят: нет ничего высокого, нет ничего низкого, святого и инфернального - всё это только текст и наше отношение к этому. Такой тотальный семиотический солипсизм, я бы сказал. Только как пошутил один знакомый-катехизатор, этот солипсизм чувствует себя очень некомфортно, когда его ощущения встречаются с кулаком другого.
Так вот, Диккенс демонстрирует, насколько высоко может воспарить человек в том случае, если его сердце открыто ближним и готово придти на помощь, а не осудить или извлечь выгоду. В романе "Дэвид Копперфилд" есть и обратные тому примеру - Урия Хип, скажем, который являет собой пример весьма современного фарисейства. Мимикрируя под святошу (эдакий изощрённый архетип Тартюфа), он в тайне совершает свои махинации и подчиняет своей власти многих людей и ещё больше капиталов. И такие дельцы в современной посткультуре всё более и более привлекательны (недаром многие аналитики увидели в выставленном на Красной площади сундуке LV современный символ России как потребительской державы и империи денег и вместе с тем пустоты), что абсолютно переворачивает сознание человека, демонтирует из его головы понятия о добре и зле, к которым так страстно и настойчиво взывает Диккенс.
Интересно ещё и то, что в современном западном литературоведении и просветительской мысли, если это можно так назвать, актуальность Диккенса связывается с его социальной проблематикой и с педалированием темы детского насилия (такое заявление сделал ответственный секретарь Диккенсовского общества в Лондоне в рамках открытия Парка Диккенса неподалёку от Рочестера). Но как ущербно выглядит такое заявление! Можно подумать, будто бы весь смысл "Дэвида Копперфилда" сводится к войне классов за собственность и к истязанию юного Дэвида. Безусловно, эти темы есть в романе, но они обозначены лишь штрихами, некоторыми искорками в калейдоскопе воспоминаний Дэвида. Центральным же является воспитательный аспект со всеми поворотами, ценностями, героями и злодеями в этом нелёгком процессе. В конце концов, это ещё и роман о жизненном опыте и о роли воспоминаний, переживаний и потрясений в жизни, а вовсе не о том, как быстро и безболезненно сделать писательскую карьеру или какую-нибудь ещё.
Подобного рода редукция, разумеется, применима не только к Диккенсу, но и практически к любому классическому произведению, если его касается рука "современного художника". Тут же оказывается, что герои Достоевского - гомосексуалисты, а чеховские три сестры - ночные бабочки, пардон.