Окончание рассказаprestoruDecember 2 2014, 14:05:30 UTC
В четыре часа задребезжал звонок. Няньчук очнулся, скинул с диванчика ноги в штрипках подштанников и войлочных туфлях и пошел к ящику звонка. Там выскочила цифра три. Из-за двери третьего номера женский голос потребовал десяток папирос " Зефир". Возвращаясь из буфета с папиросами, заспанный Няньчук спутал, в какой именно номер нужно подать их, и постучал в восьмой, отданный Соколовичу. Грубый, низкий бас медленно спросил из-за двери: - В чем дело? - Ваша баришня папиросы просила,- сказал Няньчук. - Моя " баришня" не просила да ни в каком случае и не могла просить папирос,- ответил бас наставительно. И Няньчук, тотчас вспомнив, кому нужно подать коробочку, и подав ее в полную женскую руку, высунувшуюся в приотворенную дверь третьего номера, снова лег на свое место и крепко заснул под мерное постукивание часов в конце коридора полутемной и тихой гостиницы. Снова очнулся он только в седьмом часу; над ним, во весь свой рост, в пальто, стоял и толкал его в плечо постоялец из восьмого номера. - Вот тебе за номер и за труды,- сказал он.- Выпусти меня. Мне пора на завод, а барышня велела разбудить себя в девять. - А за виноград же?- быстро и с тревогой спросил Няньчук. - Я все счел,- сказал Соколович.- По-моему , четыре семь гривен. А я тебе пять с полтиной даю. Понял? И спокойно пошел к лестнице. С полузакрытыми от жажды глазами, поправляя плечом накинутое на плечи пальто, Няньчук опять опередил его и затопал вниз по ступенькам лестницы. Соколович терпеливо ждал, пока он одолеет туго поверьывавшийся в дверной скважине ключ. Наконец дверь распахнулась. Он прошел мимо Няньчука, приподнял ворот и, как оперный певец, боявшийся простуды, закрывая рукой горло, густо сказал себе в бороду:" До свидания",- и вышел на улицу, на сырой и свежий воздух. Было еще совсем темно и тихо, но в этой темноте и тишине уже чувствовалось близкое утро. Надо всей окрестной далью, надр всем огромным гнездилищем еще безмолвной столицы стоял невнятный, отдаленный стон фабрик и заводов, зовущий из всех своих нищенских приютов, из всех своих низов и притонов несметный трудовой люд. Фонарь, стоявший со своей черной тенью против гостиницы, освещал часть мостовой и улицы. Туман рассеялся , ночью шел снежок,- громада теса, возвышавшаяся из-за забора за фонарем, траурно белела на черноте ночи. Соколович повёрнул направо и скрылся вдали. Продрогший Няньчук хлопнул дверью и побежал по лестнице назад, наверх. Ложиться снова было уже не к чему. Он стал искать под диваном ботинки - и вдруг увидел, что дверь восьмого номера приоткрыта и что за нею есть свет. Он вскочил и кинулся к номеру: в номере было так страшно тихо, как не бывает , когда есть в нем хотя бы и спящий человек, трещали догоревшие в лопнувших розетках свечи , в сумраке бежали тени, а на кровати торчали из-под одеяла короткие голые ноги лежавшей навзничь женщины. Голова ее была придавлена двумя подушками. 1916
- В чем дело?
- Ваша баришня папиросы просила,- сказал Няньчук.
- Моя " баришня" не просила да ни в каком случае и не могла просить папирос,- ответил бас наставительно.
И Няньчук, тотчас вспомнив, кому нужно подать коробочку, и подав ее в полную женскую руку, высунувшуюся в приотворенную дверь третьего номера, снова лег на свое место и крепко заснул под мерное постукивание часов в конце коридора полутемной и тихой гостиницы.
Снова очнулся он только в седьмом часу; над ним, во весь свой рост, в пальто, стоял и толкал его в плечо постоялец из восьмого номера.
- Вот тебе за номер и за труды,- сказал он.- Выпусти меня. Мне пора на завод, а барышня велела разбудить себя в девять.
- А за виноград же?- быстро и с тревогой спросил Няньчук.
- Я все счел,- сказал Соколович.- По-моему , четыре семь гривен. А я тебе пять с полтиной даю. Понял?
И спокойно пошел к лестнице.
С полузакрытыми от жажды глазами, поправляя плечом накинутое на плечи пальто, Няньчук опять опередил его и затопал вниз по ступенькам лестницы. Соколович терпеливо ждал, пока он одолеет туго поверьывавшийся в дверной скважине ключ. Наконец дверь распахнулась. Он прошел мимо Няньчука, приподнял ворот и, как оперный певец, боявшийся простуды, закрывая рукой горло, густо сказал себе в бороду:" До свидания",- и вышел на улицу, на сырой и свежий воздух. Было еще совсем темно и тихо, но в этой темноте и тишине уже чувствовалось близкое утро. Надо всей окрестной далью, надр всем огромным гнездилищем еще безмолвной столицы стоял невнятный, отдаленный стон фабрик и заводов, зовущий из всех своих нищенских приютов, из всех своих низов и притонов несметный трудовой люд. Фонарь, стоявший со своей черной тенью против гостиницы, освещал часть мостовой и улицы. Туман рассеялся , ночью шел снежок,- громада теса, возвышавшаяся из-за забора за фонарем, траурно белела на черноте ночи. Соколович повёрнул направо и скрылся вдали. Продрогший Няньчук хлопнул дверью и побежал по лестнице назад, наверх.
Ложиться снова было уже не к чему. Он стал искать под диваном ботинки - и вдруг увидел, что дверь восьмого номера приоткрыта и что за нею есть свет. Он вскочил и кинулся к номеру: в номере было так страшно тихо, как не бывает , когда есть в нем хотя бы и спящий человек, трещали догоревшие в лопнувших розетках свечи , в сумраке бежали тени, а на кровати торчали из-под одеяла короткие голые ноги лежавшей навзничь женщины. Голова ее была придавлена двумя подушками.
1916
Reply
Leave a comment