КАК РАССТРЕЛИВАЛИ ЗА ВЕРУ В БЛОКАДНОМ ЛЕНИНГРАДЕ
(Печатается по книге: Л.Е. Сикорская. Священномученики Сергий, епископ Нарвский; Василий, епископ Каргопольский; Иларион, епископ Поречский; Тайное служение иосифлян. Часть. 2.)
Архимандрит Клавдий, в миру Константин Сафронович Савинский, родился в 1882 году в местечке Снитково Могилевского уезда Подольской губернии, в семье крестьянина-середняка. Родители его были религиозны, но большого влияния на духовный выбор сына не оказывали. Константин сам проявил склонность к духовной жизни и интересовался монашеством. В 1900 году он поехал на заработки в Киев и поступил на работу именно в Киево-Печерскую лавру, а в 1904 году был принят в число послушников. Во время Первой мировой войны Константин был мобилизован в действующую армию. В 1918 году вернулся в Киев, в 1920 году в Киево-Печерской лавре принял монашеский постриг с именем Клавдий, а в 1923 году был рукоположен в иеромонаха и продолжал служить в лавре. В 1925 году он был возведен в сан игумена и послан в Успенский храм Петроградского подворья лавры. В 1928 году игумен Клавдий поддержал иосифлян, о чем открыто заявил на до- просе 1942 года:
«Я - Савинский Константин Сафронович - примкнул в 1928 году к иосифлянскому религиозному течению, причем в основу принятого решения мной были положены религиозные и политические соображения.
Я весьма сильно уважал митрополита Сергия, как духовное лицо, но в то же время я находил, что в своем воззвании к верующим он допустил некоторые отклонения от религиозных правил. Я также считал, что Церковь не может иметь ничего общего с государством, не признающим Бога и религию, а, наоборот, должна находиться по отношению к последнему как бы в оппозиции. К этому в значительной мере примешивалось мое недовольство мероприятиями Советской власти, направленными на закрытие монастырей и частично церквей. По этим же мотивам к иосифлянству в то время примкнуло очень много монашествующего элемента».
[Spoiler (click to open)]
Из Успенского храма подворья, оставшегося сергианским, отцу Клавдию пришлось уйти, но его пригласили в кафедральный храм Воскресения на Крови. Служил он также и в других иосифлянских храмах, где по той или иной причине отсутствовал священник. Но главное, отец Клавдий осуществлял духовное руководство монашествующими, активно присоединявшимися к иосифлянам, и совершал новые монашеские постриги, конечно же, тайные, о чем показал на следствии в 1931 году протоиерей Никифор Стрельников:
«По поручению еп. Димитрия руководителем быв. монашествующих кадров являлся архимандрит Клавдий Савинский. Он наблюдал за пополнением кадров путем пострижения из послушниц в монахини, исповедовал монашествующих и вел общее руководство ими. Пострижение происходило на квартирах и иногда во вне-богослужебное время без народа в храмах» (Архив УФСБ СПб. ЛО. Д. П-83017. Т. 3. Л. 484.).
Это подтвердил на допросах и сам архимандрит Клавдий (в сан архимандрита он был возведен архиепископом Димитрием Гдовским в 1929 году):
«Служа в церкви Воскресения на Крови, я приобрел себе почитателей из мирян и монашествующих, главным образом из монашек Ивановского монастыря [Монастырь Св. Иоанна Рыльского на Карповке, основанный прав. Иоанном Кронштадтским], Новодевичьего монастыря и других подворий и закрытых монастырей, которые примыкали к нашей организации. Видя во мне защитника истинного православия, ко мне стали обращаться за новыми пострижениями в монашество.
Всего мною произведено пострижений в монашество до 25 человек [На следующем допросе архимандрит Клавдий уточнил, что за два года он постриг 34 монахини]. Благословение на эти пострижения я получил от епископа Димитрия Любимова. Пострижения производил вместе с игуменьей Воронцовского подворья Вероникой. Постригал на квартире у Вероники, у себя, в кельях монашек Ивановского монастыря и в других общежитиях монашек. Для пострижения приходилось выезжать в деревни. Так, в селе Ратчино мною пострижено 5 человек, в дер. Кузьмино 2 человека.
Кого именно постригал, точно назвать не могу ни по фамилии, ни по имени, знаю только данное постриженным монашеское имя. Кроме пострижений приходилось производить соборование. Монашки, проживавшие в бывшем Ивановском монастыре, стали говорить, что в такие времена гонений они боятся остаться не соборованными, и я их соборовал» (Архив УФСБ СПб. ЛО. Д. П-83017. Т. 2. Л. 516).
После первой волны массовых арестов в конце 1929 года отец Клавдий продолжил служение в соборе Воскресения и в конфликте, возникшем в среде иосифлян, был на стороне епископа Сергия (Дружинина). Предполагалось рукоположить архимандрита Клавдия в епископский сан, но была ли осуществлена эта тайная хиротония, как и хиротонии еще двух кандидатов, точно неизвестно.
В декабре 1930 года отец Клавдий был арестован вместе с епископом Сергием и другими иосифлянскими клириками. Впоследствии, когда на следствии в 1942 году его допрашивали о «служителях культа, арестованных с ним по храму Воскресения на Крови», отец Клавдий отвечал, что в 1930 году из причта собора были арестованы вместе с ним протоиереи Сергий Боголюбов, Василий Тулин, Никифор Стрельников, а также иереи из других храмов. Однако на какой срок и куда они отправлены, он не знал и связи ни с кем из них не поддерживал ни во время своего заключения, ни после.
8 октября 1931 года архимандрит Клавдий (Савинский) был приговорен к 5 годам концлагеря и отправлен в Сиблаг (Мариинск). В январе 1936 года он был освобожден с ограничением проживания и приехал в Новгород. В то время многие из бывших заключенных поселялись там после отбытия срока, поскольку проживание в Ленинграде им было запрещено. Хотя они и были на свободе, но жили под неослабным надзором чекистов и терпели крайнюю нужду, так как на работу их брали очень неохотно. Как показал позднее на следствии отец Клавдий:
«Подыскать какую-либо работу не сумел и поэтому был вынужден существовать за счет продажи некоторых личных вещей и на деньги, высылаемые мне из Донбасса племянником».
Хотя на следствии отец Клавдий и отрицал, что в Новгороде проводил какую-либо «нелегальную антисоветскую работу», однако, конечно же, он совершал тайные богослужения с другими иосифлянами. С 1933 года в Новгороде проживали отец Петр Белавский, иеромонах Тихон (Зорин), с 1935 года - протоиерей Константин Быстреевский. Приезжали также священник Алексий Вознесенский из Псковской области, протоиерей Алексий Кибардин из Мурманска. По некоторым данным, отец Клавдий общался в Новгороде с протоиереем Сергием Боголюбовым, возможно, и с архимандритом Алексием (Терешихиным) и монахинями из общины Серафимы (Голубевой), проживавшими в пригородах.
С конца 1937 года почти все иосифляне здесь подверглись репрессиям. В декабре 1937 года были расстреляны архимандрит Алексий (Терешихин), его сестра, монахиня Серафима (Терешихина), и монахиня Серафима (Голубева), остальные сестры общины отправлены на десять лет в лагеря. В июле 1938 года были арестованы протоиереи Петр Белавский и Константин Быстреевский, протодиакон Иоанн Предтеченский. Опасаясь ареста, архимандрит Клавдий перешел на нелегальное положение. Осенью 1938 года он поехал в Ленинград и там получил от знакомых ему монахинь Александры и Евдокии письмо, сообщавшее, что в его отсутствие в Новгороде им интересовались работники НКВД. Как показал он позднее на допросе, «узнав об этом, я решил не возвращаться обратно и таким образом остался в Ленинграде».
Сначала отец Клавдий проживал у бывшей прихожанки Киевского подворья Марфы Николаевны на Васильевском острове, затем по нескольку дней пребывал у бывших прихожанок подворья Натальи, Ольги и Клавдии на Васильевском острове, Марфы на Песочной улице, монахинь Ольги и Поликсении с Пятой Советской улицы (в сентябре 1941 года погибли во время бомбежки), у Варвары в Володарке и Клавдии в Стрельне. Но бывали случаи, когда ему приходилось выезжать за город, «там ночевал под открытым небом или ездил днями по городу в трамваях, а иногда курсировал в поезде Ленинград - Малая Вишера и обратно».
В 1941 году отец Клавдий ездил с Марфой Николаевной в Ораниенбаум к Василию Демьяновичу, где пробыл около недели. Хотел поселиться там, но дом был маленький, да и располагался не в тихом уголке, как надеялся отец Клавдий, а на «бойком месте, где вечно шум и люди из-за близости товарной станции».
Осенью 1941 года отец Клавдий поселился в деревне Коломяги, в доме Анатолия Федоровича Чистякова [родился в 1904 в деревне Холчиха Вологодской губернии, в крестьянской семье. После раскулачивания отца выехал с семьей в Архангельск, затем в Саратов. После 1932 поселился в деревне Коломяги под Ленинградом и построил свой дом], где он проживал с большой семьей. Отец Клавдий встретился впервые с хозяином дома в 1940 году на квартире у Клавдии Николаевны, где в то время Анатолий Чистяков делал ремонт вместе с Иваном Степановым, последний и познакомил их друг с другом. Позднее подробности этой встречи особо интересовали следствие:
«ВОПРОС: О чем Вы беседовали с Чистяковым при первом знакомстве?
ОТВЕТ: Воспроизвести в точности тему нашего разговора я сейчас не в состоянии. Однако помню, что он носил чисто религиозный и семейно-бытовой характер. Со слов Чистякова я узнал, что в его доме имеется нелегальная церковь, в которой молятся верующие иосифляне; узнал, что отправление религиозных обрядов совершает иеромонах Тихон, который группирует вокруг себя известный круг верующих, не посещающих сергианскую и обновленческую церкви. Еще до знакомства с Чистяковым мне приходилось слышать от Степанова И. С. о том, что у Чистякова совершаются тайные религиозные обряды. Слова самого Чистякова подтвердили правильность информации Степанова.
ВОПРОС: Вам известны были те верующие, которые посещали Чистякова в дни проводящихся у него в доме нелегальных богослужений?
ОТВЕТ: Нет, мне об этом никто не рассказывал, а сам я не спрашивал.
ВОПРОС: Когда Вы впервые посетили квартиру Чистякова?
ОТВЕТ: На дом к Чистякову я приехал в 1940 году вскоре после знакомства. До дня окончательного приезда к нему на жительство, т. е. до сентября месяца 1941 года, я был у него около 3-4 раз.
ВОПРОС: Какой характер носили эти посещения?
ОТВЕТ: Я отправлял религиозные обряды в нелегальной церкви.
ВОПРОС: Кто присутствовал в то время во время тайных богослужений?
ОТВЕТ: Кроме меня и семьи Чистякова А. Ф. в тот период на тайных богослужениях бывала только Евдокия Петровна.
ВОПРОС: А это правда?
ОТВЕТ: Я не помню, чтобы до моего окончательного переезда к Чистякову на нелегальное жительство кто- либо, кроме названных лиц, присутствовал при тайных богослужениях.
ВОПРОС: Иеромонах Тихон знал о том, что Вы проводите в доме Чистякова тайные молебствия?
ОТВЕТ: Да, тайные молебствия я совершал только с разрешения иеромонаха Тихона, который в тот период возглавлял церковь в доме Чистякова и группировал вокруг себя молящихся в названной церкви».
Отец Клавдий с 1929 года знал иеромонаха Тихона по Александро-Невской лавре, а затем встречался с ним в Новгороде в 1936-1938 годах. Затем отец Тихон, «спасаясь от репрессий со стороны органов Советской власти, примерно в 1938 году перешел на нелегальное положение и стал проживать в г. Ленинграде и пригородах», а с начала войны оказался на оккупированной немцами станции Володарской. ...
По протоколам допросов не ясно, встречался ли отец Клавдий с отцом Тихоном во время нелегального служения в предвоенные годы, почему-то этот вопрос не прозвучал во время следствия. Вполне вероятно, что пребывавший на оккупированной территории и потому на тот момент недосягаемый для чекистов иеромонах Тихон для НКВД был неинтересен, хотя о нем не забыли и дело его было выделено в от- дельное производство. А вот в отношении другого, также тайно служившего в это время иосифлянского священника Михаила Рождественского отец Клавдий подвергся пристрастному допросу [Этот допрос длился почти пять часов: согласно записям в протоколе, допрос 1 июля 1942 года «начат в 10 ч. 30 мин., окончен в 17 час.». При этом протокол допроса занимает всего два машинописных листа]. Архимандрит подтвердил, что знает отца Михаила, что встретились они в 1936 году в Старой Руссе, куда он поехал по просьбе знакомого заключенного, чтобы навестить его родственников:
«Во время пребывания в Старой Руссе я совершенно случайно узнал, что там проездом будет священник Михаил, он же Рождественский Михаил Васильевич, который едет из провинции, где он служил псаломщиком, на постоянное жительство в Ленинград».
«По прибытии в Старую Руссу Рождественский остановился в том же доме, где проживал и я».
Далее архимандрит Клавдий показал, что потерял связь с отцом Михаилом и лишь в 1939 или 1940 году случайно встретился с ним на улице в Ленинграде, а потом на именинах у Елены Максимовны, проживавшей в районе Мечниковской больницы. Тогда он узнал, что отец Михаил проживает в Ленинграде нелегально, и после этого они еще не раз случайно сталкивались друг с другом на улице. На вопрос об адресе места жительства отца Михаила в Ленинграде отец Клавдий ответил, что адреса не знает, но ему известно, что отец Михаил бывает иногда у своих детей в Стрельне, где проживают мать и отец его жены. Во время войны он получил от отца Михаила «два письма, в которых вместе с исповедью сообщалось, что он жив и здоров, находится в Ленинграде, но адреса не указывал». Передавала ему эти письма женщина по имени Агриппина или Акилина, но ни фамилии, ни места жительства ее отец Клавдий не знал. ...
Война застала отца Михаила, как и архимандрита Клавдия, в Ленинграде, но линия фронта разделила его с детьми и родственниками, оставшимися в оккупированной немцами Стрельне, - они расстались почти на пятнадцать лет. Лишь в 1955 году отец Михаил был освобожден из Воркутлага под поручительство сына Сергия, и лишь через два года смог выехать из Северного края и встретиться вновь со всеми родными.
Во время войны отец Михаил продолжал тайное служение, скрываясь у своих прихожан, что в военное время было гораздо сложнее и опаснее. Ко всем скорбям, связанным с гонениями, прибавились испытания военного лихолетья. Лишь тот, кто сам пережил блокаду, может по-настоящему понять, что означало оказаться в блокадном городе на нелегальном положении. Отцы не имели даже той жалкой пайки в 250 граммов «хлеба» (который и хлебом-то трудно было назвать), выдававшейся по карточкам умирающим горожанам.
Лишь благодаря своей пастве, делившейся со священнослужителями последними крохами, отцы смогли выжить, особенно в суровую зиму 1941-1942 годов. При этом они не только «выживали», но и совершали тайные богослужения, напутствовали своих пасомых, исповедовали, причащали, отпевали. Это был действительно великий исповеднический подвиг, причем не только священнослужителей, но и их паствы, монашествующих и простых мирян. Голодные, полуживые люди, под бомбежками и артобстрелом, с одной стороны, и под постоянной угрозой ареста, с другой, собирались на тайные богослужения. К тем, кто был уже не в силах дойти, шли сами отцы и также исповедовали, причащали, напутствовали перед кончиной. Когда не было другой возможности, исповедовали заочно - верующие писали исповеди, которые приносили отцам самоотверженные монахини, они же несли верующим Запасные Дары, просфоры, святую воду.
Самое поразительное, что эти несколько десятков полуживых молящихся людей по-прежнему представлялись для богоборческих властей самыми опасными врагами, и за ними неустанно охотились сотрудники НКВД, которые в отличие от своих жертв содержались явно не на общем пайке блокадников, если имели силы бегать по городу, выслеживать, арестовывать и допрашивать. И в тяжелейших условиях блокадного города это ведомство не теряло своей бдительности и занималось выявлением не столько шпионов, сколько «внутренних врагов», и продолжало с неослабной силой свою основную деятельность - уничтожение всякого инакомыслия под лозунгом борьбы с «контрреволюцией» и «антисоветской агитацией».
В июне 1942 года была обнаружена тайная церковь в Коломягах, где служил и скрывался архимандрит Клавдий. 16 июня 1942 года выписано постановление на его арест:
«Совинский Константин Софронович, он же архимандрит Клавдий Садунианович [Непонятно, откуда это странное имя. В дальнейшем в материалах дела ошибок в фамилии и отчестве арестованного нет], находясь на нелегальном положении, группирует вокруг себя наиболее реакционную часть церковников-иоаннитов. Проводит нелегальные богослужения с церковными обрядами, организуя т. н. катакомбную церковь - ИПЦ.
На допросе от 15/ѴІ-с. г. Чистяков А. Ф. показал: "Кроме того, что Клавдий нелегально проживает у меня, а также в моем доме им организована нелегальная домашняя церковь "иоаннитов", в которой он и проводит нелегальные богослужения". На основании вышеизложенного Постановил:
Совинского Константина Софроновича, он же Клавдий Садунианович, нелегально проживающего в дер. Коломяги, Парголовский пер. д. № 20, подвергнуть аресту и обыску».
17 июня 1942 года после тщательного обыска [Во время обыска были тщательно сфотографированы все комнаты в доме, обстановка тайной церкви, церковная утварь, книги, облачения, фотографии на стенах и так далее.] в доме Чистякова в Коломягах отец Клавдий был арестован. Были арестованы также хозяин дома Анатолий Чистяков и монахиня Евдокия Дешкина, но где, неясно. Согласно материалам следственного дела, Анатолий Чистяков был допрошен уже 12 и 15 июня, правда, как свидетель. Однако после своих показаний о тайной церкви и архимандрите Клавдии едва ли он спокойно вернулся домой. С 17 июня он допрашивался уже как обвиняемый и на новых допросах подтвердил, что когда он с иосифлянами перестал ходить в единственный официально действующий иосифлянский храм в Лесном, не доверяя новому священнику, то устроил на чердаке своего дома тайную церковь. Там с 1937 года стал служить иеромонах Тихон, а затем и архимандрит Клавдий.
В дальнейшем следствие особенно интересовали лица, посещавшие эту церковь. На первых допросах отец Клавдий никого не называл и отказывался называть тех, у кого он проживал в Ленинграде, кроме Марфы Николаевны с Васильевского острова. 25 июня, на втором допросе, отец Клавдий на вопрос, у кого он проживал в Ленинграде, заявил: «Ответить на этот вопрос отказываюсь. Да и вообще давать на следствии показания не буду, так как этого не желаю».
Имена верующих появились в протоколе допроса от 29 июня, при этом отец Клавдий заявил, что в целях конспирации церковь посещали пять-шесть человек из его паствы: «Марфуша, Дуня (Евдокия Петровна), Александра Давыдовна, Евдокия Михайловна, Нина и Арсенья». Других он «не помнил», и тех, кого назвал, знал только по именам. Примечательно, что этот допрос длился целый день, более одиннадцати часов, в протоколе допроса записано: «начат в 9 ч. 40 мин.», «закончен в 21 ч. 00 мин». При этом запись самих показаний занимает всего три машинописных листа. В дальнейшем и следующие многочасовые допросы давали в результате два-три листа показаний [Например, допрос 8 июля 1942 года был «начат в 12 часов», а «прерван в 23 часа 50 мин.», при этом запись протокола была меньше двух листов]. Несомненно, полуживой, изможденный священник подвергался как моральным, так и физическим воздействиям; и можно только догадываться, что могло происходить в кабинете следователя в течение тех долгих мучительных часов.
30 июня отцу Клавдию было предъявлено обвинение в том, что он «являлся руководителем вскрытой в г. Ленинграде контрреволюционной организации нелегалов-церковников иосифлянского толка, среди участников организации систематически устраивал нелегальные богослужения в специально оборудованной для этого церкви-катакомбе, проводил антисоветскую пропаганду, восхвалял государственный строй и жизнь при царизме». Отец Клавдий признал это обвинение, мало того, на нескольких допросах он подробно изложил историю возникновения иосифлянства как реакцию и неприятие Декларации митрополита Сергия 1927 года с ее основным призывом «к признанию Советской власти, сближение с последней и направление всей церковной деятельности на пользу Советского государства». На вопрос, во что практически вылилось возникшее религиозное течение, ответил:
«Практически это сказалось в том, что вокруг образовавшихся иосифлянских церквей стало объединяться реакционно и враждебно настроенное к Советской власти духовенство, в свою очередь группировавшее около себя по тому же принципу верующих граждан. Духовенство и верующие иосифлянского толка стали избегать сергиянские церкви, так возникло два религиозных течения - "сергиянцы" и "иосифляне", которые под религиозной оболочкой по сути дела вели политическую борьбу».
Отец Клавдий подтвердил, что сам лично присоединился к иосифлянам, разделял их взгляды в отношении советской власти, и подробно рассказал о своем служении, сначала в период с 1928 по 1930 год, (в протоколе это изложено в характерном чекистском стиле):
«Моя враждебная Советской власти деятельность могла лишь выражаться в том, что я группировал вокруг себя известное число верующих иосифлянского толка. Кроме того, с ведома архиепископа Димитрия мной совершались тайные постригания в монашество лиц, изъявивших на это свое желание».
А после освобождения из лагеря и приезда в Ленинград в 1938 году, когда «не функционировала ни одна иосифлянская церковь»:
«Я стал восстанавливать свои прежние связи с иосифлянами, которых знал, а через них налаживать и новые знакомства. Осуществить все это мне не предоставляло больших трудностей, поскольку в Ленинграде оставалось значительное число моих духовных детей.
Группируя вокруг себя всех тех иосифлян, с которыми я налаживал связи, я совершал среди них тайные религиозные обряды прямо на квартирах, так как специально оборудованной для этого катакомбной церкви не имелось».
С 1941 года, когда появилась возможность служить в определенном месте, отец Клавдий наладил уже постоянные тайные богослужения, и отсюда началась, по версии следствия, его «организованная антисоветская деятельность среди церковников-иосифлян», которая, как и прежде, заключалась лишь в богослужении и проповеди:
«Деятельность организации в целом и нас, руководителей, то есть иеромонаха Тихона и меня, Савинского, в частности, сводилась к тому, чтобы по мере возможности в нелегальных условиях собрать и сгруппировать вокруг себя верующих иосифлян. Этому в значительной степени способствовала созданная иеромонахом Тихоном и Чистяковым А. Ф. подпольная церковь в Коломягах. В этой церкви устраивались тайные богослужения, проводилась антисоветская пропаганда».
На требование назвать «всех участников антисоветской организации церковников-иосифлян» отец Клавдий повторил имена, названные на предыдущем допросе. Тогда следователь спросил, знает ли он следующих участников, и назвал ряд лиц, о которых, по-видимому, показали другие обвиняемые, и отцу Клавдию пришлось признать, что они тоже присутствовали на богослужениях, отговорившись, что не назвал их, так как «запамятовал».
«- Быть может, Вы и других участников организации "запамятовали"? - спросил следователь.
- Такая возможность не исключена, однако я постараюсь все вспомнить и при следующем вызове на допрос рассказать».
Однако и на следующих допросах 1 и 2 июля отец Клавдий повторил те же имена, так и не назвав других участников. Новые имена появились лишь на ночном допросе со 2 на 3 июля. Следователь спросил о Елизавете Ивановне Киреевой и ее дочери Зое, проживавших на Петроградской стороне. Отец Клавдий признал, что знал их с 1929 года как прихожанок храма Воскресения, встречался с ними после возвращения из лагеря и приглашал на богослужения в тайной церкви в Коломягах. Позднее отец Клавдий назвал также Анну Федоровну и ее брата Василия Федоровича с Петроградской стороны, Веру Алексеевну Алексееву с Песочной улицы и трех сестер с Васильевского острова, Анну, Наталью и Марию Унгур - все они также были участниками богослужений в тайной церкви в доме Чистяковых.
На допросе 9 июля ему пришлось подробно показать о Марии Петровне Соловьевой, в квартире которой он проживал до 27 декабря 1930 года и там же был арестован, позднее она отправляла ему посылки и посетила его в лагере в 1934 году. Последний раз он встретился с ней в 1938 году у знакомой иосифлянки, но в Коломягах она не бывала, лишь присылала ему исповеди в письменном виде через Евдокию Дешкину. Отцу Клавдию также пришлось признать, что в тайных богослужениях неоднократно присутствовали Анна Степановна и Марфа Фоминична.
Всего в протокол допроса занесены имена семнадцати человек. Открывает список иеромонах Тихон, затем следуют арестованные: сам архимандрит Клавдий (Савинский), Анатолий Чистяков, Евдокия Дешкина, и далее ...
Понятно, что это были далеко не все известные отцу Клавдию иосифляне. Его паства была гораздо больше, чем перечисленные пятнадцать человек, из которых, помимо двух арестованных (Анатолия Чистякова и Евдокии Дешкиной), никого больше не привлекли к следствию, кроме Анны Степановны Абрамовой. Очевидно, что большая часть паствы не была названа, а названы были в основном те, кто был недосягаем: кто-то умер, кто-то уехал или скрывался. Каким образом все-таки попала Анна Степановна Абрамова, арестованная 14 июля 1942 года, неизвестно. Почему-то впоследствии она подозревала в предательстве Марфу Фоминичну Богданову, и той пришлось пережить из-за этого немало скорбей.
Примечательно, что на следствии не прозвучало довольно часто применяемое в военное время обвинение «шпионаж в пользу Германии». Очевидно, устраивавшие и посещавшие тайные церкви иосифляне являлись для советского государства такими опасными преступниками, что и без этого обвинения могли быть подвергнуты самому суровому наказанию.
28 июля 1942 года было составлено обвинительное заключение. [В обвинении архим. Клавдия значилось: «руководитель антисоветской организации, восхвалявшей дореволюционные порядки»] 3 августа 1942 года Военный трибунал войск НКВД СССР Ленокруга и охраны тыла Ленфронта в закрытом судебном заседании в расположении внутренней тюрьмы приговорил архимандрита Клавдия, Анатолия Чистякова, монахиню Евдокию Дешкину к расстрелу, Анну Абрамову - к 10 годам ИТЛ с конфискацией лично принадлежащего им имущества. Приговор был «окончательный и обжалованию в кассационном порядке» не подлежал.
Осужденные написали ходатайства о помиловании в Президиум Верховного Совета на имя М. И. Калинина [В иосифлянских кругах сохранилось предание о том, что отец Клавдий после вынесения приговора отказался писать просьбу о помиловании и сказал: «Благодарю, что присудили мне расстрел». Однако в материалах следственного дела имеется ходатайство, написанное его рукой]. При этом, хотя они и просили о помиловании, но ни от чего не отказывались. Так, отец Клавдий писал, что нелегально проживал в Ленинграде и изредка совершал богослужения, но подчеркивал, что «преступление главное заключается в том, что я не вернулся в г. Новгород и не явился в НКВД, а остался проживать в Ленинграде на нелегальном положении, нарушая тем самым паспортный режим. Я малограмотный, политически недоразвитый, глубочайше раскаиваюсь перед Верховным Президиумом СССР, что совершил глупый поступок».
Также и Анатолий Чистяков написал: «Судим за то, что я в своем доме на мансарде разрешил православную службу иеромонаху Тихону и в последнее время Савинскому Константину Сафроновичу, который проживал у меня в доме без прописки в год военного времени, вот ошибка, которую я совершил перед родиной». Далее он упоминал, что «как гражданин Советского Союза» воевал в Финскую войну и был дважды ранен, когда выполнял боевое задание, и обещал своим «трудом искупить свою вину и оправдать свое доверие перед родиной», которую любит, но по существу он ни в чем не раскаивался и не отказывался ни от религиозных убеждений, ни от иосифлянства. Его прошение можно понять, если учесть, что писал его приговоренный к смерти человек, у которого оставались сиротами пятеро малолетних детей (старшей было двенадцать лет, младшей - два месяца).
Эти ходатайства приобщили к материалам дела, но в Москву, конечно же, не отправили. 13 августа 1942 года осужденные были расстреляны. Анна Степановна Абрамова, приговоренная к 10 годам, тяжело заболела в лагере, через год по болезни была «сактирована» и вернулась в родное село Далёки в Калининской области. 8 июля 1949 года относительно нее было составлено заключение о том, что «Абрамова подлежит обратному водворению в лагерь для отбытия срока наказания, но, учитывая ее возраст и плохое здоровье» принято решение «Абрамову репрессии не подвергать». ...
Судимость же с Анны Степановны была снята, вскоре она даже вернулась в Питер, до самой кончины окормлялась у отца Михаила Рождественского, который продолжал тайное служение. Во время войны ему «посчастливилось» - чекистам никак не удавалось его выследить, и он был арестован спустя полгода после обнаружения тайной церкви в Коломягах и ареста отца Клавдия. Его взяли во время службы на праздник Богоявления в январе 1943 года: «По дороге в тюрьму, в "воронке", следователь вдруг сказал арестованному о. Михаилу: "Михаил Васильевич, какой Вы счастливый..." "Большое счастье - в тюрьму везут", - отвечал ему о. Михаил. Оказалось же, что вчера, 5/18 января, произошел прорыв блокады, и смертная казнь по этому поводу была отменена. "Если бы Вас успели арестовать еще вчера утром, то непременно расстреляли", - пояснил следователь».
Отца Михаила приговорили к десяти годам лагерей и отправили в Воркутлаг, где в 1953 году добавили новый десятилетний срок. После освобождения из лагеря, с середины пятидесятых годов, он на протяжении трех десятилетий, до самой своей кончины в 1988 году окормлял многие катакомбные общины из разных областей страны. Его исповедническая жизнь заслуживает особого внимания. Хотя о нем и его брате отце Измаиле уже были опубликованы краткие статьи, но их подробные жизнеописания, как и их зятя, отца Рафаила Муравьева, а также других членов семей Рождественских, Муравьевых и Третинских, еще ждут своего пера. Надеемся, что со временем будут составлены жития священномучеников Измаила и Рафаила, священноисповедника Михаила, а также жизнеописания матушек, сестер и других членов их семей.
Разме
Архимандрит Клавдий, в миру Константин Сафронович Савинский, родился в 1882 году в местечке Снитково Могилевского уезда Подольской губернии, в семье крестьянина-середняка. Родители его были религиозны, но большого влияния на духовный выбор сына не оказывали. Константин сам проявил склонность к духовной жизни и интересовался монашеством. В 1900 году он поехал на заработки в Киев и поступил на работу именно в Киево-Печерскую лавру, а в 1904 году был принят в число послушников. Во время Первой мировой войны Константин был мобилизован в действующую армию. В 1918 году вернулся в Киев, в 1920 году в Киево-Печерской лавре принял монашеский постриг с именем Клавдий, а в 1923 году был рукоположен в иеромонаха и продолжал служить в лавре. В 1925 году он был возведен в сан игумена и послан в Успенский храм Петроградского подворья лавры. В 1928 году игумен Клавдий поддержал иосифлян, о чем открыто заявил на до- просе 1942 года:
«Я - Савинский Константин Сафронович - примкнул в 1928 году к иосифлянскому религиозному течению, причем в основу принятого решения мной были положены религиозные и политические соображения.
Я весьма сильно уважал митрополита Сергия, как духовное лицо, но в то же время я находил, что в своем воззвании к верующим он допустил некоторые отклонения от религиозных правил. Я также считал, что Церковь не может иметь ничего общего с государством, не признающим Бога и религию, а, наоборот, должна находиться по отношению к последнему как бы в оппозиции. К этому в значительной мере примешивалось мое недовольство мероприятиями Советской власти, направленными на закрытие монастырей и частично церквей. По этим же мотивам к иосифлянству в то время примкнуло очень много монашествующего элемента».
[Spoiler (click to open)]
Из Успенского храма подворья, оставшегося сергианским, отцу Клавдию пришлось уйти, но его пригласили в кафедральный храм Воскресения на Крови. Служил он также и в других иосифлянских храмах, где по той или иной причине отсутствовал священник. Но главное, отец Клавдий осуществлял духовное руководство монашествующими, активно присоединявшимися к иосифлянам, и совершал новые монашеские постриги, конечно же, тайные, о чем показал на следствии в 1931 году протоиерей Никифор Стрельников:
«По поручению еп. Димитрия руководителем быв. монашествующих кадров являлся архимандрит Клавдий Савинский. Он наблюдал за пополнением кадров путем пострижения из послушниц в монахини, исповедовал монашествующих и вел общее руководство ими. Пострижение происходило на квартирах и иногда во вне-богослужебное время без народа в храмах» (Архив УФСБ СПб. ЛО. Д. П-83017. Т. 3. Л. 484.).
Это подтвердил на допросах и сам архимандрит Клавдий (в сан архимандрита он был возведен архиепископом Димитрием Гдовским в 1929 году):
«Служа в церкви Воскресения на Крови, я приобрел себе почитателей из мирян и монашествующих, главным образом из монашек Ивановского монастыря [Монастырь Св. Иоанна Рыльского на Карповке, основанный прав. Иоанном Кронштадтским], Новодевичьего монастыря и других подворий и закрытых монастырей, которые примыкали к нашей организации. Видя во мне защитника истинного православия, ко мне стали обращаться за новыми пострижениями в монашество.
Всего мною произведено пострижений в монашество до 25 человек [На следующем допросе архимандрит Клавдий уточнил, что за два года он постриг 34 монахини]. Благословение на эти пострижения я получил от епископа Димитрия Любимова. Пострижения производил вместе с игуменьей Воронцовского подворья Вероникой. Постригал на квартире у Вероники, у себя, в кельях монашек Ивановского монастыря и в других общежитиях монашек. Для пострижения приходилось выезжать в деревни. Так, в селе Ратчино мною пострижено 5 человек, в дер. Кузьмино 2 человека.
Кого именно постригал, точно назвать не могу ни по фамилии, ни по имени, знаю только данное постриженным монашеское имя. Кроме пострижений приходилось производить соборование. Монашки, проживавшие в бывшем Ивановском монастыре, стали говорить, что в такие времена гонений они боятся остаться не соборованными, и я их соборовал» (Архив УФСБ СПб. ЛО. Д. П-83017. Т. 2. Л. 516).
После первой волны массовых арестов в конце 1929 года отец Клавдий продолжил служение в соборе Воскресения и в конфликте, возникшем в среде иосифлян, был на стороне епископа Сергия (Дружинина). Предполагалось рукоположить архимандрита Клавдия в епископский сан, но была ли осуществлена эта тайная хиротония, как и хиротонии еще двух кандидатов, точно неизвестно.
В декабре 1930 года отец Клавдий был арестован вместе с епископом Сергием и другими иосифлянскими клириками. Впоследствии, когда на следствии в 1942 году его допрашивали о «служителях культа, арестованных с ним по храму Воскресения на Крови», отец Клавдий отвечал, что в 1930 году из причта собора были арестованы вместе с ним протоиереи Сергий Боголюбов, Василий Тулин, Никифор Стрельников, а также иереи из других храмов. Однако на какой срок и куда они отправлены, он не знал и связи ни с кем из них не поддерживал ни во время своего заключения, ни после.
8 октября 1931 года архимандрит Клавдий (Савинский) был приговорен к 5 годам концлагеря и отправлен в Сиблаг (Мариинск). В январе 1936 года он был освобожден с ограничением проживания и приехал в Новгород. В то время многие из бывших заключенных поселялись там после отбытия срока, поскольку проживание в Ленинграде им было запрещено. Хотя они и были на свободе, но жили под неослабным надзором чекистов и терпели крайнюю нужду, так как на работу их брали очень неохотно. Как показал позднее на следствии отец Клавдий:
«Подыскать какую-либо работу не сумел и поэтому был вынужден существовать за счет продажи некоторых личных вещей и на деньги, высылаемые мне из Донбасса племянником».
Хотя на следствии отец Клавдий и отрицал, что в Новгороде проводил какую-либо «нелегальную антисоветскую работу», однако, конечно же, он совершал тайные богослужения с другими иосифлянами. С 1933 года в Новгороде проживали отец Петр Белавский, иеромонах Тихон (Зорин), с 1935 года - протоиерей Константин Быстреевский. Приезжали также священник Алексий Вознесенский из Псковской области, протоиерей Алексий Кибардин из Мурманска. По некоторым данным, отец Клавдий общался в Новгороде с протоиереем Сергием Боголюбовым, возможно, и с архимандритом Алексием (Терешихиным) и монахинями из общины Серафимы (Голубевой), проживавшими в пригородах.
С конца 1937 года почти все иосифляне здесь подверглись репрессиям. В декабре 1937 года были расстреляны архимандрит Алексий (Терешихин), его сестра, монахиня Серафима (Терешихина), и монахиня Серафима (Голубева), остальные сестры общины отправлены на десять лет в лагеря. В июле 1938 года были арестованы протоиереи Петр Белавский и Константин Быстреевский, протодиакон Иоанн Предтеченский. Опасаясь ареста, архимандрит Клавдий перешел на нелегальное положение. Осенью 1938 года он поехал в Ленинград и там получил от знакомых ему монахинь Александры и Евдокии письмо, сообщавшее, что в его отсутствие в Новгороде им интересовались работники НКВД. Как показал он позднее на допросе, «узнав об этом, я решил не возвращаться обратно и таким образом остался в Ленинграде».
Сначала отец Клавдий проживал у бывшей прихожанки Киевского подворья Марфы Николаевны на Васильевском острове, затем по нескольку дней пребывал у бывших прихожанок подворья Натальи, Ольги и Клавдии на Васильевском острове, Марфы на Песочной улице, монахинь Ольги и Поликсении с Пятой Советской улицы (в сентябре 1941 года погибли во время бомбежки), у Варвары в Володарке и Клавдии в Стрельне. Но бывали случаи, когда ему приходилось выезжать за город, «там ночевал под открытым небом или ездил днями по городу в трамваях, а иногда курсировал в поезде Ленинград - Малая Вишера и обратно».
В 1941 году отец Клавдий ездил с Марфой Николаевной в Ораниенбаум к Василию Демьяновичу, где пробыл около недели. Хотел поселиться там, но дом был маленький, да и располагался не в тихом уголке, как надеялся отец Клавдий, а на «бойком месте, где вечно шум и люди из-за близости товарной станции».
Осенью 1941 года отец Клавдий поселился в деревне Коломяги, в доме Анатолия Федоровича Чистякова [родился в 1904 в деревне Холчиха Вологодской губернии, в крестьянской семье. После раскулачивания отца выехал с семьей в Архангельск, затем в Саратов. После 1932 поселился в деревне Коломяги под Ленинградом и построил свой дом], где он проживал с большой семьей. Отец Клавдий встретился впервые с хозяином дома в 1940 году на квартире у Клавдии Николаевны, где в то время Анатолий Чистяков делал ремонт вместе с Иваном Степановым, последний и познакомил их друг с другом. Позднее подробности этой встречи особо интересовали следствие:
«ВОПРОС: О чем Вы беседовали с Чистяковым при первом знакомстве?
ОТВЕТ: Воспроизвести в точности тему нашего разговора я сейчас не в состоянии. Однако помню, что он носил чисто религиозный и семейно-бытовой характер. Со слов Чистякова я узнал, что в его доме имеется нелегальная церковь, в которой молятся верующие иосифляне; узнал, что отправление религиозных обрядов совершает иеромонах Тихон, который группирует вокруг себя известный круг верующих, не посещающих сергианскую и обновленческую церкви. Еще до знакомства с Чистяковым мне приходилось слышать от Степанова И. С. о том, что у Чистякова совершаются тайные религиозные обряды. Слова самого Чистякова подтвердили правильность информации Степанова.
ВОПРОС: Вам известны были те верующие, которые посещали Чистякова в дни проводящихся у него в доме нелегальных богослужений?
ОТВЕТ: Нет, мне об этом никто не рассказывал, а сам я не спрашивал.
ВОПРОС: Когда Вы впервые посетили квартиру Чистякова?
ОТВЕТ: На дом к Чистякову я приехал в 1940 году вскоре после знакомства. До дня окончательного приезда к нему на жительство, т. е. до сентября месяца 1941 года, я был у него около 3-4 раз.
ВОПРОС: Какой характер носили эти посещения?
ОТВЕТ: Я отправлял религиозные обряды в нелегальной церкви.
ВОПРОС: Кто присутствовал в то время во время тайных богослужений?
ОТВЕТ: Кроме меня и семьи Чистякова А. Ф. в тот период на тайных богослужениях бывала только Евдокия Петровна.
ВОПРОС: А это правда?
ОТВЕТ: Я не помню, чтобы до моего окончательного переезда к Чистякову на нелегальное жительство кто- либо, кроме названных лиц, присутствовал при тайных богослужениях.
ВОПРОС: Иеромонах Тихон знал о том, что Вы проводите в доме Чистякова тайные молебствия?
ОТВЕТ: Да, тайные молебствия я совершал только с разрешения иеромонаха Тихона, который в тот период возглавлял церковь в доме Чистякова и группировал вокруг себя молящихся в названной церкви».
Отец Клавдий с 1929 года знал иеромонаха Тихона по Александро-Невской лавре, а затем встречался с ним в Новгороде в 1936-1938 годах. Затем отец Тихон, «спасаясь от репрессий со стороны органов Советской власти, примерно в 1938 году перешел на нелегальное положение и стал проживать в г. Ленинграде и пригородах», а с начала войны оказался на оккупированной немцами станции Володарской. ...
По протоколам допросов не ясно, встречался ли отец Клавдий с отцом Тихоном во время нелегального служения в предвоенные годы, почему-то этот вопрос не прозвучал во время следствия. Вполне вероятно, что пребывавший на оккупированной территории и потому на тот момент недосягаемый для чекистов иеромонах Тихон для НКВД был неинтересен, хотя о нем не забыли и дело его было выделено в от- дельное производство. А вот в отношении другого, также тайно служившего в это время иосифлянского священника Михаила Рождественского отец Клавдий подвергся пристрастному допросу [Этот допрос длился почти пять часов: согласно записям в протоколе, допрос 1 июля 1942 года «начат в 10 ч. 30 мин., окончен в 17 час.». При этом протокол допроса занимает всего два машинописных листа]. Архимандрит подтвердил, что знает отца Михаила, что встретились они в 1936 году в Старой Руссе, куда он поехал по просьбе знакомого заключенного, чтобы навестить его родственников:
«Во время пребывания в Старой Руссе я совершенно случайно узнал, что там проездом будет священник Михаил, он же Рождественский Михаил Васильевич, который едет из провинции, где он служил псаломщиком, на постоянное жительство в Ленинград».
«По прибытии в Старую Руссу Рождественский остановился в том же доме, где проживал и я».
Далее архимандрит Клавдий показал, что потерял связь с отцом Михаилом и лишь в 1939 или 1940 году случайно встретился с ним на улице в Ленинграде, а потом на именинах у Елены Максимовны, проживавшей в районе Мечниковской больницы. Тогда он узнал, что отец Михаил проживает в Ленинграде нелегально, и после этого они еще не раз случайно сталкивались друг с другом на улице. На вопрос об адресе места жительства отца Михаила в Ленинграде отец Клавдий ответил, что адреса не знает, но ему известно, что отец Михаил бывает иногда у своих детей в Стрельне, где проживают мать и отец его жены. Во время войны он получил от отца Михаила «два письма, в которых вместе с исповедью сообщалось, что он жив и здоров, находится в Ленинграде, но адреса не указывал». Передавала ему эти письма женщина по имени Агриппина или Акилина, но ни фамилии, ни места жительства ее отец Клавдий не знал. ...
Война застала отца Михаила, как и архимандрита Клавдия, в Ленинграде, но линия фронта разделила его с детьми и родственниками, оставшимися в оккупированной немцами Стрельне, - они расстались почти на пятнадцать лет. Лишь в 1955 году отец Михаил был освобожден из Воркутлага под поручительство сына Сергия, и лишь через два года смог выехать из Северного края и встретиться вновь со всеми родными.
Во время войны отец Михаил продолжал тайное служение, скрываясь у своих прихожан, что в военное время было гораздо сложнее и опаснее. Ко всем скорбям, связанным с гонениями, прибавились испытания военного лихолетья. Лишь тот, кто сам пережил блокаду, может по-настоящему понять, что означало оказаться в блокадном городе на нелегальном положении. Отцы не имели даже той жалкой пайки в 250 граммов «хлеба» (который и хлебом-то трудно было назвать), выдававшейся по карточкам умирающим горожанам.
Лишь благодаря своей пастве, делившейся со священнослужителями последними крохами, отцы смогли выжить, особенно в суровую зиму 1941-1942 годов. При этом они не только «выживали», но и совершали тайные богослужения, напутствовали своих пасомых, исповедовали, причащали, отпевали. Это был действительно великий исповеднический подвиг, причем не только священнослужителей, но и их паствы, монашествующих и простых мирян. Голодные, полуживые люди, под бомбежками и артобстрелом, с одной стороны, и под постоянной угрозой ареста, с другой, собирались на тайные богослужения. К тем, кто был уже не в силах дойти, шли сами отцы и также исповедовали, причащали, напутствовали перед кончиной. Когда не было другой возможности, исповедовали заочно - верующие писали исповеди, которые приносили отцам самоотверженные монахини, они же несли верующим Запасные Дары, просфоры, святую воду.
Самое поразительное, что эти несколько десятков полуживых молящихся людей по-прежнему представлялись для богоборческих властей самыми опасными врагами, и за ними неустанно охотились сотрудники НКВД, которые в отличие от своих жертв содержались явно не на общем пайке блокадников, если имели силы бегать по городу, выслеживать, арестовывать и допрашивать. И в тяжелейших условиях блокадного города это ведомство не теряло своей бдительности и занималось выявлением не столько шпионов, сколько «внутренних врагов», и продолжало с неослабной силой свою основную деятельность - уничтожение всякого инакомыслия под лозунгом борьбы с «контрреволюцией» и «антисоветской агитацией».
В июне 1942 года была обнаружена тайная церковь в Коломягах, где служил и скрывался архимандрит Клавдий. 16 июня 1942 года выписано постановление на его арест:
«Совинский Константин Софронович, он же архимандрит Клавдий Садунианович [Непонятно, откуда это странное имя. В дальнейшем в материалах дела ошибок в фамилии и отчестве арестованного нет], находясь на нелегальном положении, группирует вокруг себя наиболее реакционную часть церковников-иоаннитов. Проводит нелегальные богослужения с церковными обрядами, организуя т. н. катакомбную церковь - ИПЦ.
На допросе от 15/ѴІ-с. г. Чистяков А. Ф. показал: "Кроме того, что Клавдий нелегально проживает у меня, а также в моем доме им организована нелегальная домашняя церковь "иоаннитов", в которой он и проводит нелегальные богослужения". На основании вышеизложенного Постановил:
Совинского Константина Софроновича, он же Клавдий Садунианович, нелегально проживающего в дер. Коломяги, Парголовский пер. д. № 20, подвергнуть аресту и обыску».
17 июня 1942 года после тщательного обыска [Во время обыска были тщательно сфотографированы все комнаты в доме, обстановка тайной церкви, церковная утварь, книги, облачения, фотографии на стенах и так далее.] в доме Чистякова в Коломягах отец Клавдий был арестован. Были арестованы также хозяин дома Анатолий Чистяков и монахиня Евдокия Дешкина, но где, неясно. Согласно материалам следственного дела, Анатолий Чистяков был допрошен уже 12 и 15 июня, правда, как свидетель. Однако после своих показаний о тайной церкви и архимандрите Клавдии едва ли он спокойно вернулся домой. С 17 июня он допрашивался уже как обвиняемый и на новых допросах подтвердил, что когда он с иосифлянами перестал ходить в единственный официально действующий иосифлянский храм в Лесном, не доверяя новому священнику, то устроил на чердаке своего дома тайную церковь. Там с 1937 года стал служить иеромонах Тихон, а затем и архимандрит Клавдий.
В дальнейшем следствие особенно интересовали лица, посещавшие эту церковь. На первых допросах отец Клавдий никого не называл и отказывался называть тех, у кого он проживал в Ленинграде, кроме Марфы Николаевны с Васильевского острова. 25 июня, на втором допросе, отец Клавдий на вопрос, у кого он проживал в Ленинграде, заявил: «Ответить на этот вопрос отказываюсь. Да и вообще давать на следствии показания не буду, так как этого не желаю».
Имена верующих появились в протоколе допроса от 29 июня, при этом отец Клавдий заявил, что в целях конспирации церковь посещали пять-шесть человек из его паствы: «Марфуша, Дуня (Евдокия Петровна), Александра Давыдовна, Евдокия Михайловна, Нина и Арсенья». Других он «не помнил», и тех, кого назвал, знал только по именам. Примечательно, что этот допрос длился целый день, более одиннадцати часов, в протоколе допроса записано: «начат в 9 ч. 40 мин.», «закончен в 21 ч. 00 мин». При этом запись самих показаний занимает всего три машинописных листа. В дальнейшем и следующие многочасовые допросы давали в результате два-три листа показаний [Например, допрос 8 июля 1942 года был «начат в 12 часов», а «прерван в 23 часа 50 мин.», при этом запись протокола была меньше двух листов]. Несомненно, полуживой, изможденный священник подвергался как моральным, так и физическим воздействиям; и можно только догадываться, что могло происходить в кабинете следователя в течение тех долгих мучительных часов.
30 июня отцу Клавдию было предъявлено обвинение в том, что он «являлся руководителем вскрытой в г. Ленинграде контрреволюционной организации нелегалов-церковников иосифлянского толка, среди участников организации систематически устраивал нелегальные богослужения в специально оборудованной для этого церкви-катакомбе, проводил антисоветскую пропаганду, восхвалял государственный строй и жизнь при царизме». Отец Клавдий признал это обвинение, мало того, на нескольких допросах он подробно изложил историю возникновения иосифлянства как реакцию и неприятие Декларации митрополита Сергия 1927 года с ее основным призывом «к признанию Советской власти, сближение с последней и направление всей церковной деятельности на пользу Советского государства». На вопрос, во что практически вылилось возникшее религиозное течение, ответил:
«Практически это сказалось в том, что вокруг образовавшихся иосифлянских церквей стало объединяться реакционно и враждебно настроенное к Советской власти духовенство, в свою очередь группировавшее около себя по тому же принципу верующих граждан. Духовенство и верующие иосифлянского толка стали избегать сергиянские церкви, так возникло два религиозных течения - "сергиянцы" и "иосифляне", которые под религиозной оболочкой по сути дела вели политическую борьбу».
Отец Клавдий подтвердил, что сам лично присоединился к иосифлянам, разделял их взгляды в отношении советской власти, и подробно рассказал о своем служении, сначала в период с 1928 по 1930 год, (в протоколе это изложено в характерном чекистском стиле):
«Моя враждебная Советской власти деятельность могла лишь выражаться в том, что я группировал вокруг себя известное число верующих иосифлянского толка. Кроме того, с ведома архиепископа Димитрия мной совершались тайные постригания в монашество лиц, изъявивших на это свое желание».
А после освобождения из лагеря и приезда в Ленинград в 1938 году, когда «не функционировала ни одна иосифлянская церковь»:
«Я стал восстанавливать свои прежние связи с иосифлянами, которых знал, а через них налаживать и новые знакомства. Осуществить все это мне не предоставляло больших трудностей, поскольку в Ленинграде оставалось значительное число моих духовных детей.
Группируя вокруг себя всех тех иосифлян, с которыми я налаживал связи, я совершал среди них тайные религиозные обряды прямо на квартирах, так как специально оборудованной для этого катакомбной церкви не имелось».
С 1941 года, когда появилась возможность служить в определенном месте, отец Клавдий наладил уже постоянные тайные богослужения, и отсюда началась, по версии следствия, его «организованная антисоветская деятельность среди церковников-иосифлян», которая, как и прежде, заключалась лишь в богослужении и проповеди:
«Деятельность организации в целом и нас, руководителей, то есть иеромонаха Тихона и меня, Савинского, в частности, сводилась к тому, чтобы по мере возможности в нелегальных условиях собрать и сгруппировать вокруг себя верующих иосифлян. Этому в значительной степени способствовала созданная иеромонахом Тихоном и Чистяковым А. Ф. подпольная церковь в Коломягах. В этой церкви устраивались тайные богослужения, проводилась антисоветская пропаганда».
На требование назвать «всех участников антисоветской организации церковников-иосифлян» отец Клавдий повторил имена, названные на предыдущем допросе. Тогда следователь спросил, знает ли он следующих участников, и назвал ряд лиц, о которых, по-видимому, показали другие обвиняемые, и отцу Клавдию пришлось признать, что они тоже присутствовали на богослужениях, отговорившись, что не назвал их, так как «запамятовал».
«- Быть может, Вы и других участников организации "запамятовали"? - спросил следователь.
- Такая возможность не исключена, однако я постараюсь все вспомнить и при следующем вызове на допрос рассказать».
Однако и на следующих допросах 1 и 2 июля отец Клавдий повторил те же имена, так и не назвав других участников. Новые имена появились лишь на ночном допросе со 2 на 3 июля. Следователь спросил о Елизавете Ивановне Киреевой и ее дочери Зое, проживавших на Петроградской стороне. Отец Клавдий признал, что знал их с 1929 года как прихожанок храма Воскресения, встречался с ними после возвращения из лагеря и приглашал на богослужения в тайной церкви в Коломягах. Позднее отец Клавдий назвал также Анну Федоровну и ее брата Василия Федоровича с Петроградской стороны, Веру Алексеевну Алексееву с Песочной улицы и трех сестер с Васильевского острова, Анну, Наталью и Марию Унгур - все они также были участниками богослужений в тайной церкви в доме Чистяковых.
На допросе 9 июля ему пришлось подробно показать о Марии Петровне Соловьевой, в квартире которой он проживал до 27 декабря 1930 года и там же был арестован, позднее она отправляла ему посылки и посетила его в лагере в 1934 году. Последний раз он встретился с ней в 1938 году у знакомой иосифлянки, но в Коломягах она не бывала, лишь присылала ему исповеди в письменном виде через Евдокию Дешкину. Отцу Клавдию также пришлось признать, что в тайных богослужениях неоднократно присутствовали Анна Степановна и Марфа Фоминична.
Всего в протокол допроса занесены имена семнадцати человек. Открывает список иеромонах Тихон, затем следуют арестованные: сам архимандрит Клавдий (Савинский), Анатолий Чистяков, Евдокия Дешкина, и далее ...
Понятно, что это были далеко не все известные отцу Клавдию иосифляне. Его паства была гораздо больше, чем перечисленные пятнадцать человек, из которых, помимо двух арестованных (Анатолия Чистякова и Евдокии Дешкиной), никого больше не привлекли к следствию, кроме Анны Степановны Абрамовой. Очевидно, что большая часть паствы не была названа, а названы были в основном те, кто был недосягаем: кто-то умер, кто-то уехал или скрывался. Каким образом все-таки попала Анна Степановна Абрамова, арестованная 14 июля 1942 года, неизвестно. Почему-то впоследствии она подозревала в предательстве Марфу Фоминичну Богданову, и той пришлось пережить из-за этого немало скорбей.
Примечательно, что на следствии не прозвучало довольно часто применяемое в военное время обвинение «шпионаж в пользу Германии». Очевидно, устраивавшие и посещавшие тайные церкви иосифляне являлись для советского государства такими опасными преступниками, что и без этого обвинения могли быть подвергнуты самому суровому наказанию.
28 июля 1942 года было составлено обвинительное заключение. [В обвинении архим. Клавдия значилось: «руководитель антисоветской организации, восхвалявшей дореволюционные порядки»] 3 августа 1942 года Военный трибунал войск НКВД СССР Ленокруга и охраны тыла Ленфронта в закрытом судебном заседании в расположении внутренней тюрьмы приговорил архимандрита Клавдия, Анатолия Чистякова, монахиню Евдокию Дешкину к расстрелу, Анну Абрамову - к 10 годам ИТЛ с конфискацией лично принадлежащего им имущества. Приговор был «окончательный и обжалованию в кассационном порядке» не подлежал.
Осужденные написали ходатайства о помиловании в Президиум Верховного Совета на имя М. И. Калинина [В иосифлянских кругах сохранилось предание о том, что отец Клавдий после вынесения приговора отказался писать просьбу о помиловании и сказал: «Благодарю, что присудили мне расстрел». Однако в материалах следственного дела имеется ходатайство, написанное его рукой]. При этом, хотя они и просили о помиловании, но ни от чего не отказывались. Так, отец Клавдий писал, что нелегально проживал в Ленинграде и изредка совершал богослужения, но подчеркивал, что «преступление главное заключается в том, что я не вернулся в г. Новгород и не явился в НКВД, а остался проживать в Ленинграде на нелегальном положении, нарушая тем самым паспортный режим. Я малограмотный, политически недоразвитый, глубочайше раскаиваюсь перед Верховным Президиумом СССР, что совершил глупый поступок».
Также и Анатолий Чистяков написал: «Судим за то, что я в своем доме на мансарде разрешил православную службу иеромонаху Тихону и в последнее время Савинскому Константину Сафроновичу, который проживал у меня в доме без прописки в год военного времени, вот ошибка, которую я совершил перед родиной». Далее он упоминал, что «как гражданин Советского Союза» воевал в Финскую войну и был дважды ранен, когда выполнял боевое задание, и обещал своим «трудом искупить свою вину и оправдать свое доверие перед родиной», которую любит, но по существу он ни в чем не раскаивался и не отказывался ни от религиозных убеждений, ни от иосифлянства. Его прошение можно понять, если учесть, что писал его приговоренный к смерти человек, у которого оставались сиротами пятеро малолетних детей (старшей было двенадцать лет, младшей - два месяца).
Эти ходатайства приобщили к материалам дела, но в Москву, конечно же, не отправили. 13 августа 1942 года осужденные были расстреляны. Анна Степановна Абрамова, приговоренная к 10 годам, тяжело заболела в лагере, через год по болезни была «сактирована» и вернулась в родное село Далёки в Калининской области. 8 июля 1949 года относительно нее было составлено заключение о том, что «Абрамова подлежит обратному водворению в лагерь для отбытия срока наказания, но, учитывая ее возраст и плохое здоровье» принято решение «Абрамову репрессии не подвергать». ...
Судимость же с Анны Степановны была снята, вскоре она даже вернулась в Питер, до самой кончины окормлялась у отца Михаила Рождественского, который продолжал тайное служение. Во время войны ему «посчастливилось» - чекистам никак не удавалось его выследить, и он был арестован спустя полгода после обнаружения тайной церкви в Коломягах и ареста отца Клавдия. Его взяли во время службы на праздник Богоявления в январе 1943 года: «По дороге в тюрьму, в "воронке", следователь вдруг сказал арестованному о. Михаилу: "Михаил Васильевич, какой Вы счастливый..." "Большое счастье - в тюрьму везут", - отвечал ему о. Михаил. Оказалось же, что вчера, 5/18 января, произошел прорыв блокады, и смертная казнь по этому поводу была отменена. "Если бы Вас успели арестовать еще вчера утром, то непременно расстреляли", - пояснил следователь».
Отца Михаила приговорили к десяти годам лагерей и отправили в Воркутлаг, где в 1953 году добавили новый десятилетний срок. После освобождения из лагеря, с середины пятидесятых годов, он на протяжении трех десятилетий, до самой своей кончины в 1988 году окормлял многие катакомбные общины из разных областей страны. Его исповедническая жизнь заслуживает особого внимания. Хотя о нем и его брате отце Измаиле уже были опубликованы краткие статьи, но их подробные жизнеописания, как и их зятя, отца Рафаила Муравьева, а также других членов семей Рождественских, Муравьевых и Третинских, еще ждут своего пера. Надеемся, что со временем будут составлены жития священномучеников Измаила и Рафаила, священноисповедника Михаила, а также жизнеописания матушек, сестер и других членов их семей.
Разме