Осеннее
Православная церковь и кладбище в Тегеле, Берлин. Могилы давно ушедших «знаменитостей» - Владимира Набокова (отца), Михаила Глинки, князей и полководцев соседствуют захоронениями 21 века. Местные «жители», конечно же, друг с другом не знакомые, за исключением, может быть, родственников, сливаются в своеобразное соседство - русский Берлин трех столетий.
Удивительное место - очень тихое и очень русское. Несмотря на обилие имен и эпитафий на немецком. Видимо, для немцев объявления: не есть, не пить, не кататься на велосипедах, не позволять детям играть на могилах (собственно, этим и занимаются на немецких кладбищах).
Церквушка маленькая, но сразу какая-то родная. И ворохи сухих, еще желтых листьев, усыпавших дорожки и укутавших могилы. В воздухе что-то такое, что в Туле (почему-то, Тула вспоминается, не Москва, что-то из юности) чувствуешь начале октября, когда тянет читать Пушкина и Тургенева или вдруг хочется забрести в забытую Богом районную библиотеку или никому не нужный дом культуры, чтобы представить, почувствовать, как здесь все было раньше, еще до тебя.
Что-то со мной эти листья каждую осень делают… Вспоминается шкаф в доме бабушки и дедушки, из которого обязательно летом перечитывались «Вечера на хуторе близ Диканьки», «Человек-амфибия», «Бородино», выученное уже наизусть. ..И стихи, заучивавшиеся по учебникам, по которым учились за 15 лет до тебя, что казалось прямым мостиком к другому поколению. Что-то такое октябрьско-литературное, школьное вспоминается среди этих улыбающихся лиц на надгробиях. И какие-то штампы, затертые в сочинениях, вроде цветов на могиле Базарова и дуба Андрея Болконского, кажутся вдруг, неизвестно с чего, ужасно важными. И хочется домой…
Сентиментальная барышня я становлюсь.
Удивительное место - очень тихое и очень русское. Несмотря на обилие имен и эпитафий на немецком. Видимо, для немцев объявления: не есть, не пить, не кататься на велосипедах, не позволять детям играть на могилах (собственно, этим и занимаются на немецких кладбищах).
Церквушка маленькая, но сразу какая-то родная. И ворохи сухих, еще желтых листьев, усыпавших дорожки и укутавших могилы. В воздухе что-то такое, что в Туле (почему-то, Тула вспоминается, не Москва, что-то из юности) чувствуешь начале октября, когда тянет читать Пушкина и Тургенева или вдруг хочется забрести в забытую Богом районную библиотеку или никому не нужный дом культуры, чтобы представить, почувствовать, как здесь все было раньше, еще до тебя.
Что-то со мной эти листья каждую осень делают… Вспоминается шкаф в доме бабушки и дедушки, из которого обязательно летом перечитывались «Вечера на хуторе близ Диканьки», «Человек-амфибия», «Бородино», выученное уже наизусть. ..И стихи, заучивавшиеся по учебникам, по которым учились за 15 лет до тебя, что казалось прямым мостиком к другому поколению. Что-то такое октябрьско-литературное, школьное вспоминается среди этих улыбающихся лиц на надгробиях. И какие-то штампы, затертые в сочинениях, вроде цветов на могиле Базарова и дуба Андрея Болконского, кажутся вдруг, неизвестно с чего, ужасно важными. И хочется домой…
Сентиментальная барышня я становлюсь.