А ведь вы однажды отравили меня книгой...
Да, помню. Писала ранее, что траванулась я Сартром, а не Гюисмансом. Так оно и было. Сейчас же ощущения очень похожи на те, вызванные "Тошнотой" - только гораздо более сильные. На сегодняшний момент - самая близкая мне книга...
Борис Поплавский. Весь прошедший год я болела его стихами. Заклинание пространства собственной жизни звуками и цветами, скользящими между рифмами "Флагов" и "Автоматических стихов" вызывали желание плакать от радости. Казалось, дальше этой магии просто уже некуда. Так думала я, пока в мои руки не попал "Аполлон Безобразов"... Дальше можно было бы оставить пару строчек многоточий, потому что подходящих слов я все равно не найду. Это как..."как живой с живыми говоря". Вот и со мной лично говорит Борис Поплавский, как с портрета - с глазами гимназиста и детскими губами - поэт-мистик, поклонявшийся Рембо и Лотреамону, монпарнасский "мастер хореичекой смерти" - и не просто говорит - у меня чувство, что он пишет мою жизнь. Это я там, в романе, это для меня было написано 80 лет назад. Ни одну книгу я еще не чувствовала настолько своей.
Несколько пластов ассоциаций и аллюзий принуждали к бессовестному лихорадочному конспектированию мыслей на полях. Не забыть бы. И здесь попал, и тут точно, и опять мне.
Разумеется, сам герой. Жуткая притягательная смесь Ставрогина и Мальдорора, в плен личности которого попадаешь с первой строчки описания. Вместе с героем романа Васенькой... "Моя слабая душа искала защиты. Она искала скалы, в тени которой можно было бы оглядеться на пыльный, солнечный и безнадежный мир... Именно такой человек появился, для которого прошлого не было, который презирал будущее и всегда стоял лицом к какому-то раскаленному солнцем пейзажу...Аполлон Безобразов был весь в настояшем... Все каменело в его присутствии, как будто он был Медузой...
Не дай Бог вам, милый читатель, встретиться с таким добродушием, ибо добродушие Аполлона Безобразова именно, может быть, и было самою страшною его особенностью... Личность Аполлона Безобразова никогда не позволяла садиться в его присутствии, он держала собеседника в непрерывной и сладкой тревоге...
Вдруг он поместил в газете следующее странное объвление: "Никогда ничему не учась, читаю лекции и даю частные уроки по теории всех искусств и по всем наукам. Упрощаю все гнетущие загадки и создаю новые для гордящихся своими силами...Идеализирую и ниспровергаю все..." Мы бы с ним точно поладили.
Страницы, описывающие странную дружба (даже не дружбу, скорее, сомнамбулическое сосуществоание) Аполлона Безобразова, Васеньки, Терезы, Зевса и Авероэса, вызывали мучительное чувство дежавю. Будто я когда-то с ними жила в пыльном замке, в неподвижности (которую А.Б. считал самым важным признаком душевного благородства) и величественности. Как в сказке, когда все королевство оказывается зачарованным на сотни лет. "В то время все у нас было особенным и своим. Мы собенным образом молчали, усмехались и делали особые паузы. В то время мы были так защищены своей дружбой и своим стилем, что казалось, что еще года и года мы проживем в неподвижности среди пыльных зеркал, высоких потолков, окурков и спутанных ветвей заросшего сада". Такая странная компания, непонятно как собравшаяся не в том месте и не в то время, ведущая совсем уж странный образ жизни. На поверку. конечно, оказывается, что икс и игрек были единственно возможными. Хотя внешней мотивировки поступков, как правило, нет и следа. Это как неприкаянная троица из "Дома на краю света" или трехсотлетние вампиры-аристократы, оцепеневшие в безмолвии старых особняков, заросших пышными южными растениями, вырываемые лишь музыкой из своего сна-бодрствования... "Аполлон Безобразов играет на рояле.. Иногда на него нападает какая-то звуковая жестокость, тогда он бесконечно повторяет какой-нибудь режущий диссонанс, затем он играет одним пальцем долго-долго какую-то детски-грустную мелодию... Странная музыка; не пойти ли наверх и не потребовать ее прекращения? Нет, это не в духе дома,да и странная больная прелесть есть в ней".
Это Тереза...странная девочка, полумонашка, полусумасшедшая, юродивая богемнная бродяжка, своей хрупкостью и эфемерностью вызывающая неизбежные параллели с героинями Эдгара По, его болезненным грезо-идеалом. А с Офелией автор сам не раз сравнивает ее. причем, кажется, что это Офелия непременно Георга Гейма.
"Она очень любила автоматические звуки. Она говорила, что музыку для пластинок пишут погибшие, спившиеся композиторы, которые вкладывают в них всю душу своих неосуществленных симфоний...
Тереза смотрела на Богомилова таким взглядом, будто ей было тысячу лет, а ему девять".
Бал, синема (там мы, то есть, они как раз могли посмотреть только что вышедшего Дракулу Тода Браунинга - прим. мое), карусели, ярмарка - это совершенно очевидно, "Степной волк", а жизнь в замке со всей ее абсурдностью - это "Наоборот".
Окутывает больная (не болезненная, а именно больная, нездоровая) нежность по отношению к героям, к обстановке к атмосфере. Книга, от которой грустно и страшно. "И солнце вставало, озаряя неподвижно плавающих в воде красивых и мертвых монпарнасских проституток".
Можно бесконечно приводить цитаты и смаковать ассоциации...
Впрочем, почему нет. "Разве вы не любите в тайне самую трагедию этого мира?
Любите жизнь божественно-конкретно, в ночи, в тайне.
...и как мал и несчастен опять человек, когда он любит.
...Нас постоянно сопровождало ощущение какой-то торжественности, как будто мы ходили в облаке или в сиянии заката, такое острое, что каждую минуту мы могли разрыдаться, такое спокойное, будто мы читали о нем в книге", - собственно, меня при чтении то чувство и не покидало.
"Как часто завидую я ангелам, которые ни в чем не сомневаются , ничего не знают" , - ну вот это вообще моя фраза!
"Прижать к своему сердцу Иисуса великое счастье, но прижать к сердцу Люцифера еще прераснее, ибо Люцифер глубже страдает и обречен огню. Не святого, а изгнанного и падшего любишь". - я не буду объяснять, насколько мне это понятно.
Как ни растягивала удовольствие, книга закончилась. К слову, тем же, чем и началась, - нежным грустным дождем и одиночеством внутри него. Надо ли говорить, что я тут же начала перечитывать, с маниакальным предвкушением думая о непрочитанном еще романе "Домой с небес" и целом томе писем Бориса Поплавского.
На сумбурность вышеизложенного, как и прежде, наплевать.
Борис Поплавский. Весь прошедший год я болела его стихами. Заклинание пространства собственной жизни звуками и цветами, скользящими между рифмами "Флагов" и "Автоматических стихов" вызывали желание плакать от радости. Казалось, дальше этой магии просто уже некуда. Так думала я, пока в мои руки не попал "Аполлон Безобразов"... Дальше можно было бы оставить пару строчек многоточий, потому что подходящих слов я все равно не найду. Это как..."как живой с живыми говоря". Вот и со мной лично говорит Борис Поплавский, как с портрета - с глазами гимназиста и детскими губами - поэт-мистик, поклонявшийся Рембо и Лотреамону, монпарнасский "мастер хореичекой смерти" - и не просто говорит - у меня чувство, что он пишет мою жизнь. Это я там, в романе, это для меня было написано 80 лет назад. Ни одну книгу я еще не чувствовала настолько своей.
Несколько пластов ассоциаций и аллюзий принуждали к бессовестному лихорадочному конспектированию мыслей на полях. Не забыть бы. И здесь попал, и тут точно, и опять мне.
Разумеется, сам герой. Жуткая притягательная смесь Ставрогина и Мальдорора, в плен личности которого попадаешь с первой строчки описания. Вместе с героем романа Васенькой... "Моя слабая душа искала защиты. Она искала скалы, в тени которой можно было бы оглядеться на пыльный, солнечный и безнадежный мир... Именно такой человек появился, для которого прошлого не было, который презирал будущее и всегда стоял лицом к какому-то раскаленному солнцем пейзажу...Аполлон Безобразов был весь в настояшем... Все каменело в его присутствии, как будто он был Медузой...
Не дай Бог вам, милый читатель, встретиться с таким добродушием, ибо добродушие Аполлона Безобразова именно, может быть, и было самою страшною его особенностью... Личность Аполлона Безобразова никогда не позволяла садиться в его присутствии, он держала собеседника в непрерывной и сладкой тревоге...
Вдруг он поместил в газете следующее странное объвление: "Никогда ничему не учась, читаю лекции и даю частные уроки по теории всех искусств и по всем наукам. Упрощаю все гнетущие загадки и создаю новые для гордящихся своими силами...Идеализирую и ниспровергаю все..." Мы бы с ним точно поладили.
Страницы, описывающие странную дружба (даже не дружбу, скорее, сомнамбулическое сосуществоание) Аполлона Безобразова, Васеньки, Терезы, Зевса и Авероэса, вызывали мучительное чувство дежавю. Будто я когда-то с ними жила в пыльном замке, в неподвижности (которую А.Б. считал самым важным признаком душевного благородства) и величественности. Как в сказке, когда все королевство оказывается зачарованным на сотни лет. "В то время все у нас было особенным и своим. Мы собенным образом молчали, усмехались и делали особые паузы. В то время мы были так защищены своей дружбой и своим стилем, что казалось, что еще года и года мы проживем в неподвижности среди пыльных зеркал, высоких потолков, окурков и спутанных ветвей заросшего сада". Такая странная компания, непонятно как собравшаяся не в том месте и не в то время, ведущая совсем уж странный образ жизни. На поверку. конечно, оказывается, что икс и игрек были единственно возможными. Хотя внешней мотивировки поступков, как правило, нет и следа. Это как неприкаянная троица из "Дома на краю света" или трехсотлетние вампиры-аристократы, оцепеневшие в безмолвии старых особняков, заросших пышными южными растениями, вырываемые лишь музыкой из своего сна-бодрствования... "Аполлон Безобразов играет на рояле.. Иногда на него нападает какая-то звуковая жестокость, тогда он бесконечно повторяет какой-нибудь режущий диссонанс, затем он играет одним пальцем долго-долго какую-то детски-грустную мелодию... Странная музыка; не пойти ли наверх и не потребовать ее прекращения? Нет, это не в духе дома,да и странная больная прелесть есть в ней".
Это Тереза...странная девочка, полумонашка, полусумасшедшая, юродивая богемнная бродяжка, своей хрупкостью и эфемерностью вызывающая неизбежные параллели с героинями Эдгара По, его болезненным грезо-идеалом. А с Офелией автор сам не раз сравнивает ее. причем, кажется, что это Офелия непременно Георга Гейма.
"Она очень любила автоматические звуки. Она говорила, что музыку для пластинок пишут погибшие, спившиеся композиторы, которые вкладывают в них всю душу своих неосуществленных симфоний...
Тереза смотрела на Богомилова таким взглядом, будто ей было тысячу лет, а ему девять".
Бал, синема (там мы, то есть, они как раз могли посмотреть только что вышедшего Дракулу Тода Браунинга - прим. мое), карусели, ярмарка - это совершенно очевидно, "Степной волк", а жизнь в замке со всей ее абсурдностью - это "Наоборот".
Окутывает больная (не болезненная, а именно больная, нездоровая) нежность по отношению к героям, к обстановке к атмосфере. Книга, от которой грустно и страшно. "И солнце вставало, озаряя неподвижно плавающих в воде красивых и мертвых монпарнасских проституток".
Можно бесконечно приводить цитаты и смаковать ассоциации...
Впрочем, почему нет. "Разве вы не любите в тайне самую трагедию этого мира?
Любите жизнь божественно-конкретно, в ночи, в тайне.
...и как мал и несчастен опять человек, когда он любит.
...Нас постоянно сопровождало ощущение какой-то торжественности, как будто мы ходили в облаке или в сиянии заката, такое острое, что каждую минуту мы могли разрыдаться, такое спокойное, будто мы читали о нем в книге", - собственно, меня при чтении то чувство и не покидало.
"Как часто завидую я ангелам, которые ни в чем не сомневаются , ничего не знают" , - ну вот это вообще моя фраза!
"Прижать к своему сердцу Иисуса великое счастье, но прижать к сердцу Люцифера еще прераснее, ибо Люцифер глубже страдает и обречен огню. Не святого, а изгнанного и падшего любишь". - я не буду объяснять, насколько мне это понятно.
Как ни растягивала удовольствие, книга закончилась. К слову, тем же, чем и началась, - нежным грустным дождем и одиночеством внутри него. Надо ли говорить, что я тут же начала перечитывать, с маниакальным предвкушением думая о непрочитанном еще романе "Домой с небес" и целом томе писем Бориса Поплавского.
На сумбурность вышеизложенного, как и прежде, наплевать.