тема
Тема неаппетитная. Но куда смотреть правде, если не в это место?
В Кремле туалетная бумага кончилась. Начисто! Последний рулон Песок домой утащил. На проходной поймали, так он разбушевался. "У меня, кричит, государственный зад! Не мешайте оправлению нужд пресс-секретаря! Аллергия на Комсомольскую правду! Могу справку показать". И показал. Пришлось отпустить.
Сидит Путин, пригорюнился. Неужели опять придется к английскому консулу на поклон ползти? Так ведь, скряга, больше трех в одни руки не даст.
Кричит в переговорную трубу в подвал: "Бастрыкин! Там вроде три коробки думских законов остались. Принтер на одной стороне печатал, дебил, а другая чистая. Да не ты, а принтер. Посмотри-ка за радиатором. Я, когда носки искал, видел".
Бастрыкин отвечает голосом беса из преисподней: "Да ты что, шеф, законы давно оприходованы. Я сам последний в дело пустил. Запрет на засолку огурцов. Когда приспичило, пришлось ознакомиться. Теперь могу наизусть: поймали с пупырышками - три года конфискации, а в укропе - все пять, но без. Пальчики оближешь! Что ни говори, строгая была Дума, теперь такую хрен сыщешь".
"Ты мне зубы пупырышками не заговаривай, - кипятится Путин. - Я тебя зачем истопником устроил? Чтобы обеспечивал! Вот и обеспечивай".
Бастрыкин огрызается цитатой из Ленинграда - "Ехай, мол, дальше" - и обиженно отключается.
Путин в коридор кричит: "Эй, кто свободный? Приведите Гундяя!"
А тот по этажам ходит, гимны орет, изгаляется перед богородицей: "Явись и возмездие воздай!" Как бороденку спалили, совсем тронулся. Говорит, православная святость не в мозгах, там одно денежное томление, а в старческой поросли на скулах. Отдайте мне поросль!
"Слышь, боговда́ренный, чем пользуешь?" - спрашивает Гундяя Путин.
"А крестом, брательник по вере, милосердным крестом. Он потому и нательный, что с души соскабливает и телу через то очищение. Хочешь, покажу?"
"Да пошел ты, - отмахивается Путин. - Зря позвал".
На прошлой неделе Гундяй уже показывал - зрелище не для эстетов. И Гундяй, сверкая голыми скулами, отплывает в коридор: "Возрадуйся, голубем окроплённая!"
Делать нечего. Путин брезгливо берет двумя пальчиками отечественную прессу. Шершаво однако. Да из чего ж они ее прессуют?
"Пенька и ворвань, - отзывается Димон, который в углу, лежа на раскладушке, мух считает. - Зря ты, Вован, на язык попробовал. Токсин на токсине. И типографская краска чисто деготь. У нас в стране снова дегтя завались".
"Да зачем краска-то?"
"А буквы из чего? Хотя ты прав, надо буквы у прессы отобрать, а то ходишь, реально как обезьяна, с черным задом. Перед людями стыдно".
"Сам-то ты как?"
"На Яузу бегаю. Там благодать. Нефтяных ершей-мутантов отгонишь, омоешься добела - и сушишь на бугре. Завтра снова пойду. Айда со мной!"
"Эх, - вздыхает Путин, - непорядок. Пора капралу челобитную нести. Где обещанный план Маршалла? Взялись снабжать - так снабжайте. Сами, наверно, налево толкают, а нам сортирную норму урезали".
"Не поможет", - авторитетно заявляет Димон и хлопает себя по лбу. Рассматривая труп мухи, поясняет:
"В Вашингтон надо бы голубя послать. Президент добрый, но что творится на местах не в курсе. А на местах комендатурой правят капралы вместо генералов. Мы что, третий мир? Мы Третий Рим! Блин, назначь над нами генерала, мы все простим".
"Думаешь, поможет? - с надеждой спрашивает Путин. - Думаешь, долетит? Поляки жесткий блокпост на границе держат. Их на кривом парашюте не объедешь".
"Не, - радостно отвечает Димон, - не долетит. Мы с Жириком последнего слопали. Костлявый оказался".
И снова начинает охоту на мух.
Путин стоит у окна. Снаружи под окном качается Кадыров. Замерзшая веревка скрипит. Вороны кружат, никак не присядут.
"Чеченам хорошо, - думает Путин, - они не подтираются, считают ниже достоинства". А вслух мечтательно произносит, глядя на запад:
"Ничего. Попляшете у нас. Вот встанем с коленок, и весь мир нас туалетной бумагой завалит. Утрись, великая Россия!"
"Точно, - поддерживает Димон инициативу начальника. - Тут мы антисанкции и введем".
Бац, и одной мухой меньше.