(no subject)
С последнего Non Fiction приволокла, как водится, рюкзак книг. Среди них "Воображаемая реальность" Картье-Брессона, альбом про книжные эксперименты Эль Лисицкого, несколько детских (проза, стихи), что-то ещё. Самые тяжёлые - три тома Паустовского. Автобиографическая проза, в том числе и первый том "Книги жизни" 1993-ого года издания. Продал мне это богатство плотно сбитый старичок с бородой, похожей на щётку.
Вчера наконец раскрыла Паустовского. И на первых же страницах встретила слова, которые захотелось унести с собой, в свою жизнь:
"Ах, дед Максим Григорьевич! Ему я отчасти обязан чрезмерной впечатлительностью и романтизмом. Они превратили мою молодость в ряд столкновений с действительностью. Я страдал от этого, но всё же знал, что дед прав и что жизнь, созданная из трезвости и благоразумия, может быть, и хороша, но тягостна для меня и бесплодна. "На всякого человека, - как говаривал дед, - другая препорция".
И следом за этими словами сразу несколько крошечных открытий. Вот что такое "перевёрнутый" кофе, знаете?
Речь Паустовского спокойная и свежая. По-настоящему свежая!
Вчера наконец раскрыла Паустовского. И на первых же страницах встретила слова, которые захотелось унести с собой, в свою жизнь:
"Ах, дед Максим Григорьевич! Ему я отчасти обязан чрезмерной впечатлительностью и романтизмом. Они превратили мою молодость в ряд столкновений с действительностью. Я страдал от этого, но всё же знал, что дед прав и что жизнь, созданная из трезвости и благоразумия, может быть, и хороша, но тягостна для меня и бесплодна. "На всякого человека, - как говаривал дед, - другая препорция".
И следом за этими словами сразу несколько крошечных открытий. Вот что такое "перевёрнутый" кофе, знаете?
Речь Паустовского спокойная и свежая. По-настоящему свежая!