Дмитрий Быков - Сто Лет Odin'очества (Часть 9)
Silvana Mangano Dune 1984
- Как вы считаете, будь сегодня жив Илья Кормильцев, что бы он сказал по поводу сегодняшней ситуации в России, учитывая, что вы были знакомы с ним и интервьюировали его?
Да я не просто интервьюировал его. Я с ним дружил, мы со второй встречи были на «ты», он любил мои стихи, я любил его стихи. То есть мое отношение к его стихам было преклонение, я говорил его стихами. Помню, когда знакомил его с Иркой Лукьяновой, которая выросла в Новосибирске, причем в эпоху расцвета «Нау», училась в универе; она ни одного слова не сказала при встрече с ним, а сидела с вытаращенными от восторга глазами, потому что Кормильцев был для нас полубогом, он выдумал язык, на котором мы говорили. А представить нас молчащими от восхищения довольно трудно.
Когда я видел Кормильцева, у меня буквально язык прилипал к гортани оттого, что я видел перед собой гения и совершенно в этом не сомневался. И это мое отношение к нему у многих моих друзей и ровесников вызывало насмешку, и это понятно. Я цитатами из Кормильцева разговаривал, я на его высказывания в разговоре ссылался. И когда я делал интервью с ним в «Собеседнике» в рубрике «Кумиры», то я просто побоялся сократить там хоть слово, потому что для меня все, что делает Кормильцев, было эталоном, будь то перевод «И узре ослица Ангела Божия», будь то перевод «Заводного апельсина», будь то какая-то случайная шутка в самолете, когда мы вместе летали на книжную ярмарку. Валерьевич был для меня абсолютным идолом.
Что бы он сказал сейчас - да ничего бы не говорил. Как сказал мне однажды Кормильцев, во время случайной встречи в Парке культуры: «Человечество не изменится, пока не изменится биологический носитель, пока он не обретет, например, бессмертие». То, что физическое бессмертие будет в XXI веке достигнуто, он не сомневался. Или, по крайней мере, в ближайшие 200-300 лет. Но кому оно нужно? Он говорил о том, что биологический носитель должен претерпеть слишком радикальные изменения, чтобы человеческая мораль стала выглядеть иначе. Или появился бы, допустим, другого рода альтруизм, появилось бы другое отношение к жизни, к смерти, к физической стороне любви, и так далее.
- Как вы относитесь к роману Фрэнка Герберта «Дюна»?
Из всех книг, которые от меня далеки и не очень мне интересны, эта, безусловно, самая увлекательная и серьезная. Потому что, скажем, Урсула Ле Гуин - это мне и близко, и интересно, например, «Левая рука тьмы». Хотя и «Волшебник Земноморья» тоже. А вот Фрэнк Герберт - это бесконечно от меня далеко, это такая космическая опера, но опера очень высокого класса, и я с наслаждением это читал, хотя понимаю, что это чужое, это от меня тем не менее далеко.
- Не кажется ли вам, что рассказы «Серый автомобиль» и «Морфинистский сон Платона Андреевича» стали единым организмом? Что вы можете сказать о фильме «Господин оформитель»?
Видите, какая вещь? Поэтическое и страшное, поэтическое и таинственное действительно связаны, но здесь важно не удариться в избыток поэтического. Фильм Тепцова кажется мне идеальной курсовой работой, то есть он был рассчитан на четыре части. Это средний метр. Когда его растянули до полного, он стал водянист. Не скажу «нуден», но водянист. Все равно лучший его эпизод - это там, где у нее начинает плавиться восковое лицо, и она начинает подтягивать себе улыбку. Это очень страшно. И, конечно, гениальная роль Авилова. Но поэтические туманности, мне кажется, этому фильму вредят. Он должен быть энергетичнее, энергичнее.
Мне кажется, что и сам рассказ «Серый автомобиль» как-то богаче и страшнее, особенно когда в конце выясняется, что рассказчик-то просто крекнулся, что он рехнулся, причем именно в тот момент, когда в казино выиграл эти безумные деньги. У него воспаление мозга. Поэтому, мне кажется, фильм Тепцова при всем его очаровании уступает оригиналу. Собственно, это еще одна вариация на прекрасную тему говорящей куклы, восходящая к «Песочному человеку», а «Песочный человек» в свою очередь имеет довольно богатую традицию. Нечего уж тут поминать, кстати, истории из двадцатого века - Суок, Буратино.
Вообще история говорящей, сбежавшей, очеловечившейся куклы как-то всегда связана с идеей революции. И, кстати, «Серый автомобиль» - это тоже рассказ революционной эпохи, повествующий об революционном сдвиге. Сбежавшая кукла, взбунтовавшаяся кукла - это один из сюжетов революции. Неслучайно у Олеши это просто вытащено на поверхность. Думаю, что и в «Песочном человеке» какие-то революционные обертоны слышны.
Если же говорить о экранизации Грина в целом, они все грешат одним: Грин - писатель невероятно динамичный, и при этом он фантаст, у него всегда страшно, всегда увлекательно. Поэтическое у него никогда не мешает таинственному. Избыток поэтического привел бы все-таки к некоторой водянистости, слюнявости, конфетности. Мне, например, кажется, что Нил Гейман не может писать хорошие триллеры именно потому, что он поэт.
- Не могу понять смысл рассказа Сорокина «Лошадиный суп».
А понимаете, не обязательно совершенно. Мне кажется, что у Сорокина есть несколько рассказов, в которых изначальный ужас бытия (не путать с хтонью) очень хорошо выражен. Там, где он вышагивает за рациональное. У него немного таких рассказов, но вот «Красная пирамида», пирамида красного рева, «Белая лошадь с черным глазом» и вот «Лошадиный суп». Для него лошадь имеет какое-то значение, такая иррациональность страшного и прекрасного одновременно. Лошадь - важный символ в поэтике Сорокина, следовало бы это проследить.
Обычно же кошмары Сорокина (типа «Льда») слишком рациональны. Или «Голубое сало», вот эта творческая субстанция, которая вырабатывается в процессе сочинительства. Это слишком рационально. А вот «Лошадиный суп» - это красивая страшная идея, не имеющая никакого рационального зерна. Очень важно, что фабула этого рассказа помещена в 90-е годы, конец Советского Союза и начала постсоветской реальности. Это крах сложности, как-то это важно.
- Могли бы вы рассказать о деятельности Ордена куртуазных манеьристов?
Я не участвовал в деятельности Ордена куртуазных маньеристов. Я был участником этого Ордена с 1989 по конец 1990 года. Но это так запомнилось, что на протяжении тридцати лет все думают, что я куртуазный маньерист. Никакого отношения к куртуазному маньеризму я вот эти тридцать лет не имею, хотя было время, когда я дружил с Андреем Добрыниным, дружил очень с Костей Григорьевым, когда он был жив. Сейчас мы не общаемся, и не могу сказать, что я об этом сожалею, но Добрынина продолжаю считать очень хорошим поэтом.
- В лекции о «Собачьем сердце» вы сказали, что Уэллс - ключевой и самый влиятельный писатель двадцатого века. Поясните это утверждение
Да что же тут пояснять? Все главные конфликты двадцатого века Уэллс предсказал. Первая и главная - диверсификация человечества - предсказана в «Машине времени». Все остальные, включая Стругацких с люденами, идут по этой матрице. Уэллс доказал, что элои и морлоки - это будущее человечества. И потом интонационно он очень многое угадал. Кстати, вторая главная сюжетная схема - конфликт с убийственным инопланетным разумом, как в «Войне миров».
Собственно говоря, в ситуации «Войны миров» мы и живем, просто цивилизационный конфликт был, на самом деле, межцивилизационным, и это был конфликт, скажем, двух цивилизаций в конце двадцатого столетия. О чем здесь спорить? Правильно сказал Вадим Шефнер, по-моему, что все ужасы войны не затмили ему страшного закатного Лондона, описанного Уэллсом; Лондона, захваченного инопланетянами. Да, наверное. Действительно очень страшное зрелище.
И потом интонационно гениальный совершенно у Уэллса рассказ «Дверь в стене». Просто о детстве, о рае детства и об ожиданиях этого рая, о страшном возвращении туда, провале, который нас караулит, когда мы хотим открыть эту дверь, никто ярче не сказал. Просто он был великий писатель. Лучший писатель поколения. Писатель того же класса, что Честертон и Уайльд, но гораздо более универсальный, и пусть все свое главное он написал еще в XIX столетии, но даже «Россия во мгле» - это вполне себе проницательная книга. И «кремлевский мечтатель» - довольно точное определение.
Другое дело, что он потом опять приехал и купился на сталинизм. Но то, что он сюда ездил, подчеркивает его чутье на будущее, потому что будущее закладывалось там. Нет, Уэллс - выдающийся автор. Я вот думал, кстати, не вписать ли в «Истребитель», пока не поздно, поздний приезд Уэллса в Советский Союз. Там действие происходит позже, но можно было что-то выдумать. Наверное, нет, не буду.
- Как вы понимаете «Роман» Сорокина?
Как виртуозную и блестящую вариацию на главные темы русской прозы, как замечательную пародию. У меня есть такое чувство, что до «Романа» Сорокина уже была книга, претендующая на исчерпывающее обобщение всех мотивов русской литературы. Это шеститомная эпопея Пантелеймона Романова «Русь», где, собственно… я продолжаю думать, что это пародия. Немного, может быть, избыточная по объему. Понимаете, если это просто игра на главные темы русской прозы, то это, конечно, пошлятина махровейшая. Но мне кажется, что Романов делает квинтэссенцию русских банальностей, квинтэссенцию штампов русской прозы. Если это прочесть как пародию, то эта вещь обретает и своеобразную остроту и даже, я бы сказал, изящество.
И вот «Роман» Сорокина - это такая же виртуозно написанная блистательная пародия на всю русскую прозу, включая и Бунина, и Набокова, включая и поздних эмигрантов вплоть до Саши Соколова. Но просто у меня есть разные разночтения, скажем, с Андреем Шемякиным насчет финала этой вещи. Имеется в виду этот шестистраничный (или десятистраничный) эпилог, где повторяются фразы: «Роман дернулся, Роман пополз, Роман вырвался, Роман замер, Роман дернулся, Роман пополз». Все-таки несколько это длинновато. Но Шемякин считает, что это ритуал, хотя я не думаю, что Сорокин так серьезно к этому относился. Как и в «Тридцатой любви Марины», в финале, понимаете, тоже эта газетчина, ее там много. Есть ощущение, что это попытка передать мучительно огромным объемом гнетуще долгий объем советского застоя. Не знаю, в общем, здесь некоторая избыточность средств, по-моему, налицо. Но общий замысел - это блестящая вариация.
- Какой ваш любимый роман Уэллса?
Однозначно и безусловно «Остров доктора Моро».
Kathleen Burke Island of Lost Souls 1932
* * * * * * * * * *
Фрагменты программы "Один" на Радио "Эхо Москвы"
17 и 24 сентября 2020 г. Ведущий - Дмитрий Быков