Большой ветер
Выложу-ка я миниатюрку, которую писала - давно, конечно, но которая - по понятным причинам - мне очень нравится и близка.
(Про песню я узнала потом, когда уже написала и кто-то из читательниц мне эту песни показал, мол, смотри-ка, как похоже. И правда, похоже. Поэтому слова из песни - в название и эпиграф)
БОЛЬШОЙ ВЕТЕР
Какой большой ветер!
Ох! Какой вихрь!
А ты глядишь нежно,
А ты сидишь тихо,
И никакой силой
Тебя нельзя стронуть:
Скорей Нептун слезет
Со своего трона.
(Новелла Матвеева)
Казалось, что ветер сбился с пути. Он дул то с севера, то с юга, и старая Ратка, глядя в просевшее до земли свинцовое небо, бормотала что-то о колдунах, которым нечем заняться в столице. Она тяжело вздыхала, украдкой смотрела на паутину: паук жался то в восточный, то в северный угол, предсказывая изменение погоды.
Альцес, муж Ратки, только посмеивался над ее страхами. «Заклинатели ветров! Ишь че выдумала, старуха», - раздраженно говорил он, плевал себе под ноги и уходил с друзьями в ближайший кабак, чтобы пропустить пинту-другую доброго эля. «Вот поглядим, как ты запоешь, когда окажешься в море», - отвечала Ратка. Она сидела с вязанием на пороге дома, а вязала она варежки на зиму для своего упертого, как… да-да, упертого, как осел, мужа. Вернувшись из кабака, Альцес развешивал на заборе сети. Соленые брызги моря блестели на рассохшемся седом дереве. Он запирал калитку, спускал с цепи лохматого пса и уходил в дом, а Ратка все сидела, сидела на нагретых за день ступеньках, выскобленных до белизны. Ее тревожили огромные аспидно-черные тучи с желтым донышком, бродившие по небу, как гурты овец - без пастыря.
Но наконец становилось так темно, что и она шла в дом, смотрела, как Альцес зажигает лампу: движение рук, высвеченный вспыхнувшим огнем абрис его лица, ровный свет, озаряющий комнату. Они ужинали и ложились спать, и Ратка, прочитав молитву перед сном, думала о штормах, налетающих на их побережье так внезапно, о свирепых штормах, с дикой неукротимой злобой кидавшихся на любую лодку, на любое суденышко, оказавшееся в море.
Утром она провожала Альцеса, опять шептала слова молитв. Всякий раз, когда силуэт его старой лодки становился все прозрачнее, словно истончался, Ратку охватывал страх. Все знали, что колдуны позволяют себе играть с погодой, но никто и никогда не говорил об этом вслух. И даже если б и говорили - что толку? Эти колдуны - где-то далеко, за крепкими каменными стенами, им не страшны смерчи и ураганы, они ведь просто говорят слова, а слова - здесь, на побережье - становятся ветром. Ветром, который не знает, в какую сторону дуть. Заблудившимся ветром.
К полудню погода испортилась окончательно, и Ратка, наскоро управившись с домашними делами, села у очага. Одна красно-белая варежка была готова, вторая - почти уже закончена. Ратка напевала под нос, но то, что у нее выходило, больше было похоже на ворчание. Не стерпев, она, наконец, поднялась, вышла на порог, откуда очень хорошо было видно море - все белое, в бурунах пены. Вчерашние тучи скопились у горизонта, и среди них уже сверкали, кривясь и извиваясь, молнии.
Резкий порыв ветра бросил ей в лицо соленые брызги. Уже грохотало, и Ратка опять помянула недобрым словом колдунов, нагнавших этот ветер, конечно, зачем в столице грозы и ливни, когда они могут спокойно пролиться тут, у берега, никому не причинив вреда.
Шторм приближался. Нужно было привязать рамы, закрыть ставни, загнать коз в сарай. Столько дел! Ратка суетилась, и все это время боялась думать об Альцесе, отодвигала мысли о нем подальше, уговаривала себя: все будет хорошо, все будет хорошо. А буря ревела все сильнее, и уже потоки дождя заливали двор и крыльцо, Ратка бросилась в дом, споткнулась на ступеньке, охнула, присела. Дверь была близко, а она не могла даже встать - такая боль скрутила.
Ратка завыла в голос, выражая этим свое отношение к шторму, к заблудившимся ветрам и к колдунам из столицы. Но буря все равно перекрывала ее крик.
Наконец боль немного отпустила, и мокрая, злая Ратка доплелась до почти угасшего очага. В темной комнате, наполненной ревом моря, стуком дождя о стены и крышу, воем ветра, - слабо светились угли в большом очаге, отблески отражались на медных боках чайника. Возле очага лежало вязание. Ратка вспомнила: еще матушка рассказывала ей, что, когда на море неспокойно, нужно бросить в огонь рукавицу, чтобы ветер стих. Так делала она сама и ее матушка, и матушка ее матушки… Ратка никогда не пробовала колдовать, в конце концов, она же не обладает даже крупицей силы. Но Альцес сейчас в этом бурном море, а у него есть лишь утлая лодка и он сам. На миг она представила, как ломается мачта и хлопает изорванный в клочья парус, как лодка взлетает вверх на гребне пены и несется вниз, в черно-зеленую зыбкую бездну. Не раздумывая, она схватила обе нарядные рукавицы и кинула их в очаг, подбросила поленьев, стала раздувать… Весело загудело пламя, заплясали искры, пожирая труд нескольких дней. Ратка шептала не то молитвы, не то заклинания, стоя на коленях у очага. Наконец огонь съел подачку - или подношение - выплюнув сноп искр. Ратка посчитала это добрым знаком.
И все же она просидела всю ночь, чутко вслушиваясь в стоны ветра, который пытался сдуть крышу, но у него не хватало на это сил, потому, кажется, он ярился все сильнее.
Наконец к утру шторм стих, уходя все дальше и дальше. Дом перестал скрипеть, стонать, ветер уже не выл в трубу. Ратка открыла дверь и вышла во двор, где в беспорядке валялось все, что не было надежно закреплено. Над морем розовой полоской лег рассвет.
Ратка спустилась вниз, к неспокойным волнам, вгрызающимся в песок пенными зубами, и пошла по берегу, оставляя цепочку следов. Море принесло с собой обычный мусор, однако Ратка искала другое. Но кроме плавника и длинных водорослей, пары морских звезд и нескольких старых ботинок, ничего не было.
«Альцес, где ты, где?» - молила она. Волны отвечали ей шуршанием о песок. Она то и дело оглядывалась на дом, который уходил все дальше и дальше за песчаные дюны - или это она уходила? Ратка шла, а колено, которое она расшибла вчера, болело все сильнее.
Наконец она увидела впереди какое-то движение. Человек. Ратка поспешила к нему, не зная еще толком, кто это, не сумев разглядеть его подслеповатыми к старости глазами. Глазами, которые тут же наполнили слезы, едва она поняла, что это ее ворчун Альцес, все такой же жилистый, крепкий и худой, и ничего с ним не сделалось, он вытаскивает на берег лодку, жмурится, видит жену… «Глупая. Чего притащилась? Сам бы дошел». Он взваливает на плечи сеть с уловом, и они идут обратно - уже вместе. «У нас был шторм», - говорит Ратка. «Да? - Альцес удивляется. - А в море было тихо». Ратка вздыхает и еще раз возносит молитву богам, которые направили заблудившийся ветер в нужную сторону. «Вот старая дура-то, - как обычно, бурчит Альцес. - Сидела бы дома». Ратка с улыбкой смотрит на мужа. Все хорошо, думает она. Все хорошо.
(Про песню я узнала потом, когда уже написала и кто-то из читательниц мне эту песни показал, мол, смотри-ка, как похоже. И правда, похоже. Поэтому слова из песни - в название и эпиграф)
БОЛЬШОЙ ВЕТЕР
Какой большой ветер!
Ох! Какой вихрь!
А ты глядишь нежно,
А ты сидишь тихо,
И никакой силой
Тебя нельзя стронуть:
Скорей Нептун слезет
Со своего трона.
(Новелла Матвеева)
Казалось, что ветер сбился с пути. Он дул то с севера, то с юга, и старая Ратка, глядя в просевшее до земли свинцовое небо, бормотала что-то о колдунах, которым нечем заняться в столице. Она тяжело вздыхала, украдкой смотрела на паутину: паук жался то в восточный, то в северный угол, предсказывая изменение погоды.
Альцес, муж Ратки, только посмеивался над ее страхами. «Заклинатели ветров! Ишь че выдумала, старуха», - раздраженно говорил он, плевал себе под ноги и уходил с друзьями в ближайший кабак, чтобы пропустить пинту-другую доброго эля. «Вот поглядим, как ты запоешь, когда окажешься в море», - отвечала Ратка. Она сидела с вязанием на пороге дома, а вязала она варежки на зиму для своего упертого, как… да-да, упертого, как осел, мужа. Вернувшись из кабака, Альцес развешивал на заборе сети. Соленые брызги моря блестели на рассохшемся седом дереве. Он запирал калитку, спускал с цепи лохматого пса и уходил в дом, а Ратка все сидела, сидела на нагретых за день ступеньках, выскобленных до белизны. Ее тревожили огромные аспидно-черные тучи с желтым донышком, бродившие по небу, как гурты овец - без пастыря.
Но наконец становилось так темно, что и она шла в дом, смотрела, как Альцес зажигает лампу: движение рук, высвеченный вспыхнувшим огнем абрис его лица, ровный свет, озаряющий комнату. Они ужинали и ложились спать, и Ратка, прочитав молитву перед сном, думала о штормах, налетающих на их побережье так внезапно, о свирепых штормах, с дикой неукротимой злобой кидавшихся на любую лодку, на любое суденышко, оказавшееся в море.
Утром она провожала Альцеса, опять шептала слова молитв. Всякий раз, когда силуэт его старой лодки становился все прозрачнее, словно истончался, Ратку охватывал страх. Все знали, что колдуны позволяют себе играть с погодой, но никто и никогда не говорил об этом вслух. И даже если б и говорили - что толку? Эти колдуны - где-то далеко, за крепкими каменными стенами, им не страшны смерчи и ураганы, они ведь просто говорят слова, а слова - здесь, на побережье - становятся ветром. Ветром, который не знает, в какую сторону дуть. Заблудившимся ветром.
К полудню погода испортилась окончательно, и Ратка, наскоро управившись с домашними делами, села у очага. Одна красно-белая варежка была готова, вторая - почти уже закончена. Ратка напевала под нос, но то, что у нее выходило, больше было похоже на ворчание. Не стерпев, она, наконец, поднялась, вышла на порог, откуда очень хорошо было видно море - все белое, в бурунах пены. Вчерашние тучи скопились у горизонта, и среди них уже сверкали, кривясь и извиваясь, молнии.
Резкий порыв ветра бросил ей в лицо соленые брызги. Уже грохотало, и Ратка опять помянула недобрым словом колдунов, нагнавших этот ветер, конечно, зачем в столице грозы и ливни, когда они могут спокойно пролиться тут, у берега, никому не причинив вреда.
Шторм приближался. Нужно было привязать рамы, закрыть ставни, загнать коз в сарай. Столько дел! Ратка суетилась, и все это время боялась думать об Альцесе, отодвигала мысли о нем подальше, уговаривала себя: все будет хорошо, все будет хорошо. А буря ревела все сильнее, и уже потоки дождя заливали двор и крыльцо, Ратка бросилась в дом, споткнулась на ступеньке, охнула, присела. Дверь была близко, а она не могла даже встать - такая боль скрутила.
Ратка завыла в голос, выражая этим свое отношение к шторму, к заблудившимся ветрам и к колдунам из столицы. Но буря все равно перекрывала ее крик.
Наконец боль немного отпустила, и мокрая, злая Ратка доплелась до почти угасшего очага. В темной комнате, наполненной ревом моря, стуком дождя о стены и крышу, воем ветра, - слабо светились угли в большом очаге, отблески отражались на медных боках чайника. Возле очага лежало вязание. Ратка вспомнила: еще матушка рассказывала ей, что, когда на море неспокойно, нужно бросить в огонь рукавицу, чтобы ветер стих. Так делала она сама и ее матушка, и матушка ее матушки… Ратка никогда не пробовала колдовать, в конце концов, она же не обладает даже крупицей силы. Но Альцес сейчас в этом бурном море, а у него есть лишь утлая лодка и он сам. На миг она представила, как ломается мачта и хлопает изорванный в клочья парус, как лодка взлетает вверх на гребне пены и несется вниз, в черно-зеленую зыбкую бездну. Не раздумывая, она схватила обе нарядные рукавицы и кинула их в очаг, подбросила поленьев, стала раздувать… Весело загудело пламя, заплясали искры, пожирая труд нескольких дней. Ратка шептала не то молитвы, не то заклинания, стоя на коленях у очага. Наконец огонь съел подачку - или подношение - выплюнув сноп искр. Ратка посчитала это добрым знаком.
И все же она просидела всю ночь, чутко вслушиваясь в стоны ветра, который пытался сдуть крышу, но у него не хватало на это сил, потому, кажется, он ярился все сильнее.
Наконец к утру шторм стих, уходя все дальше и дальше. Дом перестал скрипеть, стонать, ветер уже не выл в трубу. Ратка открыла дверь и вышла во двор, где в беспорядке валялось все, что не было надежно закреплено. Над морем розовой полоской лег рассвет.
Ратка спустилась вниз, к неспокойным волнам, вгрызающимся в песок пенными зубами, и пошла по берегу, оставляя цепочку следов. Море принесло с собой обычный мусор, однако Ратка искала другое. Но кроме плавника и длинных водорослей, пары морских звезд и нескольких старых ботинок, ничего не было.
«Альцес, где ты, где?» - молила она. Волны отвечали ей шуршанием о песок. Она то и дело оглядывалась на дом, который уходил все дальше и дальше за песчаные дюны - или это она уходила? Ратка шла, а колено, которое она расшибла вчера, болело все сильнее.
Наконец она увидела впереди какое-то движение. Человек. Ратка поспешила к нему, не зная еще толком, кто это, не сумев разглядеть его подслеповатыми к старости глазами. Глазами, которые тут же наполнили слезы, едва она поняла, что это ее ворчун Альцес, все такой же жилистый, крепкий и худой, и ничего с ним не сделалось, он вытаскивает на берег лодку, жмурится, видит жену… «Глупая. Чего притащилась? Сам бы дошел». Он взваливает на плечи сеть с уловом, и они идут обратно - уже вместе. «У нас был шторм», - говорит Ратка. «Да? - Альцес удивляется. - А в море было тихо». Ратка вздыхает и еще раз возносит молитву богам, которые направили заблудившийся ветер в нужную сторону. «Вот старая дура-то, - как обычно, бурчит Альцес. - Сидела бы дома». Ратка с улыбкой смотрит на мужа. Все хорошо, думает она. Все хорошо.