Политический гон
Будем считать, что заголовком все предупреждены о содержании. Я пишу этот не в связи с тем, что вы подумали, а с недавним номером "Эксперта", посвященным величайшим преступлениям 20-го века. Прежде чем перейти к делу, я всем рекомендую прочитать этот номер. Это 50 рублей чистейшего мастрида. Наверняка, многие менее дремучи чем я в мировой истории, и сходу представляют себе, кто такие красные кхмеры или о чем вообще геноцид армян в Турции. Тем не менее, я думаю, и для вас там найдется что-то новенькое. Ладно, к делу.
В заглавной статье этого прекрасного спецвыпуска с черной обложкой описываются воззрения авторов на причины массового насилия как такового и его небывалого размаха в 20 веке. Среди прочего меня очень затронуло, что одной из предпосылкок (не первой, но и не последней) для массового насилия была названа большая честная наивная вера в возможность легких перемен к лучшему. "Благими намерениями..." Это зазвонило во мне одну издавно вертевшуюся мысль.
С давних времен меня забавляло то, как общество и государство с определенного момента во успокоения придумали двойные названия для одного и того же, только правильного в их глазах или наоборот неправильного: служба исполнения наказаний, палачи, убийцы; расправа, казнь, приведение в исполнение приговора. В общем-то это все печально-шутливый аккомпанимент к имеющему место узаконенному насилию. С детства общество вдолбило, что дядя в форме с пистолетом это оченьхорошо и безопасно, а такой же в кожаной куртке очень опасно и подозрительно. И вместе с этой вполне безобидной мыслью очевидное и очевидно-опасное обощение: нас научили верить, что кроме насилия осуждаемого есть еще какое-то другое светлое и правильное насилие, предположительно, чем-то приближающее к светлому будущему.
Во-первых, по-моему, от смены декораций суть происходящего мало меняется: насилие порождает насилие в ответ, яростно множится. Даже в лучших странах сценарий, что наказанный уголовными мерами преступник исправляется, а тот, что на свободе, отказывается от преступления из-за суровости возможного наказания, остается где-то на грани утопии. С этим как-то все смирились. А вот во-вторых, что намного страшнее, никогда ты не объяснишь массам, почему дяди с форме с детсва своими пистолетами творят общественное добро, а если шайка революционеров оденется в форму и возьмет в руки автоматы, то это чем-то принципиально отличается. У всех шаек с автоматами в форме были есть и будут благие побуждения и вера в то, что именно они это то самое хорошее насилие, которое якобы существует.
В заглавной статье этого прекрасного спецвыпуска с черной обложкой описываются воззрения авторов на причины массового насилия как такового и его небывалого размаха в 20 веке. Среди прочего меня очень затронуло, что одной из предпосылкок (не первой, но и не последней) для массового насилия была названа большая честная наивная вера в возможность легких перемен к лучшему. "Благими намерениями..." Это зазвонило во мне одну издавно вертевшуюся мысль.
С давних времен меня забавляло то, как общество и государство с определенного момента во успокоения придумали двойные названия для одного и того же, только правильного в их глазах или наоборот неправильного: служба исполнения наказаний, палачи, убийцы; расправа, казнь, приведение в исполнение приговора. В общем-то это все печально-шутливый аккомпанимент к имеющему место узаконенному насилию. С детства общество вдолбило, что дядя в форме с пистолетом это оченьхорошо и безопасно, а такой же в кожаной куртке очень опасно и подозрительно. И вместе с этой вполне безобидной мыслью очевидное и очевидно-опасное обощение: нас научили верить, что кроме насилия осуждаемого есть еще какое-то другое светлое и правильное насилие, предположительно, чем-то приближающее к светлому будущему.
Во-первых, по-моему, от смены декораций суть происходящего мало меняется: насилие порождает насилие в ответ, яростно множится. Даже в лучших странах сценарий, что наказанный уголовными мерами преступник исправляется, а тот, что на свободе, отказывается от преступления из-за суровости возможного наказания, остается где-то на грани утопии. С этим как-то все смирились. А вот во-вторых, что намного страшнее, никогда ты не объяснишь массам, почему дяди с форме с детсва своими пистолетами творят общественное добро, а если шайка революционеров оденется в форму и возьмет в руки автоматы, то это чем-то принципиально отличается. У всех шаек с автоматами в форме были есть и будут благие побуждения и вера в то, что именно они это то самое хорошее насилие, которое якобы существует.