Телевизор должен "стоять" на стопке книг!
Виталий Третьяков - один из самых авторитетных практиков и теоретиков отечественной журналистики. Декан Высшей школы (факультета) телевидения МГУ им. М.В. Ломоносова, автор и ведущий программы «Что делать? Философские беседы» считает, что телевидение должно иметь «книжный фундамент», то есть опираться на традиционные культурные ценности человечества. Мы попросили Виталия Товиевича прокомментировать эту точку зрения и рассказать о своих любимых книгах.
Виталий Товиевич, не могли бы Вы обозначить свои литературные предпочтения? В некоторых справочно-автобиографических источниках сказано, что Вы любите классическую литературу.
На одни вопросы мне надоело отвечать, а другие не вызывают тоски, сколько бы их ни задавали. Ваш вопрос - один из тех, которые всегда приятны.
У меня дома примерно восемь тысяч книг. Своим студентам я говорю: «За свою жизнь большинство людей прочитывает приблизительно восемьсот книг, включая учебники, детские первые книжки и тому подобное». Восемьсот - очень мало. Это даже не вся лучшая мировая классическая литература. Тем не менее, многие не дотягивают и до этой цифры. Порой думаешь: если бы у меня эти восемь тысяч книг или хотя бы половина этого собрания имелась в детстве и в юности, насколько больше я успел бы прочитать….
Книги - это мое богатство, от которого я не могу отказаться. Я уже давно не избавляюсь от книг. Очень жалею, что многие свои детские книжки я когда-то отнес в букинистический магазин. Теперь, слава богу, у меня достаточно просторный дом, где я могу их держать. Но и на полках все не помещается. Некоторые книги я убираю, некоторые выставляю на стеллажи. Но выбросить книгу не могу. Рука пока не поднимается. Поэтому для людей такого склада, как я, воспитанных в книжной культуре, вопрос «Ваша любимая книга?» абсурден. Только тот, кто прочитал за всю жизнь всего две книги, вполне может сказать, что одна из них любимая.
Тем не менее, Вы создали передачу из цикла программ «Что делать?» с темой «Культурный
код России: 100 книг - но каких?» Значит, некоторые книги выделить можно?
Да, я действительно составлял такие списки - и книг, и фильмов. Для меня, безусловно, на первом плане - русская классическая литература. Хотя я, разумеется, люблю и творчество многих великих западных писателей. Из классиков XX века очень люблю Айрис Мердок. Роман «Теофил Норт» Торнтона Уайлдера произвел на меня колоссальное впечатление. Примерно такое же, какое производили произведения Хемингуэя на моих сверстников. Томас Манн, все его романы, да и рассказы, типа «Смерть в Венеции», для меня - в первом ряду. Роман «Иосиф и его братья», на мой взгляд, из современной западной литературы - лучший роман о женской любви к мужчине, а «Черный принц» Айрис Мердок - о мужской любви к женщине. Когда-то зачитывался Прустом, том за томом. Брал у друзей, располагающих хорошими родительскими библиотеками. Кнут Гамсун на меня в свое время большое впечатление произвел. Но сейчас я уже не могу ориентироваться в нем так легко, как тогда, по свежим воспоминаниям.
Из японской литературы бесспорный автор литературных шедевров для меня - Акутагава Ренюске. Читал я в своё время и китайскую классику - частично, конечно. Но в памяти и сознании ничего конкретного, кроме некоторых названий, не осталось.
Но ближе всего мне - русская классика. Она охвачена мной полностью. Хотя девяносто томов Льва Толстого, его полное собрание сочинений, осилить нереально. Из поэтов мне наиболее близки Лермонтов, Блок, Цветаева, Есенин. Читая их стихи, невозможно оторваться от текста. Нравится всё - от звучания до смысла. Пушкин - вне категорий. Это понятно. И его проза, и стихи, и драматургия. Тут нечего обсуждать. Это - вершина вершин. Остальные поэты чуть ниже. В прозе свои вершины. Безусловно, это опять же Лермонтов, его «Княжна Мэри», ну, и «Герой нашего времени» в целом. Безусловно, Гоголь. В первую очередь «Мертвые души». Конечно, его драматургия. У меня - не менее пятидесяти изданий «Мертвых душ», включая дореволюционные. Раньше я собирал разнообразные варианты изданий этой поэмы - от выпуска из серии «Школьная библиотека» до юбилейного дореволюционного роскошного издания, оформленного рисунками Петра Боклевского и других замечательных художников.
То есть Вас можно назвать «коллекционером «Мертвых душ»?
Да. У меня изданий этого произведения, конечно, не тысяча, но несколько десятков.
А Николай Васильевич Гоголь с его «Миргородом», «Диканькой», «Тарасом Бульбой», по-Вашему, относится к русской классике?
Ну, я сейчас в эти споры влезать не буду. Мне не интересно вести разговоры о том, что Тургенев представляет татарский род, а Гоголь - малороссийский. Это - все политические игры. Гоголь - русская литература. «Мертвые души», безусловно, шедевр мировой литературы в русской ее части, а не в малороссийской и не в украинской. Украинской литературы в рамках мировой литературы, в принципе, нет. Ну, если мне кто-то не верит, пусть зайдет на сайт филологических факультетов американских университетов. Там что, есть списки обязательного чтения романов и пьес на украинском языке?
А как определяется мировое значение культурного вклада той или иной страны?
Определение «великая литература» зафиксировано не мной. Но я утверждаю, что таких «великих литератур» несколько: французская, немецкая, итальянская, русская и англо-саксонская. Вот пять великих литератур внутри евроатлантической христианской цивилизации. Мы Восток и Античность сейчас не рассматриваем. Писатель третьего ряда из русской литературы в Швейцарии, Чехии, Бельгии, в малых странах Европы считался бы гением.
На какие произведения русской классики Вы бы еще обратили внимание?
Я очень люблю Тургенева. Андрей Платонов и Максим Горький - мои авторы. Между прочим, мне нравится язык Горького. При том, что его тексты можно «править» карандашом. Но это - его стиль. Я люблю Шолохова, его гениальный роман «Тихий дон». «Поднятая целина» - выдающееся произведение. Вот такие предпочтения. Они вполне очевидны
.
Можно вспомнить и «Мелкого Беса» Сологуба, можно и «Обломова» Гончарова назвать, тем более что образ этого персонажа канонизирован и превращен в архетипичную фигуру в русле русской жизни и русской литературы. А Салтыков-Щедрин с его великолепным языком! И Лесков, конечно. Комедия Грибоедова навеки в русской литературе, хотя бы через язык. Достоевского и Толстого лишь упоминаю - за очевидностью их величия. Но для меня, если отсечь всех, останется как «сухой остаток» проза Пушкина, Лермонтова и Гоголя. Это - абсолютные вершины в сочетании содержания и стиля. Видите, у меня - не оригинальный выбор. А оригинальным он и не может быть. «Героя нашего времени» я перечитывал не менее десяти раз. «Мертвые души» - не менее пяти раз. И хорошо бы еще перечитать. Произведения, которые тянет перечитать, - это и есть любимые вещи.
Из американской классики, наверное, Вам нравятся такие авторы, как Драйзер, Фолкнер, Фицджеральд?
Сейчас я работаю над своими мемуарами «Из СССР в Россию и обратно». В них, кроме всего прочего, я рассказываю о своих первых любимых книгах, о том, кто на меня повлиял помимо семьи и очень хорошей школы. Отличные книги мне давала одна девочка, соседка по коммунальной квартире. Она открыла для меня и «Капитанскую дочку», и Драйзера - «Гения» и «Американскую трагедию». Не перечитывал с детства оба этих романа, но детально их помню. С Теодором Драйзером я «познакомился» до четвертого класса.
Хемингуэй и Фолкнер - бесспорно. Ну и «Моби Дик» Мелвилла, естественно.
Это же сложная литература! Как-то не очень подходит ребенку десяти лет…
Хемингуэя, Фолкнера и Мелвилла я прочитал уже в юности, а в детстве - так уж получилось, Драйзера. разумеется, я читал и сказки - русские, персидские, корейские. Естественно, нравился Гауф, его «Маленький Мук» и подобные шедевры.
«Маленький Мук» с Драйзером - странное сочетание…
Да, вот такое хаотичное чтение. «Легенды и мифы Древней Греции» Николая Куна тоже до четвертого класса прочитал. Несколько раз их перечитывал, так мне они понравились. Не был равнодушен, естественно, и к иллюстрациям в этой книге. Но все-таки воспринимал эти изображения обнаженной натуры как образцы античного понимания красоты. Родители, хоть и не относились к гуманитарной сфере, но придерживались «железного» закона: ребенок должен много читать. Это не то, что не обсуждалось, это был императив. Отец еще приучил меня фиксировать в специальной тетради свои отзывы о каждой прочитанной книге. Я очень жалею, что выбросил эти тетрадки, совершил такую молодежную глупость. Всем своим студентам я теперь говорю: «То, что вы написали - в школе, в университете, ничего не выбрасывайте. Храните все - от студенческих работ до любовных записок. Сейчас вы это не цените. Но когда лет через сорок вы залезете в коробку со старыми записями, вы меня за этот совет добрым словом вспомяните».
Вот так из хаоса прочитанного рождалась и любовь к книге, и привычка постоянно читать дальше. Однажды в детстве - во втором или в третьем классе - я пришел в школьную библиотеку и попросил книгу «Вечера на хуторе близ Диканьки». Мне библиотекарша сказала: «Тебе еще рано читать это». Чем она руководствовалась, заявив такое, непонятно…
Я до сих пор помню обложки, иллюстрации, содержание некоторых старых книг. Вся эта детская великолепная литература того периода - Гайдар, Чарушин, Бианки - осталась в памяти, в сознании, в подсознании.
Какие литературные открытия подарила Вам юность?
В студенческие годы, в старших классах началось увлечение современной литературой. Я помню «Затоваренную бочкотару» Василия Аксенова. Помню книги Юрия Трифонова. Когда объявил о своем решении поступать на журфак своей учительнице по литературе, она мне дала целый список того, что нужно прочитать: «До свидания, мальчики!» Бориса Балтера, «Студенты» и другие ранние вещи Юрия Трифонова. Приблизительно тогда же я купил и шеститомное собрание сочинений Александра Блока по подписке. Я просто был счастлив от этой покупки! Я ждал выхода каждого следующего тома как праздника. В эти годы я очень полюбил поэзию Марины Цветаевой. Однажды, но это уже гораздо позже, мне принесли отпечатанный на машинке цикл её неизданных стихов «Лебединый стан». Помню, покупал разноцветные томики собрания сочинений Сергея Есенина - книгу за книгой. Тоже до сих пор у меня на полках стоят. Постепенно возможности приобретения новых книг расширялись. Потом увлекся иностранной литературой. Покупал редкие книги, изданные республиканскими и провинциальными издательствами, типа «Картя Молдовеняскэ». Люди книжные того времени знают, что существовали периферийные издательства, выпускающие страшно дефицитные литературные произведения. Первый сборник романов и рассказов Хемингуэя в моей библиотеке - как раз этого издательства.
Вы являетесь автором многих публицистических книг. Можете ли Вы обозначить свои вкусы в нише исторической, философской и публицистической литературы?
Когда-то я читал одно за другим все, что можно было достать по истории. В советское время не очень много хороших серьезных книг выходило. В какой-то момент я начал покупать книги из серии «Памятники философской мысли». Я не могу сказать, что хорошо начитан в сфере философской литературы. Хотя у меня в библиотеке находятся все античные классики. То же самое и в исторической литературе. У меня есть Татищев, Ключевский, Карамзин, Костомаров. Я их всех читал. Но сказать, что какие-то конкретные книги на меня произвели наибольшее впечатление, я не могу.
Публицистика? Что значит «публицистика»? Каждый русский писатель-классик так или иначе выступал с публицистическими текстами. Мои взгляды часто сравнивают с идейными принципами Константина Леонтьева. Я читал много его произведений, но цитировать с ходу этого автора не могу.
Думаю, что весь корпус литературы, необходимый для того, чтобы поддерживать ориентацию в мировом политическом и философском пространстве, мной начитан. Прежде всего, в университетские годы и в первые годы после университета, поскольку тогда было времени гораздо больше, чем сейчас.
Хорошо помню свою неудавшуюся покупку труда Василия Осиповича Ключевского. Будучи студентом МГУ, я регулярно посещал книжные магазины. В том числе и магазин «Москва» на улице Горького, ближайший к факультету журналистики, где я учился. Как сейчас помню, я прихожу в этот магазин и вижу: «Курс русской истории» Василия Ключевского - пять синих томов, бечевочкой перевязанные лежат. Три рубля это собрание стоило. Или пять. Но точно, не больше. И мне всего одного рубля не хватило. Я тут же вернулся на факультет, занял у кого-то деньги, бегом обратно в магазин… Но книги уже продали. Очень хорошо помню этот эпизод. Потом я купил, гораздо позже, весь курс истории Ключевского. Но вот досада от того, что тогда рубля не хватило, осталась.
В своей новой книге «Конфликт с Западом. Уроки и последствия» Вы исследуете экономические и политические причины кризисов, которые происходят сегодня во всем мире. А мода быть неумным и нежелание большей части населения читать книги - это не является ли причиной кризисов?
Сначала пару слов об этой книге. В нее вошли тексты, написанные за последние два-три года, включая опубликованные мною в разных блогах. Для меня блогосфера стала делом привычным, некой трибуной. Выкладываю посты о том, что меня действительно волнует: взаимоотношение России с самыми разными государствами - от США до стран постсоветского пространства; пишу также о внутренне политических проблемах нашей страны. В итоге получился действительно очень неплохой сборник. Он отражает мою попытку ответить на вопросы, которые сейчас возникают у мыслящей аудитории по поводу последних событий на международной арене.
Что же касается Вашего вопроса, то ответ, увы, для меня очевиден. Невежество как следствие доминирования массовой культуры является одной из составляющих внутренней и внешней политики многих стран сегодня. Соответственно - и одной из причин кризисов.
А что скажете о снижении интереса к чтению?
Теперь что касается моды на глупость. Вообще, современная эпоха - это эпоха массового невежества. Хотя невежество было всегда. И просвещенный, образованный класс никогда не «охватывал» большую часть населения той или иной страны. Но в прежние времена считалось, что для занятия политической экспертизой, государственным руководством необходимы жизненный опыт и теоретические знания. Нынче все наоборот. Еще Ортега-и-Гассет в своей работе «Восстание масс» это отметил. Невежество перестало быть чем-то постыдным. Ведь, по идее, невежда, во-первых, не должен соваться в дискуссию людей компетентных, а, во-вторых, не должен гордиться своим невежеством. Из этой гордости и появляются такого рода цитаты, типа той, что недавно выдал госсекретарь США Джон Керри: «В Америке у вас есть право на глупость».
Подобные цитаты меня, кстати, не удивляют. Я года три назад участвовал в одной дискуссии. На ней выступал молодой российский писатель. Он говорил некоторые ошибочные вещи. Я обозначил свое недоверие к его умозаключениям, так как он ошибался в фактах. И тогда он произнес фразу, параллельную реплике Джона Керри: «Но и невежество имеет право на голос!». Я ответил: «Но только не в стенах университета!».
Утверждать, что я - умный, а ты - глупый, нельзя. Это очень самонадеянно. Но человек, ответственный перед собой и перед обществом, тем более выступающий с публичной сцены, неважно в какой аудитории - из пяти человек или из пяти миллионов, должен все-таки понимать, что он либо говорит то, что знает, имея свое мнение, либо он «имеет мнение», ничего не понимая в том, о чем говорит.
Мое отношение к невежеству в целом как феномену - естественно. Невежество - это не преступление. Но это и не медаль за отвагу, чтобы ее с гордостью носить и тем более рассуждать о том, о чем ты имеешь весьма приблизительное представление или, вообще, ничего не знаешь. Поэтому я своим студентам говорю: «Несмотря на то, что телевидение относится к массовой культуре, наш факультет существует для того - и вы должны это запомнить, - чтобы телевизор стоял «на книге», а точнее говоря, «на стопке книг».
https://algoritm-izdat.ru/2015/11/11/vitaliy-tretyakov-televizor-dolzhen-stoyat-na-stopke-knig/