"Источник" Айн Рэнд - Цитатник
Дочитываю последние страницы и уже жаль, что "Источник" заканчивается. Как сказано в самой книге, я испытал настоящую агонию, прежде чем дочитал её.
Решил собрать и сохранить в этом посте некоторые цитаты из книги - те, над которыми останавливался и думал, которые подчеркивал и отчеркивал, возле которых делал пометки карандашом. Некоторые имеют самостоятельную ценность, другие имеют смысл только для меня одного - и отвечают на когда-то заданные вопросы, реплики в диалогах, которые врезались мне в память и никогда не забудутся. Во всяком случае, здесь то, про что в киношном мире с опаской или осуждающе говорят "спойлер!". Открывать подкат - на ваше собственное усмотрение.
Слов совсем мало. Только «Говард Рорк. Архитектор». Но это как тот девиз, который когда-то вырезали над воротами замка и за который отдавали жизнь.
Рорк стоял на утёсе рядом со стройкой и смотрел на окружающий пейзаж, на широкую серую ленту дороги, извивавшуюся вдоль берега. Мимо, со стороны города, пролетела открытая машина, набитая людьми, направлявшимися на пикник. Эти люди наслаждались одним днём своей жизни; они визжали, радуясь, что сегодня свободны от работы, от тягот пережитых дней. Они работали и несли эти тяготы во имя определённой цели - и это была их цель.
Рорк посмотрел на машину, мчавшуюся мимо. Ему подумалось, что есть различие, очень важное различие, между тем, как ощущают этот день они и как ощущает он.
Когда Рорк хвалил одну из его статей, Хэллер испытывал на удивление чистую радость от похвалы, которая не была ни взяткой, ни подачкой.
Поскольку эти встречи так много значили для обоих, ни один не хотел, чтобы они были слишком частыми.
- Что же мне так нравится в доме, который ты мне строишь, Говард?
- Дом, как и человек, может быть цельным, - сказал Рорк. - Но и в том и в другом случае это бывает крайне редко.
- То есть как?
- А ты подумай. Каждая деталь здесь присутствует лишь потому, что она совершенно необходима дому, и ни по какой другой причине. Когда смотришь на дом, видишь все стадии его строительства, можешь проследить каждый этап, видишь, как оно возводилось, знаешь, как оно сделано и за счёт чего держится. Но тебе доводилось видеть здания с колоннами, которые ничего не поддерживают, с ненужными карнизами, с пилястрами, лепниной, фальшивыми арками и окнами. Твой дом создан из его собственных потребностей. Остальные же созданы из потребности произвести впечатление. Лейтмотив твоего дома - в самом доме. Лейтмотив других домов - в публике, которая будет на них смотреть.
Проще, Питер, проще, яснее, честнее - насколько можно в нечестном деле.
Всё выходило ко всеобщему удовлетворению: Китингу было наплевать на всё, лишь бы произвести впечатление на клиентов; клиентам было наплевать на всё, лишь бы произвести впечатление на гостей; а гостям было просто наплевать на всё.
Я не вижу никакой этической мерки, которой можно было бы измерить бесконечную аморальность самой концепции государства. Её можно лишь приблизительно оценить тем временем, физическим и интеллектуальным напряжением, повиновением, наконец, деньгами, которые государство силой выжимает из каждого из своих подданных. Ценность общества и степень его цивилизованности находятся в обратной пропорции к его уверенности в необходимости такой силы.
Приятные объяснения никогда не бывают верными.
Цель настолько гнуснее средств, что сами средства становятся вполне терпимыми.
Бесполезно быть изощрённо ехидным с людьми, которые даже не понимают, что ты изощрённо ехиден. Но невозможно высказать бессмысленную бессмыслицу.
Всё великое на земле порождается напряжением.
Если ты научился любить всё самое скромное, самое мелкое, самое серое, то и в тебе полюбят и самое невзрачное.
Мать обожала его с того момента, как доктор сказал, что он не жилец; это заставило её подняться в духовном величии, понять полную меру собственного великодушия в любви к столь мало вдохновляющему предмету. А девочка столь явно заслуживала большей любви, что казалось справедливым отказывать ей в этом.
В шестнадцатилетнем возрасте Эллсворт потерял интерес к религии. Он обнаружил социализм.
Кратчайшее расстояние между двумя точками не прямая, а посредник. И чем больше посредников, тем короче путь. Такова психология ватных душ.
А кстати, что значит, по-твоему, быть порядочным человеком? Уметь противостоять желанию стащить часы из кармана соседа? Нет, проблема так просто не решается. Если бы всё сводилось к этому, девяносто пять процентов человечества были бы честными, порядочными людьми. Однако, как ты хорошо знаешь, процент намного ниже. Порядочность означает способность постоять за идею. А это предполагает способность мыслить.
Они все против меня. Но у меня есть одно преимущество: они не знают, чего они хотят. А я знаю, чего хочу.
- Теперь, - велел он, - говори. Говори о том, что действительно надо высказать. Не говори о семье, детстве, друзьях или чувствах. Говори о том, о чём ты думаешь .
Мэллори недоверчиво взглянул на него и прошептал:
- Но как ты догадался? Как ты узнал, что мучает меня? Медленно, годами, заставляя меня ненавидеть людей, тогда как я не хочу ненавидеть… Ты тоже это испытал? Тебе тоже пришлось узнать, что лучшие друзья любят в тебе всё, за исключением того, что действительно важно? А то, что действительно важно, для них ничто, пустой, никчёмный звук. Ты в самом деле хочешь услышать? Хочешь знать, что я делаю и почему? Ты хочешь знать, о чём я думаю? Тебе это не скучно? Это для тебя важно?
Ты, как и многие, недооцениваешь бессмыслицу. В этом твоя слабость. А ведь она - движущая сила нашей жизни. Если бессмыслица против тебя - ты обречён.
Скажите, дядя, люди много спят, потому что устают или хотят от чего-то укрыться?
Тебе не хотелось бы слышать об этом сейчас? Но я хочу, чтобы ты услышала. Когда мы вместе, у нас нет необходимости что-то говорить друг другу. И то, что я сейчас скажу, предназначено для времени, когда мы уже не будем вместе. Я люблю тебя, Доминик. Эгоистично, как факт моего существования. Эгоистично, как лёгкие вдыхают воздух. Я дышу, потому что это необходимо для моего существования, для обеспечения тела энергией. Я принёс тебе не жертву, не сострадание, но собственное Я и свои самые сокровенные желания. Надо желать, чтобы тебя только так и любили. Я хочу, чтобы ты только так любила меня. Если бы ты вышла сейчас замуж за меня, я заполнил бы собою всё твоё существование. Но тогда ты мне не была бы нужна. Ты не была бы нужна себе и поэтому не смогла бы долго любить меня. Чтобы сказать: «Я тебя люблю», надо научиться произносить Я. И если бы сейчас принял твоё самопожертвование, я ничего не получил бы, кроме пустого остова. Потребовав этого, я бы погубил тебя. Вот почему я не держу тебя. Не знаю, как я переживу нынешнюю ночь, но переживу непременно. Я хочу всю тебя целиком, как я сам, и такой ты останешься после сражения, в которое вступила. Сражения не бывают бескорыстными.
С ним ничего не произошло, ведь происходящее - это реальность, а никакая реальность никогда не могла лишить его сил, здесь же было какое-то огромное отрицание, как будто всё было стёрто, осталась лишь бесчувственная пустота, слегка неприличная, потому что она казалась столь заурядной, столь неинтересной, как убийство с улыбкой благодушия.
Ничто не изменилось, ушло только желание; нет, гораздо больше, корень всего - желание желать. Он подумал, что человек, лишившись глаз, всё же сохраняет понятие зрения; хотя он слышал и о более ужасной слепоте: если центры, контролирующие зрение, разрушены, человек теряет даже память о том, как он видел раньше, не может вспомнить никаких зрительных образов.
Человек может сделать свою жизнь снотворной пилюлей, подумал он, - но какая же пилюля от смерти?
- Если вы направляете человека к благородной цели, это ему быстро наскучит, - говорил Винанд. - Если потакаете во всех пороках, ему будет стыдно. Но соедините то и другое - и он ваш.
- Сначала секс, - повторял Винанд. - Слёзы потом. Пусть они сначала попотеют, а потом дайте им поплакать - и они в ваших руках.
- Это не моё дело, - ответил им Винанд, - помогать людям сохранять самоуважение, если его у них нет. Вы даёте им то, что они, по их же публичным признаниям, любят. Я же им даю то, что им действительно нравится. Честность - лучшая политика, джентльмены, хотя и не совсем в том смысле, в каком вас учили.
Плохо делать своё дело было невозможно для Винанда. Какими бы ни были его цели, его средства были совершенны. Вся сила, вся воля, не допущенные на страницы его газеты, шли на её оформление. Исключительный талант впустую сжигался, чтобы достичь совершенства в сотворении заурядного.
То, чего он требовал от своих служащих, было трудно выполнить, в то, чего он требовал от себя, было трудно даже поверить.
- От человеческой испорченности никуда не деться, малыш, - мягко сказал он. - Хозяин, на которого ты работаешь, возможно, и имеет идеалы, но вынужден выпрашивать деньги и исполнять распоряжения многих ничтожных людей. У меня нет идеалов - но я ни у кого не прошу. Выбирай. Третьего не дано.
Альва Скаррет никогда никого не ненавидел, а потому был неспособен и на любовь. Он был ловким, знающим и безжалостным - в бесхитростной манере человека, которому не известно, что такое жалость. Он верил всему, что писал сам и что писалось в «Знамени». Его вера в написанное не держалась более двух недель. В этом смысле он был для Винанда бесценным человеком - он представлял собой барометр общественного мнения.
Он посмотрел на огонь в камине. Вот что делает человека счастливым - сидеть и мечтательно смотреть на огонь - у своего собственного камина, в своём собственном доме; это было то, о чём он всегда слышал и читал. Он смотрел, не мигая, на пламя, стараясь проникнуться установленной истиной. «Пройдёт ещё минута этого покоя, и я почувствую себя счастливым», - подумал он, сосредоточиваясь. Но ничего не произошло.
Он подумал о том, как убедительно мог бы описать эту сцену друзьям, заставив их позавидовать полноте его счастья. Почему же он не мог убедить в этом себя?
Ты должен льстить людям, которых презираешь, чтобы произвести впечатление на людей, которые презирают тебя. Все это делают. Ради этого все и живут.
- Значит, есть две вещи, от которых нельзя отказываться: собственные мысли и собственные желания?
- Ты начинаешь понимать, не так ли, Питер? Мне следует объяснить тебе получше. Ты никогда не хотел, чтобы я была настоящей. Ты никогда не хотел ничего настоящего. Но и не хотел, чтобы я показала это тебе, ты хотел, чтобы я играла роль и помогала тебе играть свою - прекрасную, сложную роль, состоящую из словесных украшений, ухищрений и просто слов. Одних слов. Моя настоящая душа, Питер? Она настоящая, только когда независима, - ты ведь понял это? Она настоящая, только когда выбирает занавеси и десерт, тут ты прав - занавеси, десерт, религия, Питер, и формы зданий. Но тебе это никогда не было нужно. Ты хотел зеркал. Люди хотят, чтобы их окружали только зеркала. Чтобы отражать и отражаться. Знаешь, как бессмысленная бесконечность, в которую вступаешь в узком зеркальном коридоре. Так бывает в очень вульгарных гостиницах. Отражение отражений, эхо эха. Без начала и без конца. Без источника и цели. Я дала тебе то, что ты хотел. Я стала такой, как ты, как твои друзья, какой так старается быть большая часть человечества, - только без всяких прикрас. Я не ходила вокруг да около, довольствуясь книжными обозрениями, чтобы скрыть пустоту собственных суждений, я говорила: у меня нет мнения. Я не заимствовала чертежей, чтобы скрыть своё творческое бессилие, я ничего не создавала. Я не говорила, что равенство - благородная цель, а объединение - главная задача человечества. Я просто соглашалась со всеми. Ты называешь это смертью, Питер? Но я бы переадресовала это заявление тебе и каждому вокруг нас. Но ты, ты этого не делал. Людям с тобой удобно, ты им нравишься, они радуются твоему присутствию. Ты спасаешь их от неминуемой смерти. Потому что ты возложил эту роль на себя.
Я ничего не могу делать наполовину. Те, кто может, скрывают внутри трещину. У большинства людей их много. Они лгут самим себе, не зная этого. Я никогда не лгала себе. Поэтому я должна была делать то, что все вы делаете, - только последовательно и полно.
Как правило, когда я смотрю на прототип произведения искусства, я испытываю приступ атеизма.
Большинство людей из кожи вон лезут, стараясь убедить себя, что они себя уважают. И конечно, это стремление к самоуважению является доказательством его отсутствия. Следовательно, вы понимаете, что означает стремление презирать самого себя.
Быть честным - чрезвычайно жестокое дело. Но я заплатил честью за право развлечься, наблюдая, как насчет чести у других.
Стиль души. Помнишь знаменитого философа, который говорил о стиле цивилизации? Он называл это стилем. Он говорил, что это самое подходящее по смыслу слово, которое можно найти. Он говорил, что у каждой цивилизации есть свой главный принцип, одна-единственная высшая определяющая идея, и все усилия каждого человека внутри этой цивилизации подчинены этому принципу - неосознанно и неотвратимо… Я думаю, Кики, что каждая человеческая душа также имеет свой собственный стиль, свою главную тему. Ты видишь, как она отражается в каждой мысли, каждом поступке, каждом желании этой личности.
- А вы знаете правление, которое что-нибудь решает, которое способно что-то сделать?
- Но они, кажется, всё-таки существуют и функционируют.
- Вот как? Знаете, ведь было время, когда все считали, что земля плоская. Было бы весьма забавно порассуждать о природе и причинах человеческих заблуждений. Когда-нибудь я напишу об этом книгу. Она не будет популярна. В ней будет глава о правлениях и советах. Дело в том, что их нет в природе. Правление - это один-два честолюбивых человека, а остальные - балласт. Так что группы - это вакуум. Большие раздутые пустышки. Говорят, абсолютную пустоту нельзя увидеть. Посидите, однако, на совещаниях правлений. Проблема лишь в том, кто стремится заполнить пустоту. Идёт упорная борьба. Упорнейшая. Довольно просто бороться с врагом, если он есть. Но когда его нет?.. Не смотрите на меня, как на помешанного. Вам следовало бы знать самому. Вы всю жизнь боролись с вакуумом.
Это такая своеобразная вещь - наше представление о человечестве в целом. Когда мы произносим эти слова, перед нами возникает некая туманная картинка - что-то величественное, большое, важное. На самом же деле единственное известное нам человечество в целом - это те люди, которых мы встречаем в жизни. Посмотри на них! Вызывает ли у тебя кто-нибудь ощущение величественности и важности? Домохозяйки с авоськами, слюнявые детишки, которые пишут всякую похабщину на тротуарах, пьяные светские львята. Или же другие, ничем не отличающиеся от них в духовном отношении. Кстати, можно отчасти уважать людей, когда они страдают. Тогда в них появляется некое благородство. Но случалось ли тебе видеть их, когда они наслаждаются жизнью? Вот тогда ты и видишь истину. Посмотри на тех, кто тратит деньги, заработанные рабским трудом, в увеселительных парках и балаганах. Посмотри на тех, кто богат и перед кем открыт весь мир. Обрати внимание, какие развлечения они предпочитают. Понаблюдай за ними в их дорогих кабаках. Вот оно, ваше человечество в целом.
- Я остановилась на одном желании, которое действительно можно себе позволить. Это свобода, Альва, свобода.
- И что ты называешь свободой?
- Ни о чём не просить. Ни на что не надеяться. Ни от чего не зависеть.
Большинство людей строят так, как живут, - для них это рутинное дело, бессмысленная случайность. Немногие понимают, что дом - это великий символ. Мы живём в своём Я, а существование - это попытка перевести внутреннюю жизнь в физическую реальность, выразить её жестом и формой. Для понимающего человека дом, которым он владеет, - выражение его жизни. Если такой человек не строит, хотя и располагает средствами, значит, он ведёт не ту жизнь, которую хотел бы вести.
Меня больше не пугает видимая форма моей жизни. Выражаясь так же прямо, как вы, теперь я счастлив.
Я никогда не встречаюсь с людьми, чьи работы мне нравятся. Работа очень много значит для меня. Я не хочу, чтобы люди портили впечатление. Обычно так и бывает. Они очень проигрывают по сравнению со своими произведениями.
В ваших постройках преобладает одно чувство - радость. Не спокойная радость, а трудная, требовательная. Такая, которая заставляет человека ощущать, что испытывать её - большое достижение.
А мне больше всего нравилось быть чистильщиком обуви на пароме через Гудзон. Казалось бы, ненавидеть надо, а мне нравилось. Людей я совсем не запомнил, в памяти остался город. Он был всегда на месте, по берегам, он рос, ждал, я был словно привязан к нему резиновым жгутом. Жгут растягивался, и я попадал на другой берег, потом он тянул меня обратно, и я возвращался. Я чувствовал, что никогда не смогу оторваться от города, а он от меня.
Сооружение должно превзойти зодчего, заказчика и будущего владельца.
Когда ты останавливаешься перед вещью, которой восхищаешься, ты испытываешь только одно чувство - его можно выразить словом «да». Утверждение, приятие, знак сопричастности.
- Говард, можно ли потом отказаться от этого однажды сказанного «да»?
- Ни в коем случае.
- Так много чепухи говорят о человеческом непостоянстве, нестойкости эмоций, - сказал Винанд. - Я всегда считал, что чувство, которое меняется, - это вообще не чувство. Есть книги, которые мне нравились в шестнадцать лет. Я люблю их до сих пор.
Говард, как-то у меня был котёнок. Чертяка сильно ко мне привязался, худой, грязный, кожа, шерсть да кости, приблудная тварь, полная блох. Увязался за мной, я его накормил и выгнал на улицу, но на следующий день он был тут как тут, и я оставил его у себя. Тогда мне было лет семнадцать, я работал в «Газете», ещё только учился жить и работать как надо. Мне многое было по зубам, но не всё. Иной раз приходилось туго. Особенно по вечерам. Раз я даже хотел покончить с собой. Не от негодования - негодование только подстёгивало меня. Не от страха. От отвращения, Говард. Такого отвращения, что, казалось, весь мир залило сточными водами, весь мир накрыло помоями, грязь и вонь въелись во всё, поднявшись до неба, проникли даже в мой мозг. И тогда я посмотрел на котёнка и подумал, что он и представления не имеет о том, что мне противно, и никогда не будет иметь. Он был чист - в абсолютном смысле слова, потому что не был способен осознать родство мира. Не могу сказать, какое это было облегчение - попытаться вообразить, что происходит в мозгу этой маленькой твари, попытаться проникнуть в него - в это живое, чистое и свободное сознание. Я ложился на пол, прижимался лицом к животу котёнка и слушал, как он мурлычет. И мне становилось легче… Вот так, Говард. Выходит, я приравнял твою контору к развалившейся стене, а тебя - к бездомному котёнку. Таков уж мой способ оказывать уважение.
- Послушай, Гейл. - Рорк встал, потянулся и сорвал с дерева толстый сук. Напружинив мышцы, он медленно, преодолевая сопротивление, согнул ветку в дугу. - Теперь я могу сделать из этого всё что хочу: лук, копьё, трость, поручень. В этом и есть смысл жизни.
- В силе?
- В труде. - Он отшвырнул сук. - Природа даёт материал, и ты используешь его…
- Говард, ты когда-нибудь любил?
Рорк повернулся и, прямо глядя на него, спокойно ответил:
- Я и сейчас люблю.
- Но на стройплощадке ты чувствуешь нечто большее?
- Намного большее, Гейл.
Возможно, особая торжественность созерцания неба исходит не от того, о чём размышляешь, а именно от того, что голова откинута назад.
Видишь ли, меня всегда интересовали не мои клиенты, а их архитектурные потребности. Я отношусь к ним как к части профессиональных проблем, как к строительному материалу - кирпичу, стали. Кирпичи и сталь - не цель моей деятельности. Как и клиенты. И те и другие, - лишь средство. Питер, чтобы сделать что-то для людей, нужно быть в состоянии это сделать. А для этого надо любить само дело, а не второстепенные последствия. Дело, а не людей. Собственные действия, а не объект твоих благодеяний. Я буду рад, если людям, которые в этом нуждаются, будет лучше жить в доме, который я построил. Но это не основной мотив моей работы. И не причина. И не награда.
(...)
Меня не волнует ни кто будет жить в этом доме, ни по чьему заказу он строится. Меня интересует только сам дом. Я хочу видеть его претворённым в жизнь. Хочу сделать его живым, действующим. Всё живое - это единое целое. Целое, завершённое, чистое. Ты знаешь, что лежит в основе сведения всего в единое целое? Мысль. Мысль, единственная мысль, которая создаёт целое и все его части. Мысль, которую никто не в силах изменить.
(...)
Мне нравится получать деньги за свою работу. Но на этот раз я могу отказаться от них. Мне нравится, когда люди знают, что эту работу выполнил я. Но я могу отказаться и от этого. Это не имеет для меня такого уж большого значения. Мне хотелось бы, чтобы жильцы стали счастливы благодаря моему труду. Но и это не имеет значения. Единственное, что важно, моя цель, награда, начало и конец - сама работа. Работа, которую я сделаю так, как я её понимаю.
Ты займёшься своей частью дела. Кстати, это и есть сотрудничество, как я его понимаю.
Именно этого я не могу понять в людях. В них нет самих себя. Они живут в других. Живут как бы взаймы.
разве не это основа всех низких поступков? Не эгоизм, а как раз отсутствие своего Я. Посмотри на них. Кто-то мошенничает и врёт, но сохраняет респектабельный вид. Он знает, что бесчестен, но другие верят, что он честен, и он черпает в этом самоуважение, живёт тем, во что верят другие. Другой пользуется доверием за поступки, которых не совершал. Он-то знает, что он посредственность, но возвышается от сознания, что велик в глазах других. (...) Все они получают жизнь из вторых рук.
Настоящего эгоиста не может затронуть одобрение других. Он не нуждается в нём. (...) Здесь как раз и проходит граница, которую никогда не переходят получающие жизнь из вторых рук. Их не заботят факты, идеи, работа. Их заботят лишь люди. Они не спрашивают: это правда? Они спрашивают: это то, что другие считают правдой? Не для суждения, а для повторения. Не делать - создавать впечатление, что что-то делается. Не созидать - показывать. Не способности - связи. Не заслуги - услуги.
Когда люди не используют свою способность независимо рассуждать, они не используют свой разум. Перестать использовать разум значит остановить жизнь. У получающих жизнь из вторых рук нет чувства реальности. Их реальность не в них, а где-то в пространстве, которое разделяет человеческие тела. Они существуют не как реальное нечто, а как соотношение между ничто и ничто.
Все виды счастья - дело сугубо личное. Наши самые волнующие моменты сугубо личны, несут удовлетворение в самих себе, их не надо трогать. Священные или драгоценные для нас вещи мы не хотим разделять с кем-то. Но нас приучили выставлять всё напоказ, чтобы каждый лапал, искать радостей в толпе. У нас даже нет слова, чтобы выразить то качество, которое я имею в виду - самодостаточность человеческого духа. Трудно назвать это эгоизмом или эгоцентризмом - слова исказили, и они стали выражать Питера Китинга. Гейл, я считаю главным злом на земле то, что надо помещать самое важное для тебя в других людей.
Гейл, если бы эта лодка тонула, я отдал бы жизнь, чтобы спасти тебя. Не из чувства долга. Только потому, что я тебя люблю - на свой манер. Я мог бы умереть за тебя. Но я не могу и не хочу жить для тебя.
Решил собрать и сохранить в этом посте некоторые цитаты из книги - те, над которыми останавливался и думал, которые подчеркивал и отчеркивал, возле которых делал пометки карандашом. Некоторые имеют самостоятельную ценность, другие имеют смысл только для меня одного - и отвечают на когда-то заданные вопросы, реплики в диалогах, которые врезались мне в память и никогда не забудутся. Во всяком случае, здесь то, про что в киношном мире с опаской или осуждающе говорят "спойлер!". Открывать подкат - на ваше собственное усмотрение.
Слов совсем мало. Только «Говард Рорк. Архитектор». Но это как тот девиз, который когда-то вырезали над воротами замка и за который отдавали жизнь.
Рорк стоял на утёсе рядом со стройкой и смотрел на окружающий пейзаж, на широкую серую ленту дороги, извивавшуюся вдоль берега. Мимо, со стороны города, пролетела открытая машина, набитая людьми, направлявшимися на пикник. Эти люди наслаждались одним днём своей жизни; они визжали, радуясь, что сегодня свободны от работы, от тягот пережитых дней. Они работали и несли эти тяготы во имя определённой цели - и это была их цель.
Рорк посмотрел на машину, мчавшуюся мимо. Ему подумалось, что есть различие, очень важное различие, между тем, как ощущают этот день они и как ощущает он.
Когда Рорк хвалил одну из его статей, Хэллер испытывал на удивление чистую радость от похвалы, которая не была ни взяткой, ни подачкой.
Поскольку эти встречи так много значили для обоих, ни один не хотел, чтобы они были слишком частыми.
- Что же мне так нравится в доме, который ты мне строишь, Говард?
- Дом, как и человек, может быть цельным, - сказал Рорк. - Но и в том и в другом случае это бывает крайне редко.
- То есть как?
- А ты подумай. Каждая деталь здесь присутствует лишь потому, что она совершенно необходима дому, и ни по какой другой причине. Когда смотришь на дом, видишь все стадии его строительства, можешь проследить каждый этап, видишь, как оно возводилось, знаешь, как оно сделано и за счёт чего держится. Но тебе доводилось видеть здания с колоннами, которые ничего не поддерживают, с ненужными карнизами, с пилястрами, лепниной, фальшивыми арками и окнами. Твой дом создан из его собственных потребностей. Остальные же созданы из потребности произвести впечатление. Лейтмотив твоего дома - в самом доме. Лейтмотив других домов - в публике, которая будет на них смотреть.
Проще, Питер, проще, яснее, честнее - насколько можно в нечестном деле.
Всё выходило ко всеобщему удовлетворению: Китингу было наплевать на всё, лишь бы произвести впечатление на клиентов; клиентам было наплевать на всё, лишь бы произвести впечатление на гостей; а гостям было просто наплевать на всё.
Я не вижу никакой этической мерки, которой можно было бы измерить бесконечную аморальность самой концепции государства. Её можно лишь приблизительно оценить тем временем, физическим и интеллектуальным напряжением, повиновением, наконец, деньгами, которые государство силой выжимает из каждого из своих подданных. Ценность общества и степень его цивилизованности находятся в обратной пропорции к его уверенности в необходимости такой силы.
Приятные объяснения никогда не бывают верными.
Цель настолько гнуснее средств, что сами средства становятся вполне терпимыми.
Бесполезно быть изощрённо ехидным с людьми, которые даже не понимают, что ты изощрённо ехиден. Но невозможно высказать бессмысленную бессмыслицу.
Всё великое на земле порождается напряжением.
Если ты научился любить всё самое скромное, самое мелкое, самое серое, то и в тебе полюбят и самое невзрачное.
Мать обожала его с того момента, как доктор сказал, что он не жилец; это заставило её подняться в духовном величии, понять полную меру собственного великодушия в любви к столь мало вдохновляющему предмету. А девочка столь явно заслуживала большей любви, что казалось справедливым отказывать ей в этом.
В шестнадцатилетнем возрасте Эллсворт потерял интерес к религии. Он обнаружил социализм.
Кратчайшее расстояние между двумя точками не прямая, а посредник. И чем больше посредников, тем короче путь. Такова психология ватных душ.
А кстати, что значит, по-твоему, быть порядочным человеком? Уметь противостоять желанию стащить часы из кармана соседа? Нет, проблема так просто не решается. Если бы всё сводилось к этому, девяносто пять процентов человечества были бы честными, порядочными людьми. Однако, как ты хорошо знаешь, процент намного ниже. Порядочность означает способность постоять за идею. А это предполагает способность мыслить.
Они все против меня. Но у меня есть одно преимущество: они не знают, чего они хотят. А я знаю, чего хочу.
- Теперь, - велел он, - говори. Говори о том, что действительно надо высказать. Не говори о семье, детстве, друзьях или чувствах. Говори о том, о чём ты думаешь .
Мэллори недоверчиво взглянул на него и прошептал:
- Но как ты догадался? Как ты узнал, что мучает меня? Медленно, годами, заставляя меня ненавидеть людей, тогда как я не хочу ненавидеть… Ты тоже это испытал? Тебе тоже пришлось узнать, что лучшие друзья любят в тебе всё, за исключением того, что действительно важно? А то, что действительно важно, для них ничто, пустой, никчёмный звук. Ты в самом деле хочешь услышать? Хочешь знать, что я делаю и почему? Ты хочешь знать, о чём я думаю? Тебе это не скучно? Это для тебя важно?
Ты, как и многие, недооцениваешь бессмыслицу. В этом твоя слабость. А ведь она - движущая сила нашей жизни. Если бессмыслица против тебя - ты обречён.
Скажите, дядя, люди много спят, потому что устают или хотят от чего-то укрыться?
Тебе не хотелось бы слышать об этом сейчас? Но я хочу, чтобы ты услышала. Когда мы вместе, у нас нет необходимости что-то говорить друг другу. И то, что я сейчас скажу, предназначено для времени, когда мы уже не будем вместе. Я люблю тебя, Доминик. Эгоистично, как факт моего существования. Эгоистично, как лёгкие вдыхают воздух. Я дышу, потому что это необходимо для моего существования, для обеспечения тела энергией. Я принёс тебе не жертву, не сострадание, но собственное Я и свои самые сокровенные желания. Надо желать, чтобы тебя только так и любили. Я хочу, чтобы ты только так любила меня. Если бы ты вышла сейчас замуж за меня, я заполнил бы собою всё твоё существование. Но тогда ты мне не была бы нужна. Ты не была бы нужна себе и поэтому не смогла бы долго любить меня. Чтобы сказать: «Я тебя люблю», надо научиться произносить Я. И если бы сейчас принял твоё самопожертвование, я ничего не получил бы, кроме пустого остова. Потребовав этого, я бы погубил тебя. Вот почему я не держу тебя. Не знаю, как я переживу нынешнюю ночь, но переживу непременно. Я хочу всю тебя целиком, как я сам, и такой ты останешься после сражения, в которое вступила. Сражения не бывают бескорыстными.
С ним ничего не произошло, ведь происходящее - это реальность, а никакая реальность никогда не могла лишить его сил, здесь же было какое-то огромное отрицание, как будто всё было стёрто, осталась лишь бесчувственная пустота, слегка неприличная, потому что она казалась столь заурядной, столь неинтересной, как убийство с улыбкой благодушия.
Ничто не изменилось, ушло только желание; нет, гораздо больше, корень всего - желание желать. Он подумал, что человек, лишившись глаз, всё же сохраняет понятие зрения; хотя он слышал и о более ужасной слепоте: если центры, контролирующие зрение, разрушены, человек теряет даже память о том, как он видел раньше, не может вспомнить никаких зрительных образов.
Человек может сделать свою жизнь снотворной пилюлей, подумал он, - но какая же пилюля от смерти?
- Если вы направляете человека к благородной цели, это ему быстро наскучит, - говорил Винанд. - Если потакаете во всех пороках, ему будет стыдно. Но соедините то и другое - и он ваш.
- Сначала секс, - повторял Винанд. - Слёзы потом. Пусть они сначала попотеют, а потом дайте им поплакать - и они в ваших руках.
- Это не моё дело, - ответил им Винанд, - помогать людям сохранять самоуважение, если его у них нет. Вы даёте им то, что они, по их же публичным признаниям, любят. Я же им даю то, что им действительно нравится. Честность - лучшая политика, джентльмены, хотя и не совсем в том смысле, в каком вас учили.
Плохо делать своё дело было невозможно для Винанда. Какими бы ни были его цели, его средства были совершенны. Вся сила, вся воля, не допущенные на страницы его газеты, шли на её оформление. Исключительный талант впустую сжигался, чтобы достичь совершенства в сотворении заурядного.
То, чего он требовал от своих служащих, было трудно выполнить, в то, чего он требовал от себя, было трудно даже поверить.
- От человеческой испорченности никуда не деться, малыш, - мягко сказал он. - Хозяин, на которого ты работаешь, возможно, и имеет идеалы, но вынужден выпрашивать деньги и исполнять распоряжения многих ничтожных людей. У меня нет идеалов - но я ни у кого не прошу. Выбирай. Третьего не дано.
Альва Скаррет никогда никого не ненавидел, а потому был неспособен и на любовь. Он был ловким, знающим и безжалостным - в бесхитростной манере человека, которому не известно, что такое жалость. Он верил всему, что писал сам и что писалось в «Знамени». Его вера в написанное не держалась более двух недель. В этом смысле он был для Винанда бесценным человеком - он представлял собой барометр общественного мнения.
Он посмотрел на огонь в камине. Вот что делает человека счастливым - сидеть и мечтательно смотреть на огонь - у своего собственного камина, в своём собственном доме; это было то, о чём он всегда слышал и читал. Он смотрел, не мигая, на пламя, стараясь проникнуться установленной истиной. «Пройдёт ещё минута этого покоя, и я почувствую себя счастливым», - подумал он, сосредоточиваясь. Но ничего не произошло.
Он подумал о том, как убедительно мог бы описать эту сцену друзьям, заставив их позавидовать полноте его счастья. Почему же он не мог убедить в этом себя?
Ты должен льстить людям, которых презираешь, чтобы произвести впечатление на людей, которые презирают тебя. Все это делают. Ради этого все и живут.
- Значит, есть две вещи, от которых нельзя отказываться: собственные мысли и собственные желания?
- Ты начинаешь понимать, не так ли, Питер? Мне следует объяснить тебе получше. Ты никогда не хотел, чтобы я была настоящей. Ты никогда не хотел ничего настоящего. Но и не хотел, чтобы я показала это тебе, ты хотел, чтобы я играла роль и помогала тебе играть свою - прекрасную, сложную роль, состоящую из словесных украшений, ухищрений и просто слов. Одних слов. Моя настоящая душа, Питер? Она настоящая, только когда независима, - ты ведь понял это? Она настоящая, только когда выбирает занавеси и десерт, тут ты прав - занавеси, десерт, религия, Питер, и формы зданий. Но тебе это никогда не было нужно. Ты хотел зеркал. Люди хотят, чтобы их окружали только зеркала. Чтобы отражать и отражаться. Знаешь, как бессмысленная бесконечность, в которую вступаешь в узком зеркальном коридоре. Так бывает в очень вульгарных гостиницах. Отражение отражений, эхо эха. Без начала и без конца. Без источника и цели. Я дала тебе то, что ты хотел. Я стала такой, как ты, как твои друзья, какой так старается быть большая часть человечества, - только без всяких прикрас. Я не ходила вокруг да около, довольствуясь книжными обозрениями, чтобы скрыть пустоту собственных суждений, я говорила: у меня нет мнения. Я не заимствовала чертежей, чтобы скрыть своё творческое бессилие, я ничего не создавала. Я не говорила, что равенство - благородная цель, а объединение - главная задача человечества. Я просто соглашалась со всеми. Ты называешь это смертью, Питер? Но я бы переадресовала это заявление тебе и каждому вокруг нас. Но ты, ты этого не делал. Людям с тобой удобно, ты им нравишься, они радуются твоему присутствию. Ты спасаешь их от неминуемой смерти. Потому что ты возложил эту роль на себя.
Я ничего не могу делать наполовину. Те, кто может, скрывают внутри трещину. У большинства людей их много. Они лгут самим себе, не зная этого. Я никогда не лгала себе. Поэтому я должна была делать то, что все вы делаете, - только последовательно и полно.
Как правило, когда я смотрю на прототип произведения искусства, я испытываю приступ атеизма.
Большинство людей из кожи вон лезут, стараясь убедить себя, что они себя уважают. И конечно, это стремление к самоуважению является доказательством его отсутствия. Следовательно, вы понимаете, что означает стремление презирать самого себя.
Быть честным - чрезвычайно жестокое дело. Но я заплатил честью за право развлечься, наблюдая, как насчет чести у других.
Стиль души. Помнишь знаменитого философа, который говорил о стиле цивилизации? Он называл это стилем. Он говорил, что это самое подходящее по смыслу слово, которое можно найти. Он говорил, что у каждой цивилизации есть свой главный принцип, одна-единственная высшая определяющая идея, и все усилия каждого человека внутри этой цивилизации подчинены этому принципу - неосознанно и неотвратимо… Я думаю, Кики, что каждая человеческая душа также имеет свой собственный стиль, свою главную тему. Ты видишь, как она отражается в каждой мысли, каждом поступке, каждом желании этой личности.
- А вы знаете правление, которое что-нибудь решает, которое способно что-то сделать?
- Но они, кажется, всё-таки существуют и функционируют.
- Вот как? Знаете, ведь было время, когда все считали, что земля плоская. Было бы весьма забавно порассуждать о природе и причинах человеческих заблуждений. Когда-нибудь я напишу об этом книгу. Она не будет популярна. В ней будет глава о правлениях и советах. Дело в том, что их нет в природе. Правление - это один-два честолюбивых человека, а остальные - балласт. Так что группы - это вакуум. Большие раздутые пустышки. Говорят, абсолютную пустоту нельзя увидеть. Посидите, однако, на совещаниях правлений. Проблема лишь в том, кто стремится заполнить пустоту. Идёт упорная борьба. Упорнейшая. Довольно просто бороться с врагом, если он есть. Но когда его нет?.. Не смотрите на меня, как на помешанного. Вам следовало бы знать самому. Вы всю жизнь боролись с вакуумом.
Это такая своеобразная вещь - наше представление о человечестве в целом. Когда мы произносим эти слова, перед нами возникает некая туманная картинка - что-то величественное, большое, важное. На самом же деле единственное известное нам человечество в целом - это те люди, которых мы встречаем в жизни. Посмотри на них! Вызывает ли у тебя кто-нибудь ощущение величественности и важности? Домохозяйки с авоськами, слюнявые детишки, которые пишут всякую похабщину на тротуарах, пьяные светские львята. Или же другие, ничем не отличающиеся от них в духовном отношении. Кстати, можно отчасти уважать людей, когда они страдают. Тогда в них появляется некое благородство. Но случалось ли тебе видеть их, когда они наслаждаются жизнью? Вот тогда ты и видишь истину. Посмотри на тех, кто тратит деньги, заработанные рабским трудом, в увеселительных парках и балаганах. Посмотри на тех, кто богат и перед кем открыт весь мир. Обрати внимание, какие развлечения они предпочитают. Понаблюдай за ними в их дорогих кабаках. Вот оно, ваше человечество в целом.
- Я остановилась на одном желании, которое действительно можно себе позволить. Это свобода, Альва, свобода.
- И что ты называешь свободой?
- Ни о чём не просить. Ни на что не надеяться. Ни от чего не зависеть.
Большинство людей строят так, как живут, - для них это рутинное дело, бессмысленная случайность. Немногие понимают, что дом - это великий символ. Мы живём в своём Я, а существование - это попытка перевести внутреннюю жизнь в физическую реальность, выразить её жестом и формой. Для понимающего человека дом, которым он владеет, - выражение его жизни. Если такой человек не строит, хотя и располагает средствами, значит, он ведёт не ту жизнь, которую хотел бы вести.
Меня больше не пугает видимая форма моей жизни. Выражаясь так же прямо, как вы, теперь я счастлив.
Я никогда не встречаюсь с людьми, чьи работы мне нравятся. Работа очень много значит для меня. Я не хочу, чтобы люди портили впечатление. Обычно так и бывает. Они очень проигрывают по сравнению со своими произведениями.
В ваших постройках преобладает одно чувство - радость. Не спокойная радость, а трудная, требовательная. Такая, которая заставляет человека ощущать, что испытывать её - большое достижение.
А мне больше всего нравилось быть чистильщиком обуви на пароме через Гудзон. Казалось бы, ненавидеть надо, а мне нравилось. Людей я совсем не запомнил, в памяти остался город. Он был всегда на месте, по берегам, он рос, ждал, я был словно привязан к нему резиновым жгутом. Жгут растягивался, и я попадал на другой берег, потом он тянул меня обратно, и я возвращался. Я чувствовал, что никогда не смогу оторваться от города, а он от меня.
Сооружение должно превзойти зодчего, заказчика и будущего владельца.
Когда ты останавливаешься перед вещью, которой восхищаешься, ты испытываешь только одно чувство - его можно выразить словом «да». Утверждение, приятие, знак сопричастности.
- Говард, можно ли потом отказаться от этого однажды сказанного «да»?
- Ни в коем случае.
- Так много чепухи говорят о человеческом непостоянстве, нестойкости эмоций, - сказал Винанд. - Я всегда считал, что чувство, которое меняется, - это вообще не чувство. Есть книги, которые мне нравились в шестнадцать лет. Я люблю их до сих пор.
Говард, как-то у меня был котёнок. Чертяка сильно ко мне привязался, худой, грязный, кожа, шерсть да кости, приблудная тварь, полная блох. Увязался за мной, я его накормил и выгнал на улицу, но на следующий день он был тут как тут, и я оставил его у себя. Тогда мне было лет семнадцать, я работал в «Газете», ещё только учился жить и работать как надо. Мне многое было по зубам, но не всё. Иной раз приходилось туго. Особенно по вечерам. Раз я даже хотел покончить с собой. Не от негодования - негодование только подстёгивало меня. Не от страха. От отвращения, Говард. Такого отвращения, что, казалось, весь мир залило сточными водами, весь мир накрыло помоями, грязь и вонь въелись во всё, поднявшись до неба, проникли даже в мой мозг. И тогда я посмотрел на котёнка и подумал, что он и представления не имеет о том, что мне противно, и никогда не будет иметь. Он был чист - в абсолютном смысле слова, потому что не был способен осознать родство мира. Не могу сказать, какое это было облегчение - попытаться вообразить, что происходит в мозгу этой маленькой твари, попытаться проникнуть в него - в это живое, чистое и свободное сознание. Я ложился на пол, прижимался лицом к животу котёнка и слушал, как он мурлычет. И мне становилось легче… Вот так, Говард. Выходит, я приравнял твою контору к развалившейся стене, а тебя - к бездомному котёнку. Таков уж мой способ оказывать уважение.
- Послушай, Гейл. - Рорк встал, потянулся и сорвал с дерева толстый сук. Напружинив мышцы, он медленно, преодолевая сопротивление, согнул ветку в дугу. - Теперь я могу сделать из этого всё что хочу: лук, копьё, трость, поручень. В этом и есть смысл жизни.
- В силе?
- В труде. - Он отшвырнул сук. - Природа даёт материал, и ты используешь его…
- Говард, ты когда-нибудь любил?
Рорк повернулся и, прямо глядя на него, спокойно ответил:
- Я и сейчас люблю.
- Но на стройплощадке ты чувствуешь нечто большее?
- Намного большее, Гейл.
Возможно, особая торжественность созерцания неба исходит не от того, о чём размышляешь, а именно от того, что голова откинута назад.
Видишь ли, меня всегда интересовали не мои клиенты, а их архитектурные потребности. Я отношусь к ним как к части профессиональных проблем, как к строительному материалу - кирпичу, стали. Кирпичи и сталь - не цель моей деятельности. Как и клиенты. И те и другие, - лишь средство. Питер, чтобы сделать что-то для людей, нужно быть в состоянии это сделать. А для этого надо любить само дело, а не второстепенные последствия. Дело, а не людей. Собственные действия, а не объект твоих благодеяний. Я буду рад, если людям, которые в этом нуждаются, будет лучше жить в доме, который я построил. Но это не основной мотив моей работы. И не причина. И не награда.
(...)
Меня не волнует ни кто будет жить в этом доме, ни по чьему заказу он строится. Меня интересует только сам дом. Я хочу видеть его претворённым в жизнь. Хочу сделать его живым, действующим. Всё живое - это единое целое. Целое, завершённое, чистое. Ты знаешь, что лежит в основе сведения всего в единое целое? Мысль. Мысль, единственная мысль, которая создаёт целое и все его части. Мысль, которую никто не в силах изменить.
(...)
Мне нравится получать деньги за свою работу. Но на этот раз я могу отказаться от них. Мне нравится, когда люди знают, что эту работу выполнил я. Но я могу отказаться и от этого. Это не имеет для меня такого уж большого значения. Мне хотелось бы, чтобы жильцы стали счастливы благодаря моему труду. Но и это не имеет значения. Единственное, что важно, моя цель, награда, начало и конец - сама работа. Работа, которую я сделаю так, как я её понимаю.
Ты займёшься своей частью дела. Кстати, это и есть сотрудничество, как я его понимаю.
Именно этого я не могу понять в людях. В них нет самих себя. Они живут в других. Живут как бы взаймы.
разве не это основа всех низких поступков? Не эгоизм, а как раз отсутствие своего Я. Посмотри на них. Кто-то мошенничает и врёт, но сохраняет респектабельный вид. Он знает, что бесчестен, но другие верят, что он честен, и он черпает в этом самоуважение, живёт тем, во что верят другие. Другой пользуется доверием за поступки, которых не совершал. Он-то знает, что он посредственность, но возвышается от сознания, что велик в глазах других. (...) Все они получают жизнь из вторых рук.
Настоящего эгоиста не может затронуть одобрение других. Он не нуждается в нём. (...) Здесь как раз и проходит граница, которую никогда не переходят получающие жизнь из вторых рук. Их не заботят факты, идеи, работа. Их заботят лишь люди. Они не спрашивают: это правда? Они спрашивают: это то, что другие считают правдой? Не для суждения, а для повторения. Не делать - создавать впечатление, что что-то делается. Не созидать - показывать. Не способности - связи. Не заслуги - услуги.
Когда люди не используют свою способность независимо рассуждать, они не используют свой разум. Перестать использовать разум значит остановить жизнь. У получающих жизнь из вторых рук нет чувства реальности. Их реальность не в них, а где-то в пространстве, которое разделяет человеческие тела. Они существуют не как реальное нечто, а как соотношение между ничто и ничто.
Все виды счастья - дело сугубо личное. Наши самые волнующие моменты сугубо личны, несут удовлетворение в самих себе, их не надо трогать. Священные или драгоценные для нас вещи мы не хотим разделять с кем-то. Но нас приучили выставлять всё напоказ, чтобы каждый лапал, искать радостей в толпе. У нас даже нет слова, чтобы выразить то качество, которое я имею в виду - самодостаточность человеческого духа. Трудно назвать это эгоизмом или эгоцентризмом - слова исказили, и они стали выражать Питера Китинга. Гейл, я считаю главным злом на земле то, что надо помещать самое важное для тебя в других людей.
Гейл, если бы эта лодка тонула, я отдал бы жизнь, чтобы спасти тебя. Не из чувства долга. Только потому, что я тебя люблю - на свой манер. Я мог бы умереть за тебя. Но я не могу и не хочу жить для тебя.