Детское чтение взрослыми глазами: Катаев, "Белеет парус одинокий"
Ночью, когда после напряженного дня я хотела посидеть одна, отутобевая, как говорила моя бабушка - внезапно исчез интернте. С ним и телефон и телевизор, поскольку все они теперь цифровые. Задача отутобеть осталась, а интернета нет. И тогда я полезла в компьютерную папку с книгами.
И начала читать "Белеет парус одинокий". Вообще, это предприятие - перечитывать книги детства - одновременно увлекательное и пугающее. "Судьбу барабанщика", например, мы с деткой прочли( я перечла) с удовольствием и увлечением. "Кортик" не смог взлететь из ножен - я читала и читала и обещала детке. что сейчас начнутся приключения, а они не начинались, а все было про какие-то банды и пионерский отряд. Наконец я сдалась, призналась, что это могло быть интересно только другому бегемоту, и что история так и не стала увлекательной на каком-то обозримом протяжении первых страниц. "Кондуит и Швабрания" вызвали у меня тоску от своей иделогичности - и я быстро закрыла, чтобы не отнять книгу у себя в детстве задним числом. "Динка", так любимая всеми девочками, тоже в начале оказалась чересчур революционной и неинтересной. Даже "Дорога уходит вдаль" печальными рассказами про тяжелую дореволюционную жизнь и насильственным выращиванием из ребенка хорошего человека ( эпизод с куклой отчего-то меня ужасно расстроил - нечестно взрослому свой стыд перед бедными не самому искупать, а ребенком и рассержением на него частично утишать) долго и медленно разворачивается в начале, а я люблю там, где уже гимназия, Миля Норейко, братик с лошадью Анстантином - семейное тепло, а не революционный жар.
А катаевская история языком еще прекраснее, чем я помню - а ведь с детства меня поразила навсегда пыль тонкая и коричневая, как порошок какао. Я читаю и наслаждаюсь. Это тот тип удовольствия от жизни - звуков, цвета, фактур - который я сама испытываю.
И потом я пошла и начиталась про самого жизнелюбца Катаева, который с удовольствием за блага и красивые вещи служил и брал под козырек всей этой угнетательской власти. И стало мне противно - не от человека даже, а от того, как не хочется мешать вот это удовольствие от книги с этим знанием о человеке, и невозможно раззнать.Долго и подробно обсуждали это с милым мужем - про писательство при советской власти вообще - и про Катаева и Булгакова в частности. И я еще больше затосковала.
И опять пошла читать - и опять совершенно чудесно. То есть я помню с детства, что у Олеши вот эта живописная прелестность всего описанного, как его изумительное качество, но отчего-то совершенно не помнила ( или забыла! - ведь помнила же я про какао-пыль?) про это у Катаева.
"Хотя двор и сад всё еще были в тени, но уже ранние лучи ярко и холодно золотили розовые, желтые и голубые тыквы, разложенные на камышовой крыше той мазанки, где жили сторожа.
"Она отошла к водовозной бочке, завернула руку в подол клетчатой панёвы и отбила чоб. Толстая струя ударила дугой в землю. По земле покатились круглые сверкающие капли, заворачиваясь в серый порошок пыли."
"Сквозь дыры в листве проникал такой яркий и такой волшебный лунный свет, что даже белки девочкиных глаз отливали каленой синевой, и такой же синевой блеснула в кадке под старой абрикосой темная вода, в которой плавала чья-то игрушечная лодочка."
" Низкое солнце ослепительно било в глаза. Море под ним во всю ширину горело, как магний. Степь обрывалась сразу.
Серебряные кусты дикой маслины, окруженные кипящим воздухом, дрожали над пропастью."
"И мальчик, делая страшные прыжки по громадным ступеням естественной лестницы, вдруг со всего маху вылетел на сухой и холодный, еще не обогретый солнцем песок берега. Песок этот был удивительной белизны и тонкости. Вязкий и глубокий, сплошь истыканный ямками вчерашних следов, оплывших и бесформенных, он напоминал манную крупу самого первого сорта.
Он полого, почти незаметно сходил в воду. И крайняя его полоса, ежеминутно покрываемая широкими языками белоснежной пены, была сырой, лиловой, гладкой, твердой и легкой для ходьбы."
"Между тем солнце еще немножко поднялось над горизонтом. Теперь море сияло уже не сплошь, а лишь в двух местах: длинной полосой на самом горизонте и
десятком режущих глаза звезд, попеременно вспыхивающих в зеркале волны, осторожно ложащейся на песок.
На всем же остальном своем громадном пространстве море светилось такой нежной, такой грустной голубизной августовского штиля, что невозможно было не вспомнить:
Белеет парус одинокий
В тумане моря голубом...""
И еще про море ( О, как я люблю большие пространства воды!):
"То оно тихое, светло-голубое, в нескольких местах покрытое почти белыми дорожками штиля. То оно ярко-синее, пламенное, сверкающее. То оно играет барашками. То под свежим ветром становится вдруг темно-индиговым, шерстяным, точно его гладят против ворса. То налетает буря, и оно грозно преображается.Штормовой ветер гонит крупную зыбь. По грифельному небу летают с криками чайки. Взбаламученные волны волокут и швыряют вдоль берега глянцевитое тело дохлого дельфина. Резкая зелень горизонта стоит зубчатой стеной над бурыми облаками шторма. Малахитовые доски прибоя, размашисто исписанные беглыми зигзагами пены, с пушечным громом разбиваются о берег. Эхо звенит бронзой в оглушенном воздухе. Тонкий туман брызг висит кисеей во всю громадную высоту потрясенных обрывов."
Правда же, это совершенно прекрасно?
И начала читать "Белеет парус одинокий". Вообще, это предприятие - перечитывать книги детства - одновременно увлекательное и пугающее. "Судьбу барабанщика", например, мы с деткой прочли( я перечла) с удовольствием и увлечением. "Кортик" не смог взлететь из ножен - я читала и читала и обещала детке. что сейчас начнутся приключения, а они не начинались, а все было про какие-то банды и пионерский отряд. Наконец я сдалась, призналась, что это могло быть интересно только другому бегемоту, и что история так и не стала увлекательной на каком-то обозримом протяжении первых страниц. "Кондуит и Швабрания" вызвали у меня тоску от своей иделогичности - и я быстро закрыла, чтобы не отнять книгу у себя в детстве задним числом. "Динка", так любимая всеми девочками, тоже в начале оказалась чересчур революционной и неинтересной. Даже "Дорога уходит вдаль" печальными рассказами про тяжелую дореволюционную жизнь и насильственным выращиванием из ребенка хорошего человека ( эпизод с куклой отчего-то меня ужасно расстроил - нечестно взрослому свой стыд перед бедными не самому искупать, а ребенком и рассержением на него частично утишать) долго и медленно разворачивается в начале, а я люблю там, где уже гимназия, Миля Норейко, братик с лошадью Анстантином - семейное тепло, а не революционный жар.
А катаевская история языком еще прекраснее, чем я помню - а ведь с детства меня поразила навсегда пыль тонкая и коричневая, как порошок какао. Я читаю и наслаждаюсь. Это тот тип удовольствия от жизни - звуков, цвета, фактур - который я сама испытываю.
И потом я пошла и начиталась про самого жизнелюбца Катаева, который с удовольствием за блага и красивые вещи служил и брал под козырек всей этой угнетательской власти. И стало мне противно - не от человека даже, а от того, как не хочется мешать вот это удовольствие от книги с этим знанием о человеке, и невозможно раззнать.Долго и подробно обсуждали это с милым мужем - про писательство при советской власти вообще - и про Катаева и Булгакова в частности. И я еще больше затосковала.
И опять пошла читать - и опять совершенно чудесно. То есть я помню с детства, что у Олеши вот эта живописная прелестность всего описанного, как его изумительное качество, но отчего-то совершенно не помнила ( или забыла! - ведь помнила же я про какао-пыль?) про это у Катаева.
"Хотя двор и сад всё еще были в тени, но уже ранние лучи ярко и холодно золотили розовые, желтые и голубые тыквы, разложенные на камышовой крыше той мазанки, где жили сторожа.
"Она отошла к водовозной бочке, завернула руку в подол клетчатой панёвы и отбила чоб. Толстая струя ударила дугой в землю. По земле покатились круглые сверкающие капли, заворачиваясь в серый порошок пыли."
"Сквозь дыры в листве проникал такой яркий и такой волшебный лунный свет, что даже белки девочкиных глаз отливали каленой синевой, и такой же синевой блеснула в кадке под старой абрикосой темная вода, в которой плавала чья-то игрушечная лодочка."
" Низкое солнце ослепительно било в глаза. Море под ним во всю ширину горело, как магний. Степь обрывалась сразу.
Серебряные кусты дикой маслины, окруженные кипящим воздухом, дрожали над пропастью."
"И мальчик, делая страшные прыжки по громадным ступеням естественной лестницы, вдруг со всего маху вылетел на сухой и холодный, еще не обогретый солнцем песок берега. Песок этот был удивительной белизны и тонкости. Вязкий и глубокий, сплошь истыканный ямками вчерашних следов, оплывших и бесформенных, он напоминал манную крупу самого первого сорта.
Он полого, почти незаметно сходил в воду. И крайняя его полоса, ежеминутно покрываемая широкими языками белоснежной пены, была сырой, лиловой, гладкой, твердой и легкой для ходьбы."
"Между тем солнце еще немножко поднялось над горизонтом. Теперь море сияло уже не сплошь, а лишь в двух местах: длинной полосой на самом горизонте и
десятком режущих глаза звезд, попеременно вспыхивающих в зеркале волны, осторожно ложащейся на песок.
На всем же остальном своем громадном пространстве море светилось такой нежной, такой грустной голубизной августовского штиля, что невозможно было не вспомнить:
Белеет парус одинокий
В тумане моря голубом...""
И еще про море ( О, как я люблю большие пространства воды!):
"То оно тихое, светло-голубое, в нескольких местах покрытое почти белыми дорожками штиля. То оно ярко-синее, пламенное, сверкающее. То оно играет барашками. То под свежим ветром становится вдруг темно-индиговым, шерстяным, точно его гладят против ворса. То налетает буря, и оно грозно преображается.Штормовой ветер гонит крупную зыбь. По грифельному небу летают с криками чайки. Взбаламученные волны волокут и швыряют вдоль берега глянцевитое тело дохлого дельфина. Резкая зелень горизонта стоит зубчатой стеной над бурыми облаками шторма. Малахитовые доски прибоя, размашисто исписанные беглыми зигзагами пены, с пушечным громом разбиваются о берег. Эхо звенит бронзой в оглушенном воздухе. Тонкий туман брызг висит кисеей во всю громадную высоту потрясенных обрывов."
Правда же, это совершенно прекрасно?