Мишка: легко и просто
У меня был друг, у которого все легко и красиво получалось. Мишка был вольным архитектором, который постоянно переходил от фрилансерства к работе на хозяина, когда уставал от предыдущего состояния. Его холостяцкая квартира была в ободранном состоянии, но все его многочисленные собрания и коллекции были в образцовом порядке - все по алфавиту, все ровными рядами, все подписано мишкиным бисерным почерком. У него можно было найти все - картинку любой породы собак, старые советские открытки, пластинку с любой культовой музыкой - все занесено в каталоги, все описано, все уложено. Работы, которые он делал, всегда выглядели особенно ровными и изящными, стенды на улицах стояли идеально ровно, и любая советского рождения мебель собиралась в безупречные конструкции.
Это его умение занимало и мучило меня чрезвычайно. Я тогда много шила, и у меня был период одержимости пиджаками. Я бесконечно отрабатывала систему вшивания воротника и одновременного прошивания лацканов. Это сложное место, оно выгнуто всяко по-разному, и, кроме того, сшивать детали нужно с перегибом, но разные детали с перегибом в разные стороны. То есть шов по контуру лацкана не должен проходить по самому сгибу - нет-нет! - нужно нижнюю часть делать немного меньше, верхнюю чуть шире, сострачивать, микроскопически припосаживая, так, чтобы в вывернутом состоянии на краю оказывался сгиб ткани, а сам шов проходил в миллиметре от сгиба, на нижней поверхности.
Я записывала разные способы идеального вшивания, я рассматривала все пиджаки, попадающиеся мне в руки - с подкладками, бесподкладочные, с подкройными деталями или обработанные бейками. И я все искала идеальный способ, чтобы одним быстрым движением, одной непрерывной плавной строчкой я могла сшить всю эту сложную конструкцию, и она бы выглядела идеально.
Поэтому Мишка со своими безупречными результатами меня очень интересовал. Он явно знал какой-то секрет - как одним движением выполнить все ровно-ровно. И секрет этот из него нужно было вытрясти.
И тут подоспел очередной переезд. Мишка в первое посещение сурово осмотрел комнату, промерил какие-то углы. Во второй принес мне столик под телевизор и установил все в углу.
Потом дошла очередь до шкафов.
Надо было поставить на место тяжеленный монолитный шкаф с антресолью. И нужно было собрать прибалтийский шифоньер. Монолит я не любила за страшенный вес и отсутствие ножек - снизу было не подхватить, поднять его можно было только толпой. Прибалтийский шифоньер я не любила за наглую хлипкость и увертливость. Он никогда в жизни не стоял прямо. Дверки у него вечно висели скособоченно и постоянно сами открывались. Ящики либо застревали, либо неожиданно выпадали внутри своих полозьев и перекошенно застревали намертво, перекрывая доступ к нижнему ящику с утренними колготками.
Мишка собрался перетащить монолит в одиночку. Я страшно суетилась вокруг. У меня было полно идей. Подсунуть под него полиэтилен. Подложить под каждый угол разрезанную картофелину. Надеть на углы пластмассовые крышки. Да-да, раздел "маленькие хитрости" в "Науке и жизни" я выучивала наизусть. Хорошее воспитание не позволяло Мишке сразу и без экивоков отослать меня, он мрачнел лицом, но позволял мне пропихивать полиэтилен и картофель. При первом же движении пленка размазалась об пол и торчала отовсюду размохрявившимися лохмотьями. Картошка тоже не выдержала испытания. При первом же шевелении под одним углом она раздавилась в кашу, из-под других выскользнула с мокрым ускорением и запуляла в разные стороны. Я опешила, интересно, а как в журнале они предполагали обеспечивать неразрывную связь между углом ( ножкой) и половиной картофелины? Я-то представляла себе умильную картину, как шкаф скользит, как парусник по ветру, на своих картофельных коньках - ровно-ровно, в нужный угол комнаты, подталкиваемый безусильным нажатием моего розового пальчика.
Мишка поиграл какими-то мышцами на челюсти и послал меня соскабливать картошку с пола. Шкафу плевать, но люди на раздавленной картошке все-таки скользили вполне художественно. А сам начал двигать шкаф. Я ломанулась держать и тащить с другой стороны, за что-то рванула, Мишка охнул, шкаф чуть не завалился. "Вот за это, - сказал Мишка с крайним неудовольствием, - я и не люблю никаких помощников. С ними вечно боишься инвалидом остаться. Они ничего не соображают, тащат, тянут и наклоняют не в ту сторону. Ей-богу, я один справляюсь в три раза быстрее и аккуратнее. Уйди с дороги, иди искать остальные три картофелины по углам".
Я забралась в угол и стала смотреть. Мишка аккуратно и споро стал заносить то один то второй угол шкафа в сторону. Шкаф шагал мелкими шажочками по диагонали, как лыжник елочкой. Вскоре дубина эта без меня встала в нужный угол и замерла там. Дальше дело дошло до вертлявого шифоньера. Мишка долго фыркал и вымерял что-то, пересверлил дырки под гвоздики в задней стенке, собрал шкаф - тот стоял, как влитой, все у него сходилось под идеально прямыми углами, все открывалось четким образом, все совпадало до миллиметра. Открытая дверь оставалась в той же позиции - как я была счастлива! В этой двери было зеркало, перед которым я утром одевалась - и постоянно эта дверка либо захлопывалась, либо распахивалась назад, но никогда не замирала. Маленькая детка была не помощница - если ее попросить удерживать дверь ровно, через некоторое время она приходила от меня в восторг и, глядя на меня с раскрытым ртом, начинала от полноты чувств качать дверцу туда-сюда. Отражение мое металось в стекле, и мозг взрывался.
Так вот, Мишка сказал мне - все очень просто, запомни - холодильник нужно устанавливать так, чтобы дверка, оставленная в покое, сама собой за хлопывалась, шкаф должен стоять так, чтобы дверка, открытая в любом положении, оставалась в этом положении. Он вымерял угол наклона шкафа и равновесие дверки. Качал шкаф на неровном полу. Попросил у меня картон, чтобы подложить под ножку-боковину. Я бы свернула драный квадрат в несколько слоев и сунула. Мишка вымерял нужное число слоев, потом обрезал сложенный картон так, чтобы он нигде не высовывался из-под боковой стойки - и только тогда подсунул.
И когда мы уже пили чай, я пристала - Миш, ну скажи мне петушиное слово - как у тебя все получается так идеально ровно. Какое движение ты такое знаешь, какой секрет, что у тебя само собой одним махом получается сразу так идеально?
И Мишка неожиданно взорвался. Нет никакого слова и секрета нет, выкрикивал он. Я стою рядом с этими рабочими и гоняю их за каждый сантиметр, и еще переделываем, и еще добавляем высоты, если нужно, и еще наклоняем. И так во всем! Знала бы ты, как меня бесит это несовершенство мира, вся кривизна, вся нестарательность. И все, что я могу - выдохнуть и по кусочку, по шагу делать так, как мне нужно - еще шажок, еще попытка, еще несколько градусов.
И я потряслась. Даже у Мишки, с идеальными результатами, нет этого одного движения, чтобы все высчитать - и раз!- одним мазком длинный проход. У меня на него была такая надежда, а секрет оказался в том, что этого одного движения нет, есть много мелких, каждое аккуратно приближающее тебя к результату.
После его ухода, я достала с антресолей хозяйские кастрюльки, жирные и пригоревшие, и впервые в жизни меня не раздражало оттирание кастрюлей и чайников. Мне всегда хотелось это сделать одним движением и бесило, что там есть ручки и носики и мелкие сложные углы - и одним протирающим движением все не захватывается, куча мест ускользает. После разговора с Мишкой я сосредоточенно оттирала только один кусок - относительно ровный и одинаковый. Если носик чайника состоял из пяти таких кусков, и место его прикрепления еще из пяти - я не нервничая отмывала отдельно каждый из десяти кусков, которые можно было захватить одним движением.
Эта идея у меня на некоторое время стала навязчивой - я везде видела маленькие плоскости, на которые можно разбить поверхность, маленькие шажки, на которые делится операция. То, что нет никакого петушиного слова, оказалось очень освобождающей идеей. Это не я такая бестолковая, не нашедшая этого секрета - просто это нужно делать постепенными шагами.
С воротниками-лацканами тоже пришло смирение. Я прошивала горловину, останавливаясь, не поднимая иглы, поднимала лапку и выправляла собравшиеся сборки на другую сторону, чтобы их не прихватило швом, я сгибала округло ткани, если края были вогнуто-выгнутыми, я не летела по сложным контурам, а приостанавливалась и поворачивала ткань, я перед углом вороткника или лацкана переходила на более мелкий стежок, останавливалась, не дострочив до угла и делала стежок поперек угла - в общем я не пыталась в одну операцию, в одно движение сделать сложный шов. А делала его поэтапно, не торопясь и предельно аккуратно на каждом отрезке.
Мишкин ор меня выручает до сих пор. Как только я начинаю паниковать насчет неподъемности работы и невозможности ее сделать одним росчерком, я выдыхаю, говорю себе - нет петушиного слова - и делаю маленькими кусочками, сосредотачиваясь только на одном. И так мозаикой складываю целое.
Это его умение занимало и мучило меня чрезвычайно. Я тогда много шила, и у меня был период одержимости пиджаками. Я бесконечно отрабатывала систему вшивания воротника и одновременного прошивания лацканов. Это сложное место, оно выгнуто всяко по-разному, и, кроме того, сшивать детали нужно с перегибом, но разные детали с перегибом в разные стороны. То есть шов по контуру лацкана не должен проходить по самому сгибу - нет-нет! - нужно нижнюю часть делать немного меньше, верхнюю чуть шире, сострачивать, микроскопически припосаживая, так, чтобы в вывернутом состоянии на краю оказывался сгиб ткани, а сам шов проходил в миллиметре от сгиба, на нижней поверхности.
Я записывала разные способы идеального вшивания, я рассматривала все пиджаки, попадающиеся мне в руки - с подкладками, бесподкладочные, с подкройными деталями или обработанные бейками. И я все искала идеальный способ, чтобы одним быстрым движением, одной непрерывной плавной строчкой я могла сшить всю эту сложную конструкцию, и она бы выглядела идеально.
Поэтому Мишка со своими безупречными результатами меня очень интересовал. Он явно знал какой-то секрет - как одним движением выполнить все ровно-ровно. И секрет этот из него нужно было вытрясти.
И тут подоспел очередной переезд. Мишка в первое посещение сурово осмотрел комнату, промерил какие-то углы. Во второй принес мне столик под телевизор и установил все в углу.
Потом дошла очередь до шкафов.
Надо было поставить на место тяжеленный монолитный шкаф с антресолью. И нужно было собрать прибалтийский шифоньер. Монолит я не любила за страшенный вес и отсутствие ножек - снизу было не подхватить, поднять его можно было только толпой. Прибалтийский шифоньер я не любила за наглую хлипкость и увертливость. Он никогда в жизни не стоял прямо. Дверки у него вечно висели скособоченно и постоянно сами открывались. Ящики либо застревали, либо неожиданно выпадали внутри своих полозьев и перекошенно застревали намертво, перекрывая доступ к нижнему ящику с утренними колготками.
Мишка собрался перетащить монолит в одиночку. Я страшно суетилась вокруг. У меня было полно идей. Подсунуть под него полиэтилен. Подложить под каждый угол разрезанную картофелину. Надеть на углы пластмассовые крышки. Да-да, раздел "маленькие хитрости" в "Науке и жизни" я выучивала наизусть. Хорошее воспитание не позволяло Мишке сразу и без экивоков отослать меня, он мрачнел лицом, но позволял мне пропихивать полиэтилен и картофель. При первом же движении пленка размазалась об пол и торчала отовсюду размохрявившимися лохмотьями. Картошка тоже не выдержала испытания. При первом же шевелении под одним углом она раздавилась в кашу, из-под других выскользнула с мокрым ускорением и запуляла в разные стороны. Я опешила, интересно, а как в журнале они предполагали обеспечивать неразрывную связь между углом ( ножкой) и половиной картофелины? Я-то представляла себе умильную картину, как шкаф скользит, как парусник по ветру, на своих картофельных коньках - ровно-ровно, в нужный угол комнаты, подталкиваемый безусильным нажатием моего розового пальчика.
Мишка поиграл какими-то мышцами на челюсти и послал меня соскабливать картошку с пола. Шкафу плевать, но люди на раздавленной картошке все-таки скользили вполне художественно. А сам начал двигать шкаф. Я ломанулась держать и тащить с другой стороны, за что-то рванула, Мишка охнул, шкаф чуть не завалился. "Вот за это, - сказал Мишка с крайним неудовольствием, - я и не люблю никаких помощников. С ними вечно боишься инвалидом остаться. Они ничего не соображают, тащат, тянут и наклоняют не в ту сторону. Ей-богу, я один справляюсь в три раза быстрее и аккуратнее. Уйди с дороги, иди искать остальные три картофелины по углам".
Я забралась в угол и стала смотреть. Мишка аккуратно и споро стал заносить то один то второй угол шкафа в сторону. Шкаф шагал мелкими шажочками по диагонали, как лыжник елочкой. Вскоре дубина эта без меня встала в нужный угол и замерла там. Дальше дело дошло до вертлявого шифоньера. Мишка долго фыркал и вымерял что-то, пересверлил дырки под гвоздики в задней стенке, собрал шкаф - тот стоял, как влитой, все у него сходилось под идеально прямыми углами, все открывалось четким образом, все совпадало до миллиметра. Открытая дверь оставалась в той же позиции - как я была счастлива! В этой двери было зеркало, перед которым я утром одевалась - и постоянно эта дверка либо захлопывалась, либо распахивалась назад, но никогда не замирала. Маленькая детка была не помощница - если ее попросить удерживать дверь ровно, через некоторое время она приходила от меня в восторг и, глядя на меня с раскрытым ртом, начинала от полноты чувств качать дверцу туда-сюда. Отражение мое металось в стекле, и мозг взрывался.
Так вот, Мишка сказал мне - все очень просто, запомни - холодильник нужно устанавливать так, чтобы дверка, оставленная в покое, сама собой за хлопывалась, шкаф должен стоять так, чтобы дверка, открытая в любом положении, оставалась в этом положении. Он вымерял угол наклона шкафа и равновесие дверки. Качал шкаф на неровном полу. Попросил у меня картон, чтобы подложить под ножку-боковину. Я бы свернула драный квадрат в несколько слоев и сунула. Мишка вымерял нужное число слоев, потом обрезал сложенный картон так, чтобы он нигде не высовывался из-под боковой стойки - и только тогда подсунул.
И когда мы уже пили чай, я пристала - Миш, ну скажи мне петушиное слово - как у тебя все получается так идеально ровно. Какое движение ты такое знаешь, какой секрет, что у тебя само собой одним махом получается сразу так идеально?
И Мишка неожиданно взорвался. Нет никакого слова и секрета нет, выкрикивал он. Я стою рядом с этими рабочими и гоняю их за каждый сантиметр, и еще переделываем, и еще добавляем высоты, если нужно, и еще наклоняем. И так во всем! Знала бы ты, как меня бесит это несовершенство мира, вся кривизна, вся нестарательность. И все, что я могу - выдохнуть и по кусочку, по шагу делать так, как мне нужно - еще шажок, еще попытка, еще несколько градусов.
И я потряслась. Даже у Мишки, с идеальными результатами, нет этого одного движения, чтобы все высчитать - и раз!- одним мазком длинный проход. У меня на него была такая надежда, а секрет оказался в том, что этого одного движения нет, есть много мелких, каждое аккуратно приближающее тебя к результату.
После его ухода, я достала с антресолей хозяйские кастрюльки, жирные и пригоревшие, и впервые в жизни меня не раздражало оттирание кастрюлей и чайников. Мне всегда хотелось это сделать одним движением и бесило, что там есть ручки и носики и мелкие сложные углы - и одним протирающим движением все не захватывается, куча мест ускользает. После разговора с Мишкой я сосредоточенно оттирала только один кусок - относительно ровный и одинаковый. Если носик чайника состоял из пяти таких кусков, и место его прикрепления еще из пяти - я не нервничая отмывала отдельно каждый из десяти кусков, которые можно было захватить одним движением.
Эта идея у меня на некоторое время стала навязчивой - я везде видела маленькие плоскости, на которые можно разбить поверхность, маленькие шажки, на которые делится операция. То, что нет никакого петушиного слова, оказалось очень освобождающей идеей. Это не я такая бестолковая, не нашедшая этого секрета - просто это нужно делать постепенными шагами.
С воротниками-лацканами тоже пришло смирение. Я прошивала горловину, останавливаясь, не поднимая иглы, поднимала лапку и выправляла собравшиеся сборки на другую сторону, чтобы их не прихватило швом, я сгибала округло ткани, если края были вогнуто-выгнутыми, я не летела по сложным контурам, а приостанавливалась и поворачивала ткань, я перед углом вороткника или лацкана переходила на более мелкий стежок, останавливалась, не дострочив до угла и делала стежок поперек угла - в общем я не пыталась в одну операцию, в одно движение сделать сложный шов. А делала его поэтапно, не торопясь и предельно аккуратно на каждом отрезке.
Мишкин ор меня выручает до сих пор. Как только я начинаю паниковать насчет неподъемности работы и невозможности ее сделать одним росчерком, я выдыхаю, говорю себе - нет петушиного слова - и делаю маленькими кусочками, сосредотачиваясь только на одном. И так мозаикой складываю целое.