Мы говорим «республика», а подразумеваем…
Хотелось бы ещё раз вернуться к этому фрагменту только что написанного текста:
«Конституционный переход к парламентской республике, то есть, по сути, к просто республике от существующего недомонархического правления, на каковом (переходе) настаивают Межуев и его единомышленники, - это уже следующий, логически вытекающий этап, но начинать уместно и даже удобнее было изнутри «суперпрезидентского режима». Я говорил о том, что для начала неплохо попытаться учредить республику хотя бы на ограниченном участке внутрипартийной системы управления».
Нужно напомнить о фатальных ошибках, к которым при планировании упомянутых переходов может привести недооценка формирования республиканской социальной базы и её организационно-идеологической мобилизации.
Со времен конфликта оптиматов и популяров в Риме известно, что республика тождественна «элитно-аристократическому» типу организации власти и ценностной системе, которая ему соответствует - стремясь придать традиционному словоупотреблению значение термина, я называю её «правой». Им антагонистичны аппаратно-бюрократическая модель консолидации правящих и левая идеологическая традиция. Развивать республиканские институты имеет смысл лишь в рамках проекта, имеющего целью «активировать» общественные группы, способные стать оплотом республиканско-аристократического сознания внутри власти.
Идеологически и кадрово не обеспеченная республика (не только в парламентской, но и в президентско-парламентской версии) рискует превратиться в публичный раздор клик знакомой аппаратной природы, который вновь скомпрометирует любые отступления от традиционного российского цезарепопулизма. Без вовлечения социального слоя, способного поддерживать правое отношение к власти, парламентские партии, равные друг другу в своём аппаратном происхождении, рано или поздно сольются «воедино» как филиалы глобальной бюрократической структуры. Она может называться иначе, чем «администрация президента», сути это не изменит. В качестве «правого» идентифицируется отношение к власти исходя из идеи власти. Эта идея может манифестироваться в явной сакрально-имперской форме (если угодно, сакрально-национальной, без разницы, в данном случае это спор о терминах), или в неявной как указание на образец, в свою очередь связанный с явной формой её присутствия в сознании.
Такое усложнение казалось бы элементарного вопроса противоречит общепринятым представлениям и надеждам. Люди думают, что учреждение республики принципиально не отличается от перерегистрации какого-нибудь ЗАО в ОАО. Полагают, что протестная толпа, объединённая ненавистью к Путину - вполне добротная социальная опора республиканского строя. Но не производится власть из протеста против власти! Нужны, как минимум, и другие источники. Социальные и культурно-ценностные.
А что говорят на этот счет фронтмены упразднения «суперпрезидентства»? Межуев, Бенедиктов и Дробницкий пишут в своём докладе «Государственный консерватизм в формате политической конкуренции»:
«Путин явился и до сих пор является выразителем трех фундаментальных для нашей страны и нашей политической культуры ценностных установок: социального равновесия, территориальной целостности и государственного суверенитета. Путинский режим блокировал реализацию крайне левых и крайне правых экономических программ, не допустив ни массового пересмотра итогов приватизации, ни принудительного банкротства индустриальных моногородов».
Вот это и удивляет: перечислив несколько типичных компонент «монархического сознания» и не назвав ни одной республиканской ценности, известные аналитики считают это приемлемым идеологическим сопровождением радикальной коррекции госстроя. «Путинизм», он же «госконсерватизм», вот таков, говорят они, как мы только что его обрисовали, ergo: парламент так и напрашивается. Неизвестно, каким образом парламентаризм вытекает из этой идеологии (если учесть, что предложения о перераспределении власти в значительной мере Путину и адресованы).
В голове монархического лидера, который является «выразителем» вот этого самого, неоткуда взяться мысли о сильном парламенте, и в стране, чьи фундаментальные ценностные установки соответствуют процитированному списку, эта мысль не встретит особой поддержки. Перед нами косвенное признание того, что парламентаризм как был на бумаге, так там и должен остаться, какие бы декларации на эту бумагу ни наносились.
«Конституционный переход к парламентской республике, то есть, по сути, к просто республике от существующего недомонархического правления, на каковом (переходе) настаивают Межуев и его единомышленники, - это уже следующий, логически вытекающий этап, но начинать уместно и даже удобнее было изнутри «суперпрезидентского режима». Я говорил о том, что для начала неплохо попытаться учредить республику хотя бы на ограниченном участке внутрипартийной системы управления».
Нужно напомнить о фатальных ошибках, к которым при планировании упомянутых переходов может привести недооценка формирования республиканской социальной базы и её организационно-идеологической мобилизации.
Со времен конфликта оптиматов и популяров в Риме известно, что республика тождественна «элитно-аристократическому» типу организации власти и ценностной системе, которая ему соответствует - стремясь придать традиционному словоупотреблению значение термина, я называю её «правой». Им антагонистичны аппаратно-бюрократическая модель консолидации правящих и левая идеологическая традиция. Развивать республиканские институты имеет смысл лишь в рамках проекта, имеющего целью «активировать» общественные группы, способные стать оплотом республиканско-аристократического сознания внутри власти.
Идеологически и кадрово не обеспеченная республика (не только в парламентской, но и в президентско-парламентской версии) рискует превратиться в публичный раздор клик знакомой аппаратной природы, который вновь скомпрометирует любые отступления от традиционного российского цезарепопулизма. Без вовлечения социального слоя, способного поддерживать правое отношение к власти, парламентские партии, равные друг другу в своём аппаратном происхождении, рано или поздно сольются «воедино» как филиалы глобальной бюрократической структуры. Она может называться иначе, чем «администрация президента», сути это не изменит. В качестве «правого» идентифицируется отношение к власти исходя из идеи власти. Эта идея может манифестироваться в явной сакрально-имперской форме (если угодно, сакрально-национальной, без разницы, в данном случае это спор о терминах), или в неявной как указание на образец, в свою очередь связанный с явной формой её присутствия в сознании.
Такое усложнение казалось бы элементарного вопроса противоречит общепринятым представлениям и надеждам. Люди думают, что учреждение республики принципиально не отличается от перерегистрации какого-нибудь ЗАО в ОАО. Полагают, что протестная толпа, объединённая ненавистью к Путину - вполне добротная социальная опора республиканского строя. Но не производится власть из протеста против власти! Нужны, как минимум, и другие источники. Социальные и культурно-ценностные.
А что говорят на этот счет фронтмены упразднения «суперпрезидентства»? Межуев, Бенедиктов и Дробницкий пишут в своём докладе «Государственный консерватизм в формате политической конкуренции»:
«Путин явился и до сих пор является выразителем трех фундаментальных для нашей страны и нашей политической культуры ценностных установок: социального равновесия, территориальной целостности и государственного суверенитета. Путинский режим блокировал реализацию крайне левых и крайне правых экономических программ, не допустив ни массового пересмотра итогов приватизации, ни принудительного банкротства индустриальных моногородов».
Вот это и удивляет: перечислив несколько типичных компонент «монархического сознания» и не назвав ни одной республиканской ценности, известные аналитики считают это приемлемым идеологическим сопровождением радикальной коррекции госстроя. «Путинизм», он же «госконсерватизм», вот таков, говорят они, как мы только что его обрисовали, ergo: парламент так и напрашивается. Неизвестно, каким образом парламентаризм вытекает из этой идеологии (если учесть, что предложения о перераспределении власти в значительной мере Путину и адресованы).
В голове монархического лидера, который является «выразителем» вот этого самого, неоткуда взяться мысли о сильном парламенте, и в стране, чьи фундаментальные ценностные установки соответствуют процитированному списку, эта мысль не встретит особой поддержки. Перед нами косвенное признание того, что парламентаризм как был на бумаге, так там и должен остаться, какие бы декларации на эту бумагу ни наносились.