Добро пожаловать в легитимность
Александр Морозов констатировал тревожное состояние умов и ресурсов, «глядя на лица слушающих зачитывание послания федеральному собранию». Темой тревоги и поводом для инвентаризации ресурсов были российская власть вообще и Медведев в частности, блуждающие (вероятно, глазами в кремлевском пространстве) в поисках когда-то утраченной легитимности. Способы «легитимизировать», извлеченные из исторического арсенала, утеряли силу. Всё, что «носится в воздухе», которым привыкли дышать собравшиеся, не пригодно к употреблению здесь и сейчас, подобно «брикету кизяка», вынесенному Морозовым в заголовок поста.
Пункт первый в списке пяти способов достижения цели:
«легитимизация через "вэлфер". То есть я сижу - и деньги раздаю. Это "лужков-сценарий". Не надо ни политической конкуренции, ни СМИ, ничего не надо, кроме свиты прихлебателей, которые ходят толпой и восхищаются. Главное в этом сценарии - это завести твердый ритуализированный график раздач, как у римских императоров. (Чавес, Лукашенко)» -
внушает стабильности не больше, чем следующие три, забракованные автором. Пункт первый не объясняет, почему именно этот «раздающий» достоин быть таковым, а не, скажем, тот, который сейчас пока в «берущих», но полагает, что справится не хуже. Далее, «берущие» могут поддаться искушению думать, что инициатива на их стороне, и они берут «своё» «по праву». В некоторых условиях «берущие» вообще с трудом верят, что власть принадлежит тем, кто даёт, а не тем, кто берёт. Римские императоры нередко ломали голову над этим важным вопросом («почему ты, а не я?»). А верные соратники очень любили заставать их им врасплох. Пункт первый не объясняет стабильности режимов, построенных на «раздаче благ», нужны другие источники. Легитимность римских императоров базировалась ведь не только на зыбкой поддержке «ритуально берущих», но также на авторитете внутри отделенной от общества армии, а он легко терялся, когда его пробовали откровенно купить.
Ключевое вопрошание, вопрошание о верховной власти, остается где-то в стороне от такой концепции легитимности, тогда как ответ на него должен исходить из самого её средоточия.
Мог бы спасти п. 5 из списка Морозова:
«легитимизация через сложную конструкцию публично конкурирующих элитных групп (политическая конкуренция). Светлой памяти Шумпеттера».
Но… Публичность здесь существенна, а с ней как всегда проблемы. И её, и конкуренцию недостаточно «разрешить». Они друг друга взаимно обусловливают: нынешней форме конкуренции публичность не нужна, а иной в отсутствие публичности и не будет. Злобное шебуршение пауков в банке как способ непубличной конкуренции «под ковром» может длиться вечность, не обнаруживая выходы в новые измерения и обходясь без попыток задать систему пространственных координат (возможно, прикрываясь при этом дырявой шкурой публичности, как то было в 90-е гг.). Причем по определению нет ведь никакой «сверхэлитной» группы, которая организовала бы площадку для того и другого, заложив предпосылку для выхода групп «просто элитных» на новый уровень развития. Элитные группы в своей внутренней эволюции должны сами дорасти до состояния, в котором они способны образовать площадку своей конкуренции и создать при этом сам институт публичности (понимая публичность как институт, а не отрицание всех и всяческих институтов). А для этого необходимо научиться выше поднимать голову и мыслить чуть более классично, чем это присуще нашим временам. Признание объективной институциализированной реальности требует среди своих предпосылок элемент аристократической ментальности, «олимпийский» взгляд на вещи. Где же он сейчас, кто его носители? Постмодернистский истеричный мирок маленьких людей лишен этого элемента, в нём доминирует стимул к демонтажу объективного. Пауки в банке не вырастут в нём ни во что иное. Они в нём безальтернативны. Они и культурно-интеллектуальный мэйнстрим современности - явления, взаимно обусловленные.
kroopkin вводит в тему разговора понятие «общего блага», стремясь дополнить список Морозова еще одним пунктом.
«Все-таки легитимация возможна только через какую-то общепринятую модель "общего блага", которая генерит те ценности, с которыми сравниваются деяния власти. <…> 4 пункта (5-й - нерелевантен проблеме легитимации) сработают, или не сработают, лишь в контексте переговоров по поводу / мониторинга за исполнением общественного договора» - пишет он.
На что amoro1959 говорит следующее:
"Общественный договор" - это результат конфликта. Нет конфликта - нет договора. Поэтому п.5 - исходный для понимания дальнейших возможностей легитимации».
Если «верхи» не могут «заставить» низы или же «заставить» самих себя (навести порядок в системе власти), они должны или уговорить низы (вместо того, чтобы заставлять их), или же обратиться к ним как к арбитру. Если воздух как «брикет», надо распахнуть окна шире, звать народных представителей и садиться обсуждать с ними общественный договор. Вот мысль образца 1789 г., которая регулярно осеняет первых лиц и их советников в периоды «кризиса идентичности»/«кризиса легитимности», поразившего элиту. Тайна брикета нуждается во вскрытии. В нашем российском варианте проблема осложняется тем, что представители представляют народ, который отделяет себя от власти на самом глубоком уровне своего национального самосознания, и потому не воспринимает как легитимный никакой «поставленный им» режим. Поставленная власть с его точки зрения неподлинная, в том числе поставленная на основе «договора». Это и миллиардеров с миллионерами касается. Вот за Берлускони или Кэмерона наши даже фиктивно не голосовали, поэтому на берегах Тибра или Темзы готовы вести себя как приличные люди. Там есть власть. А у нас - брикет (во всей его) брутальности.
Кстати, если уж на то пошло, в российской интерпретации «общее благо», а также источники легитимности п. 1 и п. 5 из списка Морозова могут оказаться не так далеки друг от друга. «Общее благо» и сближает эти отстоящие друг от друга варианты, если рассматривать его («благо») в рамках утилитарного подхода как предмет утилизации и конкуренции элитных групп вокруг этого предмета. Роль такого вот универсального «общего блага», морального и материального, в России играет бюджет. Значение бюджета в РФ тождественно моральному лидерству бюджетников (т. е. «простых людей»), которые считаются первоисточником ценностей, российской солью земли, и во имя которых, собственно, бюджет и приобретает вид огромной толстой священной (жертвенной) коровы. (Прото)Элитные же группы «непростых людей» тоже хотят причаститься благу, и им нельзя отказать в этом простом человеческом праве. Единственный доступный им способ причаститься состоит в том, что они этот бюджет делят (то есть пилят).
Но, наверное, суть того, о чем говорит amoro1959, заключается в его надежде на способность протоэлитных групп отделиться от «простых людей» и «низовых слоев» в ценностном плане, о чем-то договориться и выработать новую ценностную реальность, которая будет обладать реальной регулирующей силой сначала для них самих, а потом уже и для прочих. А kroopkin, насколько я понимаю, полагает, что лишь приглашение к запуску процесса легитимизации может быть инициировано сверху, сама же она пойдет снизу.
kroopkin говорит (комментируя реплику автора этих строк):
«Вы как-то остро ставите разрыв "народ - власть", в то время как властное отношение неотделимо от социума. <…>Может быть Вы (как впрочем и я) упираете на разрыв "правящий класс - управляемые", который настолько широк, что обе группы не считают противную часть общества за "своих"? Так тут на мой взгляд специфика признания "низовыми" права "верхов" на управление собой более связана именно с этим разрывом, чем с властью, и легитимация в этом случае завязана просто на расширение их зоны "свойственности" наверх».
Попытаюсь ответить. Опричная асоциальность, к сожалению, тоже никогда не отделима от российского социума, образуя его вечнореволюционную подоснову. Когда я говорю о власти, я также имею в виду власть не только в её политическом проявлении, я рассматриваю её в более широком и глубоком смысле слова. Но, на мой взгляд, естественный разрыв между «правящим классом» и «управляемыми» является причиной, а не следствием того, что у нас люди начинают воспринимать друг друга как «чужих» (в западном обществе этого не происходит). Ведь на самом деле, казалось бы, кто тут кому чужой? Расслоения, которое уходит корнями в столетия, в современной России нет, по социальному происхождению все примерно равны.
У нас ничто не мешает «правящему классу» и «управляемым» относиться друг к другу с большим взаимопониманием, за исключением той «мифологии антиуспеха», о которой я писал вот здесь (ну и здесь, в общем-то, тоже). Инициатива разрыва взаимопонимания идет снизу (откуда, собственно, и поднимаются люди). С конца 80-х гг. я уверен, что отчуждение людей от власти первично, отчуждение власти (и в политическом смысле, и не только) от людей, от общества и, в конечном счете, от самой себя - следствие. Внутренняя самопротиворечивость власти, постоянно подрывающей самое себя, ведущей себя с отмороженностью отчаянного подростка, есть родовое проклятие, делегированное ей "низами". И преодолено оно будет не раньше, чем доведена до предела тенденция «разрыва». Не в сокращении дистанции от «низов», но в её увеличении надежда на то, что власть перестанет разрушать собственную страну и начнет конструктивнее относиться к «низам». Лишь оторвавшись от «истоков», эта власть перестанет быть больной и возьмется за ум.
И. Юргенс прав, говоря о «недостатках» населения Российской Федерации, надо только не стесняться видеть генетическую общность этих недостатков у «правильной» власти и у «неправильного» народа. Можно заметить в сторону, что любой радикальный авторитарный проект имперско-националистического или сталинистского толка, как бы рьяно он не отмежевывался от «юргенсов», в неявной форме исходит из констатации их («юргенсов») близости к истине и предписывает отделение власти от народа, которое только что было упомянуто (подчеркну, что упоминалось самоотделение власти от народа, которое соотносится с самоотделением народа от власти с точностью до наоборот).
Быть левым - значит планировать это отделение из-под полы («народная диктатура»), стесняясь себе в этом признаться, преимущество правых - называть вещи своими именами. Преимущество, потому что вследствие отказа левых признать существо вопроса у них это отделение предполагается именно в том техническом, а не ценностном смысле, в каком оно наименее актуально, и осуществляется именно в форме углубления самоотделения народа от власти, ради преодоления коего всё и затевается.
Пункт первый в списке пяти способов достижения цели:
«легитимизация через "вэлфер". То есть я сижу - и деньги раздаю. Это "лужков-сценарий". Не надо ни политической конкуренции, ни СМИ, ничего не надо, кроме свиты прихлебателей, которые ходят толпой и восхищаются. Главное в этом сценарии - это завести твердый ритуализированный график раздач, как у римских императоров. (Чавес, Лукашенко)» -
внушает стабильности не больше, чем следующие три, забракованные автором. Пункт первый не объясняет, почему именно этот «раздающий» достоин быть таковым, а не, скажем, тот, который сейчас пока в «берущих», но полагает, что справится не хуже. Далее, «берущие» могут поддаться искушению думать, что инициатива на их стороне, и они берут «своё» «по праву». В некоторых условиях «берущие» вообще с трудом верят, что власть принадлежит тем, кто даёт, а не тем, кто берёт. Римские императоры нередко ломали голову над этим важным вопросом («почему ты, а не я?»). А верные соратники очень любили заставать их им врасплох. Пункт первый не объясняет стабильности режимов, построенных на «раздаче благ», нужны другие источники. Легитимность римских императоров базировалась ведь не только на зыбкой поддержке «ритуально берущих», но также на авторитете внутри отделенной от общества армии, а он легко терялся, когда его пробовали откровенно купить.
Ключевое вопрошание, вопрошание о верховной власти, остается где-то в стороне от такой концепции легитимности, тогда как ответ на него должен исходить из самого её средоточия.
Мог бы спасти п. 5 из списка Морозова:
«легитимизация через сложную конструкцию публично конкурирующих элитных групп (политическая конкуренция). Светлой памяти Шумпеттера».
Но… Публичность здесь существенна, а с ней как всегда проблемы. И её, и конкуренцию недостаточно «разрешить». Они друг друга взаимно обусловливают: нынешней форме конкуренции публичность не нужна, а иной в отсутствие публичности и не будет. Злобное шебуршение пауков в банке как способ непубличной конкуренции «под ковром» может длиться вечность, не обнаруживая выходы в новые измерения и обходясь без попыток задать систему пространственных координат (возможно, прикрываясь при этом дырявой шкурой публичности, как то было в 90-е гг.). Причем по определению нет ведь никакой «сверхэлитной» группы, которая организовала бы площадку для того и другого, заложив предпосылку для выхода групп «просто элитных» на новый уровень развития. Элитные группы в своей внутренней эволюции должны сами дорасти до состояния, в котором они способны образовать площадку своей конкуренции и создать при этом сам институт публичности (понимая публичность как институт, а не отрицание всех и всяческих институтов). А для этого необходимо научиться выше поднимать голову и мыслить чуть более классично, чем это присуще нашим временам. Признание объективной институциализированной реальности требует среди своих предпосылок элемент аристократической ментальности, «олимпийский» взгляд на вещи. Где же он сейчас, кто его носители? Постмодернистский истеричный мирок маленьких людей лишен этого элемента, в нём доминирует стимул к демонтажу объективного. Пауки в банке не вырастут в нём ни во что иное. Они в нём безальтернативны. Они и культурно-интеллектуальный мэйнстрим современности - явления, взаимно обусловленные.
kroopkin вводит в тему разговора понятие «общего блага», стремясь дополнить список Морозова еще одним пунктом.
«Все-таки легитимация возможна только через какую-то общепринятую модель "общего блага", которая генерит те ценности, с которыми сравниваются деяния власти. <…> 4 пункта (5-й - нерелевантен проблеме легитимации) сработают, или не сработают, лишь в контексте переговоров по поводу / мониторинга за исполнением общественного договора» - пишет он.
На что amoro1959 говорит следующее:
"Общественный договор" - это результат конфликта. Нет конфликта - нет договора. Поэтому п.5 - исходный для понимания дальнейших возможностей легитимации».
Если «верхи» не могут «заставить» низы или же «заставить» самих себя (навести порядок в системе власти), они должны или уговорить низы (вместо того, чтобы заставлять их), или же обратиться к ним как к арбитру. Если воздух как «брикет», надо распахнуть окна шире, звать народных представителей и садиться обсуждать с ними общественный договор. Вот мысль образца 1789 г., которая регулярно осеняет первых лиц и их советников в периоды «кризиса идентичности»/«кризиса легитимности», поразившего элиту. Тайна брикета нуждается во вскрытии. В нашем российском варианте проблема осложняется тем, что представители представляют народ, который отделяет себя от власти на самом глубоком уровне своего национального самосознания, и потому не воспринимает как легитимный никакой «поставленный им» режим. Поставленная власть с его точки зрения неподлинная, в том числе поставленная на основе «договора». Это и миллиардеров с миллионерами касается. Вот за Берлускони или Кэмерона наши даже фиктивно не голосовали, поэтому на берегах Тибра или Темзы готовы вести себя как приличные люди. Там есть власть. А у нас - брикет (во всей его) брутальности.
Кстати, если уж на то пошло, в российской интерпретации «общее благо», а также источники легитимности п. 1 и п. 5 из списка Морозова могут оказаться не так далеки друг от друга. «Общее благо» и сближает эти отстоящие друг от друга варианты, если рассматривать его («благо») в рамках утилитарного подхода как предмет утилизации и конкуренции элитных групп вокруг этого предмета. Роль такого вот универсального «общего блага», морального и материального, в России играет бюджет. Значение бюджета в РФ тождественно моральному лидерству бюджетников (т. е. «простых людей»), которые считаются первоисточником ценностей, российской солью земли, и во имя которых, собственно, бюджет и приобретает вид огромной толстой священной (жертвенной) коровы. (Прото)Элитные же группы «непростых людей» тоже хотят причаститься благу, и им нельзя отказать в этом простом человеческом праве. Единственный доступный им способ причаститься состоит в том, что они этот бюджет делят (то есть пилят).
Но, наверное, суть того, о чем говорит amoro1959, заключается в его надежде на способность протоэлитных групп отделиться от «простых людей» и «низовых слоев» в ценностном плане, о чем-то договориться и выработать новую ценностную реальность, которая будет обладать реальной регулирующей силой сначала для них самих, а потом уже и для прочих. А kroopkin, насколько я понимаю, полагает, что лишь приглашение к запуску процесса легитимизации может быть инициировано сверху, сама же она пойдет снизу.
kroopkin говорит (комментируя реплику автора этих строк):
«Вы как-то остро ставите разрыв "народ - власть", в то время как властное отношение неотделимо от социума. <…>Может быть Вы (как впрочем и я) упираете на разрыв "правящий класс - управляемые", который настолько широк, что обе группы не считают противную часть общества за "своих"? Так тут на мой взгляд специфика признания "низовыми" права "верхов" на управление собой более связана именно с этим разрывом, чем с властью, и легитимация в этом случае завязана просто на расширение их зоны "свойственности" наверх».
Попытаюсь ответить. Опричная асоциальность, к сожалению, тоже никогда не отделима от российского социума, образуя его вечнореволюционную подоснову. Когда я говорю о власти, я также имею в виду власть не только в её политическом проявлении, я рассматриваю её в более широком и глубоком смысле слова. Но, на мой взгляд, естественный разрыв между «правящим классом» и «управляемыми» является причиной, а не следствием того, что у нас люди начинают воспринимать друг друга как «чужих» (в западном обществе этого не происходит). Ведь на самом деле, казалось бы, кто тут кому чужой? Расслоения, которое уходит корнями в столетия, в современной России нет, по социальному происхождению все примерно равны.
У нас ничто не мешает «правящему классу» и «управляемым» относиться друг к другу с большим взаимопониманием, за исключением той «мифологии антиуспеха», о которой я писал вот здесь (ну и здесь, в общем-то, тоже). Инициатива разрыва взаимопонимания идет снизу (откуда, собственно, и поднимаются люди). С конца 80-х гг. я уверен, что отчуждение людей от власти первично, отчуждение власти (и в политическом смысле, и не только) от людей, от общества и, в конечном счете, от самой себя - следствие. Внутренняя самопротиворечивость власти, постоянно подрывающей самое себя, ведущей себя с отмороженностью отчаянного подростка, есть родовое проклятие, делегированное ей "низами". И преодолено оно будет не раньше, чем доведена до предела тенденция «разрыва». Не в сокращении дистанции от «низов», но в её увеличении надежда на то, что власть перестанет разрушать собственную страну и начнет конструктивнее относиться к «низам». Лишь оторвавшись от «истоков», эта власть перестанет быть больной и возьмется за ум.
И. Юргенс прав, говоря о «недостатках» населения Российской Федерации, надо только не стесняться видеть генетическую общность этих недостатков у «правильной» власти и у «неправильного» народа. Можно заметить в сторону, что любой радикальный авторитарный проект имперско-националистического или сталинистского толка, как бы рьяно он не отмежевывался от «юргенсов», в неявной форме исходит из констатации их («юргенсов») близости к истине и предписывает отделение власти от народа, которое только что было упомянуто (подчеркну, что упоминалось самоотделение власти от народа, которое соотносится с самоотделением народа от власти с точностью до наоборот).
Быть левым - значит планировать это отделение из-под полы («народная диктатура»), стесняясь себе в этом признаться, преимущество правых - называть вещи своими именами. Преимущество, потому что вследствие отказа левых признать существо вопроса у них это отделение предполагается именно в том техническом, а не ценностном смысле, в каком оно наименее актуально, и осуществляется именно в форме углубления самоотделения народа от власти, ради преодоления коего всё и затевается.