Der fliegende Holländer
Ни риф, ни мель ему не встретятся,
Но, знак печали и несчастий,
Огни святого Эльма светятся,
Усеяв борт его и снасти.
"Эй, - сказала я себе, - на Новой дают "Летучего". Причем дают исключительно мало, а Вагнеру тоже 200 лет не каждый день. И я не слышала живого звука сто лет". И я пошла. Выцарапала скромный билетик на краю девятого ряда, забила на кейли и отправилась.
Мне очень нравится Новая сцена. Я оказалась на ней второй раз (первый раз смотрела "Щелкунчика", ах-ах-ах). Сдается мне, что когда я доберусь до Исторической, она меня даже разочарует. Потому что, понимаете, Новая - она в таких прекрасных зелено-фисташковых тонах... Еще мне нравятся программки: это настоящие книжки с рассказами о событии (история, артисты, либретто, фотографии). Ладно, не будем отвлекаться.
Опера идет без антракта. Синайский говорит, что ее совершенно невозможно прерывать, и я с ним полностью согласна: в таком накале страстей нельзя делать паузу. Я преклоняюсь перед солистами: петь Вагнера, соревнуясь с оркестром, мягко говоря, нелегко. В 1843 году, после премьеры в Дрездене, исполнитель заглавной роли остался без голоса.
С Вагнером меня объединяет, в первую очередь, любовь к Нибелунгам и Бетховену. Увертюра к "Летучему" звучит в ре миноре. Как часто этот ре минор (каждый год!) звучал в дрезденской опере, когда Вагнер представлял отчетное исполнение Девятой симфонии. Широким массам более привычна и известна Пятая, но Девятая же монументальна (ре минор в целом - значимая тональность).
История о "Летучем" для меня один из самых важных сюжетов (я даже как-то ухитрилась его переложить разок на Арду). Я обожаю море, а еще "Секретный фарватер", где "Летучий" один из главных героев, - моя любимая книга про войну. Для меня история Голландца - это рассказ о том, как осторожно надо обращаться со словами и клятвами.
Не то у Вагнера. В его прочтении Голландец, в первую очередь, романтический герой байронического типа, есть там что-то от Чайлд-Гарольда. Отвержен, презрен, скитается, ищет, а вокруг волны, волны, волны... Есть в нем что-то и от Фауста: пойманный в ловушку дьявольскими силами, он все же, кажется, спасается - любовью и верностью. Тема верности в вагнеровском Голландце ключевая. Лейтмотив :) Опера - какая-то квинтэссенция романтизма. Сента, одержимая страстью, выросшей из мечты, жертвует жизнью вечною ради этого. Мне думается, впрочем, что ей это зачтется.
Постановка потрясает. И отточенностью оркестра (а финал он доигрывает в записи), и безусловно солистами, и драматическим накалом, который отчетливо подчеркивается не только музыкой, но и талантливым либретто:
Traft ihr das Schiff im Meere an,
blutrot die Segel, schwarz der Mast?
***
Erfahre das Geschick, vor dem ich dich bewahr'!
Verdammt bin ich zum gräßlichsten der Lose;
zehnfacher Tod wär' mir erwünschte Lust!
Vom Fluch ein Weib allein mich kann erlösen,
ein Weib, das Treu' bis in den Tod mir hält.
Wohl hast du Treue mir gelobt, doch vor
dem Ewigen noch nicht; dies rettet dich!
Denn wiss', Unsel'ge, welches das Geschick,
das jene trifft, die mir die Treue brechen:
ew'ge Verdammnis ist ihr Los!
Zahllose Opfer fielen diesem Spruch durch mich!
du aber sollst gerettet sein!
Leb' wohl! Bahr' him, mein Heil, in Ewigkeit!
Постановка именно Большого имеет свой нюанс: по Вагнеру, действие происходит в 17 веке, тут же - чуть ли не современные дни. Во втором действии, когда, в оригинале, девушки сидят за прялками, а Сента рассказывает историю Голландца, вместо прялок у них - велотренажеры, а действие происходит в этаком спортзале. И вы понимаете, это гораздо страшнее, потому что от 1641 года до наших дней проходит намного больше времени, чем от 1641 года до вагнеровского 1650 (не говоря уж о том, что это просто не стыкуется). Каким нелепым, измотанным призраком выглядит Голландец и его команда на фоне современности. К нему невольно начинаешь испытывать сострадание, а ведь он сам навлек все эти беды на свою голову и при этом не раскаивается (по крайней мере, в опере это никак не отражено). Я нервно грызла темный "Линдт" с морской солью, и во мне боролись осуждение и жалость.
Два самых пронзительных эпизода - встреча Голландца и Сенты и заключительная сцена, и я никак не могу определиться, какой момент сильнее.
Ох, я бы послушала еще. В Байрейт, в Байрейт.
А теперь пойду выдирать из либретто и ремарок примеры для диссера.