Об альтернативах
Я была сегодня на пьесе Юрия Клавдиева „Развалины“ в постановке Кирилла Вытоптова в рамках проекта Мастерская на Беговой . Главный вопрос в пьесе, где действие условно происходит в голодном блокадном Ленинграде, - можно ли решиться на то, чтобы ради собственного выживания в этих чудовищных условиях питаться человеческими трупами. На такой вопрос есть только два ответа - да или нет. Деревенская женщина Марья Ильинична и её дети - люди "из средневековья", как их характеризует другой герой пьесы, старый ленинградский профессор, - не колеблясь, соглашаются на подобный способ выживания. "Они всё равно мёртвые, им уже всё равно, а у меня трое детей". Профессор сделать этого не может категорически, хотя и у него на руках маленькая голодная дочка, кормить которую практически нечем. Анечка, дочь профессора, девочка, воспитанная на самых высоких образцах культуры, однако же в этом споре скорее готова принять сторону Марьи Ильиничны. "Они едят людей, да, зато у них благодаря этому есть силы ходить искать дрова, а у нас сил нет и мы жжём книги. А разве не большее это преступление - жечь книги?" - спрашивает Анечка, смешивая две философии воедино. Ясно, что пьеса эта - притча, и говорит она не только и не столько о людоедстве, сколько о противостоянии гуманистических принципов и житейской целесообразности, идущей вразрез с этими принципами. Я же сейчас немного о другом.
В начальной версии пьесы Клавдиева речь шла о поедании не человеческого мяса, а собачьего. В конечной версии от этого мотива осталась фраза Марьи Ильиничны о ведре с костями, на которое она подманивает собак. Поманивает - значит, речь идёт об отлове живых собак и их забое на мясо. В конечном варианте герои едят мясо свежих трупов - людей, умерших от холода и голода, погибших при артобстрелах, то есть не убитых специально. Как вы считаете, какая из этих идей сильнее показывает столкновение этих двух позиций - приятия или неприятия выживания в экстремальной ситуации засчет отвержения внутреннего нравственного запрета? Мне этот вопрос пришёл в голову внезапно и сначала показался глупым - в описаниях голода в любую эпоху последовательность такая: сначала люди съедают обувь и свечи, потом собак и кошек, потом трупы умерших, потом самые отчаянные начинают охоту на живых людей. Но затем я поразмысла и поняла, что для меня перспективы убить и съесть собаку и питаться человеческими трупами (людьми, не мной убитыми!) стоят на одном уровне. Что думаете вы?
В начальной версии пьесы Клавдиева речь шла о поедании не человеческого мяса, а собачьего. В конечной версии от этого мотива осталась фраза Марьи Ильиничны о ведре с костями, на которое она подманивает собак. Поманивает - значит, речь идёт об отлове живых собак и их забое на мясо. В конечном варианте герои едят мясо свежих трупов - людей, умерших от холода и голода, погибших при артобстрелах, то есть не убитых специально. Как вы считаете, какая из этих идей сильнее показывает столкновение этих двух позиций - приятия или неприятия выживания в экстремальной ситуации засчет отвержения внутреннего нравственного запрета? Мне этот вопрос пришёл в голову внезапно и сначала показался глупым - в описаниях голода в любую эпоху последовательность такая: сначала люди съедают обувь и свечи, потом собак и кошек, потом трупы умерших, потом самые отчаянные начинают охоту на живых людей. Но затем я поразмысла и поняла, что для меня перспективы убить и съесть собаку и питаться человеческими трупами (людьми, не мной убитыми!) стоят на одном уровне. Что думаете вы?