Пластмассовое оружие
Мы трое - я, мой отец и мать - пробираемся вдоль заболоченного побережья: целые пласты земли у нас под ногами уходят глубоко в воду вместе с распускающейся на них зеленой растительностью. Сейчас мы исследователи и путешественники; хотя нам тяжело, никто из нас не подает виду, что устал. Первой идет моя мать, следом я, и вдалеке, теряясь за каменистым пригорком, спотыкаясь, бредет отец.
В руке у меня пластмассовый автомат, который позволяет мне воображать, будто я сражаюсь с врагами, кровью расчищая нам дорогу. Вот и мать передо мной остановилась; обрывистая кромка земли, по которой мы передвигаемся мелкими шажками, завела ее в тупик, и это позволяет мне наконец, показать себя и выступить в авангарде нашей экспедиции. Я вскарабкиваюсь наверх, цепляясь за крошащуюся землю и, окрыленный собой, убегаю, оставляя родителей позади и внизу. Солнце золотит мерцающую поверхность океана, но мне нет ни до воды, ни до светила в небе никакого дела; размахивая пластмассовым автоматом я устремляюсь вперед, навстречу новым приключениям.
Солнце словно чувствует это. И - исчезает - не с самого небосвода, конечно, но пропадает вместе с ним, - не знаю, когда, - вероятно, я пропустил этот момент, пока мчался по зеленому берегу, - но я попадаю в темные катакомбы, отливающие все пластиком, который еще более сер, чем мой автомат.
В этих протяженных тоннелях, в долгих коридорах их лабиринтов, мне встречаются люди, затянутые в черное. Я воображаемо палю по ним и уворачиваюсь от их цепкой, но заторможенной хватки. Из этой части игры я снова выхожу победителем, однако более не ощущаю того подъема, что окрылял меня в начале, когда я только обогнал родителей. Я покидаю пластмассовый лабиринт и оказываюсь в городе, черном городе, наводненном черными фабричными трубами, которые изрыгают черный дым в окровавленные небеса. В воздухе пахнет гарью.
Я решаю возвратиться - однако не могу найти входа в те катакомбы, из которых только что вышел. Да и мягкого, глупого пластика, из которого были сложены их стены, больше нет - только глухое и одновременно гулкое железо повсюду.
Тогда я устремляюсь наудачу по кромке стального обрыва, обрывающейся в огненную расплавленную бездну. Я направляюсь в ту сторону, откуда, как мне кажется, я пришел, - хотя все это, конечно, лишь условности, и мне остается лишь надеяться на то, что зловещий мир, в который я попал, станет хотя бы чуточку более похож на тот, в котором я жил прежде. За мной кто-то крадется - я оборачиваюсь и вижу мальчика, сжимающего в руке пластмассовый автомат. Он, кажется, пытается подражать мне. Ну что-ж, твое право, мальчик. Только будь осторожен.
Мы минуем Диснейленд, точнее, тот крохотный кусочек его, которому нашлось место в черном от плавающей в воздухе копоти заводском городе. Чугунный забор, из-за которого доносятся сводящие с ума своей монотонностью удары, - точно кто-то колотит, не переставая, бабой копра в сваю, - и вот я вижу ворота, над которыми нависает огромная ржавая маска Микки-Мауса, приглашая войти, но меня, как это ни странно, совершенно не тянет туда сворачивать. Как и мальчишку, продолжающего красться за мной.
Мне хочется отвязаться от него. Пускай идет своей дорогой - а я пойду своей. И в тот же самый момент, как у меня в голове сложилось это решение, я вдруг примечаю слева от себя низенькую дверцу, которая уводит обратно в мои пластмассовые тоннели! Не веря своему счастью, я распахиваю ее и оказываюсь внутри.
Но и тоннели изменились. Металл и здесь победил пластик, а черные человечки сменились рабочими и надсмотрщиками: первые управляются с подъемниками, погрузчиками и пахнущими машинным маслом станками, вторые расхаживают меж них, помахивая бичами. До меня им в этот раз нет совершенно никакого дела.
Грохот, стоящий в заводских цехах, в первые мгновения меня оглушает. Я прижимаюсь к стене, оглядываясь по сторонам и ожидая, что на меня того и гляди обрушится длань какого-нибудь механизма или погрузчик сметет меня с дороги. В одной из темных искусственных пещер я наблюдаю экзекуцию: мужчину в замасленной робе подвешивают на ремнях и нещадно хлещут по спине кнутами. Это порка провинившегося. Я отворачиваюсь - и тут же оказываюсь лицом к маленькому окошку, за толстым закопченным стеклом которого продолжает, покачиваясь, идти по высокому железному обрыву мальчишка с пластмассовым автоматом наперевес. Он проходит мимо меня и исчезает, и мне почему-то становится ясно, что он только что сверзился в пропасть.
Здесь тоже есть дети. И женщины. Конечно; мужчины работают здесь круглые сутки, поэтому семьи должны видеть их хоть иногда, - эти же семьи видят их регулярно. Только какую цену им приходится за это платить? Дети играют грязными и изодранными игрушками в отведенных для этого рекреациях. Матери - полуодетые, затравленно взирающие на меня из своих углов, жмутся друг к дружке. Вчера одного из мужей принесли мертвым - он не выдержал тяжелых пыток...
И я - такой чистый, красивый, со сверкающим пластмассовым автоматом наперевес - внезапно испытываю к себе глубокое отвращение. Почему эти люди вынуждены видеть меня и сравнивать себя со мной? Для них я - лишь заигравшийся юнец с выдуманными проблемами.
Или?..
Я отбрасываю в сторону свою бесполезную игрушку и волоку на себя тяжелую дверь. Женщины столпились позади меня; несмотря на то, что я не могу видеть их лиц, я не сомневаюсь, что все до единого глаза их буквально сверлят мою спину, пытаясь зафиксировать каждое мое движение.
Я тяну дверь - и из-под нее вдруг выбивается луч света - не зловеще красный, какой исходит из заводских печей, нет - настоящий солнечный свет. Дверь распахивается шире, и я, сощурив от непривычки глаза, вдруг оказываюсь на воле: заброшенное трамвайное депо и поросшие цветами ржавые рельсы, свежий ветер, солнце и кругом - одна нескончаемая зелень, словно природа решила сполна отыграться за все то унижение, которому подверг ее человек.
Женщины и дети выбегают следом за мной, и, стоит последнему ребенку лишь перешагнуть порог, как дверь, - неприметная железная дверь в стене, больше похожая на дверь старой бойлерной, - захлопывается за ним. Люди ошалело смотрят друг на друга, смотрят по сторонам. На глазах у них слезы.
В руке у меня пластмассовый автомат, который позволяет мне воображать, будто я сражаюсь с врагами, кровью расчищая нам дорогу. Вот и мать передо мной остановилась; обрывистая кромка земли, по которой мы передвигаемся мелкими шажками, завела ее в тупик, и это позволяет мне наконец, показать себя и выступить в авангарде нашей экспедиции. Я вскарабкиваюсь наверх, цепляясь за крошащуюся землю и, окрыленный собой, убегаю, оставляя родителей позади и внизу. Солнце золотит мерцающую поверхность океана, но мне нет ни до воды, ни до светила в небе никакого дела; размахивая пластмассовым автоматом я устремляюсь вперед, навстречу новым приключениям.
Солнце словно чувствует это. И - исчезает - не с самого небосвода, конечно, но пропадает вместе с ним, - не знаю, когда, - вероятно, я пропустил этот момент, пока мчался по зеленому берегу, - но я попадаю в темные катакомбы, отливающие все пластиком, который еще более сер, чем мой автомат.
В этих протяженных тоннелях, в долгих коридорах их лабиринтов, мне встречаются люди, затянутые в черное. Я воображаемо палю по ним и уворачиваюсь от их цепкой, но заторможенной хватки. Из этой части игры я снова выхожу победителем, однако более не ощущаю того подъема, что окрылял меня в начале, когда я только обогнал родителей. Я покидаю пластмассовый лабиринт и оказываюсь в городе, черном городе, наводненном черными фабричными трубами, которые изрыгают черный дым в окровавленные небеса. В воздухе пахнет гарью.
Я решаю возвратиться - однако не могу найти входа в те катакомбы, из которых только что вышел. Да и мягкого, глупого пластика, из которого были сложены их стены, больше нет - только глухое и одновременно гулкое железо повсюду.
Тогда я устремляюсь наудачу по кромке стального обрыва, обрывающейся в огненную расплавленную бездну. Я направляюсь в ту сторону, откуда, как мне кажется, я пришел, - хотя все это, конечно, лишь условности, и мне остается лишь надеяться на то, что зловещий мир, в который я попал, станет хотя бы чуточку более похож на тот, в котором я жил прежде. За мной кто-то крадется - я оборачиваюсь и вижу мальчика, сжимающего в руке пластмассовый автомат. Он, кажется, пытается подражать мне. Ну что-ж, твое право, мальчик. Только будь осторожен.
Мы минуем Диснейленд, точнее, тот крохотный кусочек его, которому нашлось место в черном от плавающей в воздухе копоти заводском городе. Чугунный забор, из-за которого доносятся сводящие с ума своей монотонностью удары, - точно кто-то колотит, не переставая, бабой копра в сваю, - и вот я вижу ворота, над которыми нависает огромная ржавая маска Микки-Мауса, приглашая войти, но меня, как это ни странно, совершенно не тянет туда сворачивать. Как и мальчишку, продолжающего красться за мной.
Мне хочется отвязаться от него. Пускай идет своей дорогой - а я пойду своей. И в тот же самый момент, как у меня в голове сложилось это решение, я вдруг примечаю слева от себя низенькую дверцу, которая уводит обратно в мои пластмассовые тоннели! Не веря своему счастью, я распахиваю ее и оказываюсь внутри.
Но и тоннели изменились. Металл и здесь победил пластик, а черные человечки сменились рабочими и надсмотрщиками: первые управляются с подъемниками, погрузчиками и пахнущими машинным маслом станками, вторые расхаживают меж них, помахивая бичами. До меня им в этот раз нет совершенно никакого дела.
Грохот, стоящий в заводских цехах, в первые мгновения меня оглушает. Я прижимаюсь к стене, оглядываясь по сторонам и ожидая, что на меня того и гляди обрушится длань какого-нибудь механизма или погрузчик сметет меня с дороги. В одной из темных искусственных пещер я наблюдаю экзекуцию: мужчину в замасленной робе подвешивают на ремнях и нещадно хлещут по спине кнутами. Это порка провинившегося. Я отворачиваюсь - и тут же оказываюсь лицом к маленькому окошку, за толстым закопченным стеклом которого продолжает, покачиваясь, идти по высокому железному обрыву мальчишка с пластмассовым автоматом наперевес. Он проходит мимо меня и исчезает, и мне почему-то становится ясно, что он только что сверзился в пропасть.
Здесь тоже есть дети. И женщины. Конечно; мужчины работают здесь круглые сутки, поэтому семьи должны видеть их хоть иногда, - эти же семьи видят их регулярно. Только какую цену им приходится за это платить? Дети играют грязными и изодранными игрушками в отведенных для этого рекреациях. Матери - полуодетые, затравленно взирающие на меня из своих углов, жмутся друг к дружке. Вчера одного из мужей принесли мертвым - он не выдержал тяжелых пыток...
И я - такой чистый, красивый, со сверкающим пластмассовым автоматом наперевес - внезапно испытываю к себе глубокое отвращение. Почему эти люди вынуждены видеть меня и сравнивать себя со мной? Для них я - лишь заигравшийся юнец с выдуманными проблемами.
Или?..
Я отбрасываю в сторону свою бесполезную игрушку и волоку на себя тяжелую дверь. Женщины столпились позади меня; несмотря на то, что я не могу видеть их лиц, я не сомневаюсь, что все до единого глаза их буквально сверлят мою спину, пытаясь зафиксировать каждое мое движение.
Я тяну дверь - и из-под нее вдруг выбивается луч света - не зловеще красный, какой исходит из заводских печей, нет - настоящий солнечный свет. Дверь распахивается шире, и я, сощурив от непривычки глаза, вдруг оказываюсь на воле: заброшенное трамвайное депо и поросшие цветами ржавые рельсы, свежий ветер, солнце и кругом - одна нескончаемая зелень, словно природа решила сполна отыграться за все то унижение, которому подверг ее человек.
Женщины и дети выбегают следом за мной, и, стоит последнему ребенку лишь перешагнуть порог, как дверь, - неприметная железная дверь в стене, больше похожая на дверь старой бойлерной, - захлопывается за ним. Люди ошалело смотрят друг на друга, смотрят по сторонам. На глазах у них слезы.