Про СССР, каким он должен был быть с точки зрения либералов...
Оригинал взят у mark_off в Про СССР, каким он должен был быть с точки зрения либералов...
Но сначала - один старый анекдот.
В очень Древней Греции вокруг костра сидят несколько схоластов и о чём-то ожесточённо спорят. Проходивший мимо путник некоторое время прислушивается к их крикам, а потом говорит:
- Извините меня, о многомудрые мужи! Я слышу, вы спорите о том, сколько зубов у лошади. Но ведь совсем недалеко, на соседнем лугу, пасётся самая обыкновенная лошадь. Почему бы вам просто не пойти туда и посчитать ей зубы?
Многомудрые мужи в ярости вскакивают, хватают палки и набрасываются на путника:
- Идиот! Кретин! Тупица! Мы спорим не о том, сколько есть зубов у лошади, а о том, сколько у неё должно быть!
Я каждый раз вспоминаю этот анекдот, читая воспоминания отечественных либералов об СССР. Не о том СССР, который реально был, а о том, каким он по их мнению должен был быть.
Вот один яркий образчик такой "либеральной девиации памяти". На фото - Марлен Дитрих на коленях перед Константином Паустовским:
Это отрывок из книги самой Марлен Дитрих:
Когда я приехала на гастроли в Россию, то в московском аэропорту спросила о Паустовском. Тут собрались сотни журналистов, они не задавали глупых вопросов, которыми мне обычно досаждали в других странах. Их вопросы были очень интересными.
Наша беседа продолжалась больше часа. Когда мы подъезжали к моему отелю, я уже все знала о Паустовском. Он в то время был болен, лежал в больнице. Позже я прочитала оба тома «Повести о жизни» и была опьянена его прозой.
Мы выступали для писателей, художников, артистов, часто бывало даже по четыре представления в день. И вот в один из таких дней, готовясь к выступлению, Берт Бакарак и я находились за кулисами. К нам пришла моя очаровательная переводчица Нора и сказала, что Паустовский в зале. Но этого не могло быть, мне ведь известно, что он в больнице с сердечным приступом, так мне сказали в аэропорту в тот день, когда я прилетела. Я возразила: «Это невозможно!» Нора уверяла: «Да, он здесь вместе со своей женой».
По окончании шоу меня попросили остаться на сцене.
И вдруг по ступенькам поднялся Паустовский. Я была так потрясена его присутствием, что, будучи не в состоянии вымолвить по-русски ни слова, не нашла иного способа высказать ему свое восхищение, кроме как опуститься перед ним на колени.
Волнуясь о его здоровье, я хотела, чтобы он тотчас же вернулся в больницу. Но его жена успокоила меня: «Так будет лучше для него». Больших усилий стоило ему прийти, чтобы увидеть меня. Он вскоре умер. У меня остались его книги и воспоминания о нем. Он писал романтично, но просто, без прикрас.
Та же история - в воспоминаниях падчерицы Паустовкого:
Константин Георгиевич хотел пойти на ее концерт в Дом литераторов, но врачи - к тому времени у него было несколько инфарктов и тяжелая астма - его не пускали. И, кроме того, он только что вернулся из больницы. Но его любимый домашний врач, Виктор Абрамович Коневский, сказал: "Ну хорошо, я пойду с вами".
После концерта Марлен Дитрих задали несколько вопросов: "Знаете ли вы русскую литературу?", "Какой у вас любимый писатель?"... Она сказала: "Я люблю Паустовского, и особенно его рассказ "Телеграмма". Когда она это сказала, то по залу пошел шумок: "Паустовский здесь, Паустовский здесь..." Переводчик ей это перевел, и она стала смотреть в зал, думая, что писатель сейчас поднимется. А Паустовский - я могу рассказать много историй, каким он был застенчивым человеком, - не вставал. Тогда зал стал аплодировать, как бы подталкивая его выйти на сцену...
Константин Георгиевич вышел на сцену, и, не говоря ни слова, Марлен встала перед ним на колени в своем вечернем платье, расшитом камнями. Платье было таким узким, что нитки стали лопаться и камни посыпались по сцене. Люди на сцене, думая, что это драгоценные камни, бросились их собирать, чтобы отдать ей. А Марлен в своем узком платье стояла на коленях и не могла подняться. Доктор подбежал к сцене и сказал ему: "Ни в коем случае не поднимайте". Паустовский несколько мгновений стоял в растерянности.
Марлен, наконец, помогли подняться, Паустовский поцеловал ей руку, и неловкость исчезла. Потом Дитрих прислала ему три свои фотографии на память. Одна из них висит у нас в Тарусе.
Как это должно было быть с точки зрения либералов № 1:
В Советский Союз приезжает зарубежная дива, блистательная актриса - Марлен Дитрих. Визит был продуман и расписан советскими чиновниками от культуры до мелочей. В один из вечеров Марлен Дитрих выступала в зале Центрального Дома Литераторов и в конце концерта к ней подошел кагэбешник и любезно спросил, что она хотела бы увидеть в Москве, конечно же, он предложил посетить Большой театр, Кремль. В ответ Марлен тихо сказала: «Я бы хотела встретиться с советским писателем Константином Паустовским. Это моя давняя мечта».
Все кто находились в зале просто онемели от такой просьбы, мировая знаменитость просит о встречи с каким-то там Паустовским… Кэгэбешник опомнился первым и лично помчался за писателем, разыскали тяжелобольного Паустовского в зашарпаной палате больницы и тут же приказали ехать на встречу с мировой дивой, Паустовский отказался, да и врачи были категорически против, пришлось большим начальникам просить писателя… что так непривычно было для них, умоляли.
И вот тот же зал ЦДЛ, полный зрителей, нетвердой походкой на сцену выходит старик, а спустя секунду, блистая бриллиантовым колье, вышла подруга Хэмингуэя и Ремарка, - и вдруг, не вымолвив ни единого слова, опустилась перед ним на колени, схватила руку писателя и стала целовать, прижимая к мокрому от слез лицу. В этом не было ничего фальшивого, зал почувствовал всю искренность порыва и замер в оцепенении. И только возглас какой-то женщины сподвинул зрителей к шквалу рукоплесканий!
Только спустя некоторое время, когда ошарашенного Паустовского усадили в кресло на сцене, актриса объяснила, что из множества книг, прочитанных ею, самое неизгладимое впечатление на нее произвел рассказ Паустовского «Телеграмма», который она прочитала в переводе на немецком.
С тех пор она мечтала встретиться с автором и выразить ему свое восхищение, в заключении Марлен Дитрих сказала: «Я счастлива,что успела это сделать!»
Как это должно было быть с точки зрения либералов № 2:
...В конце концерта на сцену ЦДЛ вышел с поздравлениями и комплиментами большой начальник из кагэбэшников и любезно спросил Дитрих: "Что бы вы хотели еще увидеть в Москве? Кремль, Большой театр, мавзолей?"
И эта как бы недоступная богиня в миллионном колье вдруг тихо так ему сказала: "Я бы хотела увидеть советского писателя Константина Паустовского. Это моя мечта много лет!"
Сказать, что присутствующие были ошарашены, - значит не сказать ничего. Мировая звезда - и какой-то Паустовский?! Что за бред?! Все зашептались - что-то тут не то! Начальник, тоже обалдевший поначалу, опомнился первым, дошло: с жиру звезда бесится. Ничего, и не такие причуды полоумных звезд пережили!
И всех мигом - на ноги! И к вечеру этого самого Паустовского, уже полуживого, умирающего в дешевой больнице, разыскали. Объяснили суть нужной встречи. Но врачи запретили. Тогда компетентный товарищ попросил самого писателя. Но и он отказался. Потребовали! Не вышло. И вот пришлось - с непривычки неумело - умолять. Умолили...
И вот при громадном скоплении народу вечером на сцену ЦДЛ вышел, чуть пошатываясь, худой старик.
А через секунду на сцену вышла легендарная звезда, гордая валькирия, подруга Ремарка и Хемингуэя, - и вдруг, не сказав ни единого слова, молча грохнулась перед ним на колени. А потом, схватив его руку, начала ее целовать и долго потом прижимала эту руку к своему лицу, залитому абсолютно не киношными слезами. И весь большой зал беззвучно застонал и замер, как в параличе. И только потом вдруг - медленно, неуверенно, оглядываясь, как бы стыдясь чего-то! - начал вставать. И встали все. И чей-то женский голос вдруг негромко выкрикнул что-то потрясенно-невнятное, и зал сразу прорвало просто бешеным водопадом рукоплесканий!
А потом, когда замершего от страха Паустовского усадили в старое кресло и блестящий от слез зал, отбив ладони, затих, Марлен Дитрих тихо объяснила, что прочла она книг как бы немало, но самым большим литературным событием в своей жизни считает рассказ советского писателя Константина Паустовского "Телеграмма", который она случайно прочитала в переводе на немецкий в каком-то сборнике, рекомендованном немецкому юношеству.
И, быстро утерев последнюю, совсем уж бриллиантовую слезу, Марлен сказала - очень просто: "С тех пор я чувствовала как бы некий долг - поцеловать руку писателя, который это написал. И вот - сбылось! Я счастлива, что я успела это сделать. Спасибо вам всем - и спасибо России!"
Классика жанра, да. Крававый тоталитарный режим пытается уморить великого писателя, перед которым преклоняется сам Запад (в лице Дитрих). Не хватает только обязательного "потом его расстреляли и сослали в ГУЛаг, а все его произведения запретили".
Копия: http://rex-lockheart.dreamwidth.org/407876.html
Но сначала - один старый анекдот.
В очень Древней Греции вокруг костра сидят несколько схоластов и о чём-то ожесточённо спорят. Проходивший мимо путник некоторое время прислушивается к их крикам, а потом говорит:
- Извините меня, о многомудрые мужи! Я слышу, вы спорите о том, сколько зубов у лошади. Но ведь совсем недалеко, на соседнем лугу, пасётся самая обыкновенная лошадь. Почему бы вам просто не пойти туда и посчитать ей зубы?
Многомудрые мужи в ярости вскакивают, хватают палки и набрасываются на путника:
- Идиот! Кретин! Тупица! Мы спорим не о том, сколько есть зубов у лошади, а о том, сколько у неё должно быть!
Я каждый раз вспоминаю этот анекдот, читая воспоминания отечественных либералов об СССР. Не о том СССР, который реально был, а о том, каким он по их мнению должен был быть.
Вот один яркий образчик такой "либеральной девиации памяти". На фото - Марлен Дитрих на коленях перед Константином Паустовским:
Это отрывок из книги самой Марлен Дитрих:
Когда я приехала на гастроли в Россию, то в московском аэропорту спросила о Паустовском. Тут собрались сотни журналистов, они не задавали глупых вопросов, которыми мне обычно досаждали в других странах. Их вопросы были очень интересными.
Наша беседа продолжалась больше часа. Когда мы подъезжали к моему отелю, я уже все знала о Паустовском. Он в то время был болен, лежал в больнице. Позже я прочитала оба тома «Повести о жизни» и была опьянена его прозой.
Мы выступали для писателей, художников, артистов, часто бывало даже по четыре представления в день. И вот в один из таких дней, готовясь к выступлению, Берт Бакарак и я находились за кулисами. К нам пришла моя очаровательная переводчица Нора и сказала, что Паустовский в зале. Но этого не могло быть, мне ведь известно, что он в больнице с сердечным приступом, так мне сказали в аэропорту в тот день, когда я прилетела. Я возразила: «Это невозможно!» Нора уверяла: «Да, он здесь вместе со своей женой».
По окончании шоу меня попросили остаться на сцене.
И вдруг по ступенькам поднялся Паустовский. Я была так потрясена его присутствием, что, будучи не в состоянии вымолвить по-русски ни слова, не нашла иного способа высказать ему свое восхищение, кроме как опуститься перед ним на колени.
Волнуясь о его здоровье, я хотела, чтобы он тотчас же вернулся в больницу. Но его жена успокоила меня: «Так будет лучше для него». Больших усилий стоило ему прийти, чтобы увидеть меня. Он вскоре умер. У меня остались его книги и воспоминания о нем. Он писал романтично, но просто, без прикрас.
Та же история - в воспоминаниях падчерицы Паустовкого:
Константин Георгиевич хотел пойти на ее концерт в Дом литераторов, но врачи - к тому времени у него было несколько инфарктов и тяжелая астма - его не пускали. И, кроме того, он только что вернулся из больницы. Но его любимый домашний врач, Виктор Абрамович Коневский, сказал: "Ну хорошо, я пойду с вами".
После концерта Марлен Дитрих задали несколько вопросов: "Знаете ли вы русскую литературу?", "Какой у вас любимый писатель?"... Она сказала: "Я люблю Паустовского, и особенно его рассказ "Телеграмма". Когда она это сказала, то по залу пошел шумок: "Паустовский здесь, Паустовский здесь..." Переводчик ей это перевел, и она стала смотреть в зал, думая, что писатель сейчас поднимется. А Паустовский - я могу рассказать много историй, каким он был застенчивым человеком, - не вставал. Тогда зал стал аплодировать, как бы подталкивая его выйти на сцену...
Константин Георгиевич вышел на сцену, и, не говоря ни слова, Марлен встала перед ним на колени в своем вечернем платье, расшитом камнями. Платье было таким узким, что нитки стали лопаться и камни посыпались по сцене. Люди на сцене, думая, что это драгоценные камни, бросились их собирать, чтобы отдать ей. А Марлен в своем узком платье стояла на коленях и не могла подняться. Доктор подбежал к сцене и сказал ему: "Ни в коем случае не поднимайте". Паустовский несколько мгновений стоял в растерянности.
Марлен, наконец, помогли подняться, Паустовский поцеловал ей руку, и неловкость исчезла. Потом Дитрих прислала ему три свои фотографии на память. Одна из них висит у нас в Тарусе.
Как это должно было быть с точки зрения либералов № 1:
В Советский Союз приезжает зарубежная дива, блистательная актриса - Марлен Дитрих. Визит был продуман и расписан советскими чиновниками от культуры до мелочей. В один из вечеров Марлен Дитрих выступала в зале Центрального Дома Литераторов и в конце концерта к ней подошел кагэбешник и любезно спросил, что она хотела бы увидеть в Москве, конечно же, он предложил посетить Большой театр, Кремль. В ответ Марлен тихо сказала: «Я бы хотела встретиться с советским писателем Константином Паустовским. Это моя давняя мечта».
Все кто находились в зале просто онемели от такой просьбы, мировая знаменитость просит о встречи с каким-то там Паустовским… Кэгэбешник опомнился первым и лично помчался за писателем, разыскали тяжелобольного Паустовского в зашарпаной палате больницы и тут же приказали ехать на встречу с мировой дивой, Паустовский отказался, да и врачи были категорически против, пришлось большим начальникам просить писателя… что так непривычно было для них, умоляли.
И вот тот же зал ЦДЛ, полный зрителей, нетвердой походкой на сцену выходит старик, а спустя секунду, блистая бриллиантовым колье, вышла подруга Хэмингуэя и Ремарка, - и вдруг, не вымолвив ни единого слова, опустилась перед ним на колени, схватила руку писателя и стала целовать, прижимая к мокрому от слез лицу. В этом не было ничего фальшивого, зал почувствовал всю искренность порыва и замер в оцепенении. И только возглас какой-то женщины сподвинул зрителей к шквалу рукоплесканий!
Только спустя некоторое время, когда ошарашенного Паустовского усадили в кресло на сцене, актриса объяснила, что из множества книг, прочитанных ею, самое неизгладимое впечатление на нее произвел рассказ Паустовского «Телеграмма», который она прочитала в переводе на немецком.
С тех пор она мечтала встретиться с автором и выразить ему свое восхищение, в заключении Марлен Дитрих сказала: «Я счастлива,что успела это сделать!»
Как это должно было быть с точки зрения либералов № 2:
...В конце концерта на сцену ЦДЛ вышел с поздравлениями и комплиментами большой начальник из кагэбэшников и любезно спросил Дитрих: "Что бы вы хотели еще увидеть в Москве? Кремль, Большой театр, мавзолей?"
И эта как бы недоступная богиня в миллионном колье вдруг тихо так ему сказала: "Я бы хотела увидеть советского писателя Константина Паустовского. Это моя мечта много лет!"
Сказать, что присутствующие были ошарашены, - значит не сказать ничего. Мировая звезда - и какой-то Паустовский?! Что за бред?! Все зашептались - что-то тут не то! Начальник, тоже обалдевший поначалу, опомнился первым, дошло: с жиру звезда бесится. Ничего, и не такие причуды полоумных звезд пережили!
И всех мигом - на ноги! И к вечеру этого самого Паустовского, уже полуживого, умирающего в дешевой больнице, разыскали. Объяснили суть нужной встречи. Но врачи запретили. Тогда компетентный товарищ попросил самого писателя. Но и он отказался. Потребовали! Не вышло. И вот пришлось - с непривычки неумело - умолять. Умолили...
И вот при громадном скоплении народу вечером на сцену ЦДЛ вышел, чуть пошатываясь, худой старик.
А через секунду на сцену вышла легендарная звезда, гордая валькирия, подруга Ремарка и Хемингуэя, - и вдруг, не сказав ни единого слова, молча грохнулась перед ним на колени. А потом, схватив его руку, начала ее целовать и долго потом прижимала эту руку к своему лицу, залитому абсолютно не киношными слезами. И весь большой зал беззвучно застонал и замер, как в параличе. И только потом вдруг - медленно, неуверенно, оглядываясь, как бы стыдясь чего-то! - начал вставать. И встали все. И чей-то женский голос вдруг негромко выкрикнул что-то потрясенно-невнятное, и зал сразу прорвало просто бешеным водопадом рукоплесканий!
А потом, когда замершего от страха Паустовского усадили в старое кресло и блестящий от слез зал, отбив ладони, затих, Марлен Дитрих тихо объяснила, что прочла она книг как бы немало, но самым большим литературным событием в своей жизни считает рассказ советского писателя Константина Паустовского "Телеграмма", который она случайно прочитала в переводе на немецкий в каком-то сборнике, рекомендованном немецкому юношеству.
И, быстро утерев последнюю, совсем уж бриллиантовую слезу, Марлен сказала - очень просто: "С тех пор я чувствовала как бы некий долг - поцеловать руку писателя, который это написал. И вот - сбылось! Я счастлива, что я успела это сделать. Спасибо вам всем - и спасибо России!"
Классика жанра, да. Крававый тоталитарный режим пытается уморить великого писателя, перед которым преклоняется сам Запад (в лице Дитрих). Не хватает только обязательного "потом его расстреляли и сослали в ГУЛаг, а все его произведения запретили".
Копия: http://rex-lockheart.dreamwidth.org/407876.html