- Я сплю хорошо, сказала дочь.
- И больше не пугаюсь русалок.
- Это хорошо. Русалки больше не снятся?
- Снятся, только я их больше не боюсь. Папа говорит, что страшные сны, это лучшее что у нас есть.
- Когда это он говорил?
- Много раз.
- Ему не следовало так говорить. Поэтому твой папа так часто лежит в больнице.
В комнате царил беспорядок. Не тот случайный беспорядок оторванности от реальности и потери желания внести в реальность порядок, а торопливый беспорядок увлеченности, когда мысли лезут одна на другую и руки физически не успевают этим мыслям следовать. Комната являла собой отличную проекцию содержания сознания. Тема русалок доминировала. Два больших плакать с русалками занимали почти всю стену, и от этого становилось не по себе. Даже человеку, который не знает об одержимости дочери, стало бы тут неуютно. Русалки это сирены, существа, обладающие зловещей способностью соблазнять людей, и их ужас прямо пропорционален их притягательности для сознания.
- Зачем ты себя так мучаешь?
- Лучше я буду их видеть, чем они будут прятаться.
В этих словах был скрытый смысл, с которым не поспоришь. Дочь всегда была очень умным ребёнком, все, что она говорила, казалось тщательно обдуманным, и потому всегда казалось, что она печальна. Погружена в себя, но необычайно спокойна. «Маленький Будда», называл ее отец. Почти ничто не могло ее обеспокоить.
Тогда почему русалки так напугали ее? Ответ колебался на грани интуиции, отказываясь целиком перетекать в сферу разума. К примеру, берег моря в сумерках просто дышит присутствием русалок, подобно двусмысленности того берега, что отделяет ясность сознания от превращений сна.
- Почему русалки пугают тебя?
- А тебя они не пугают?
«Нет», хотела ответить она, но слова застряли у неё в горле.
- От них мурашки не только по коже, от них мурашки внутри. Мне кажется, что они заберут меня к себе.
- Почему, дорогая?
- Где начинаются рыбы, ты знаешь?
- Наверно, с того, чтобы хорошо плавать.
- Да, и это может понравиться.