Взгляд невесты
Оригинал взят у ivanden в Взгляд невесты
Некоторые женские портреты прошлых веков обладают удивительным свойством - смотришь на них, и кажется, что слышишь музыку, далёкую, приглушённую и мелодичную.
Эти удивительные взгляды, эта смесь полуулыбки и любопытства, эти руки, изогнутые в соответствии с традицией и требованием художника. Преграда времён осязаема, её можно потрогать - тончайшую сетку потрескавшейся краски.
Когда-то эта краска была свежей. Сладковатый запах масла, лака, скипидара, олифы витал в мастерской Владимира Лукича, куда один или два раза приходила Мария Ивановна. Ей - почти 18, мастеру - около 40. Её портрет заказал к свадьбе жених, Степан Авраамович. Ему 28, и недавно император пожаловал его чином егермейстера.
Мария Ивановна недолго думала над тем, в каком образе позировать художнику: всё было предопределено.
Тёмные цвета в одежде не допускались. С одной стороны, Владимир Лукич предпочитал лессировочное письмо, когда краска накладывается в несколько тонких слоёв, просвечивающих друг сквозь друга, что исключало чёрный цвет. С другой - как-никак, портрет пишется к свадьбе.
Кроме того, заканчивался век - и в бессчётный раз менялся женский образ. Пышные парики, массивные украшения и тяжёлые ткани отступали перед естественностью и простотой. Запахло эллинизмом и приближающимся ампиром. Платья а ля туники, накидки а ля хитоны, кудри, рассыпанные по плечам. Высокая талия, короткие рукава, непривычно глубокие декольте (ох и ворчали екатерининские старики!).
Надо сказать, европейцы очень вовремя подсуетились и открыли хлор, буквально двадцатью годами ранее: в условиях возрождаемой античности отбеливание попало в список первейших задач. Солнце, кислое молоко и прорубь стали архаикой, дамы кинулись осветлять свои гардеробы «по науке».
В общем, Мария Ивановна так и пришла в дом, расположенный в «почтовом стану», за новой Исаакиевской площадью - в белом платье свободного покроя (шемиз, по-французски - рубашка), с каштановыми локонами. Было допущено лишь три детали туалета: тонкая золотая цепочка, несколько раз обвившая запястье холёной белой руки, поясок, повязанный под грудью, и шаль, наследница паллы и предшественница палантина.
Такие шали дорогого стоили, их шили молодые девушки с нежными пальцами. На создание одного изделия уходило не менее полугода, а за десять лет подобной работы мастерицы теряли зрение. Эти шали надо было уметь носить - специально для них придумали целый ряд движений: как набросить шаль на плечи, как танцевать с ней на балу, как едва заметным движением уронить её…
На искусно загрунтованном холсте, натянутом на подрамник из сухой сосны, медленно появлялись черты, собираясь в образ. Полуулыбка, взгляд. Один-два сеанса. Портрет дорабатывался без модели - Владимир Лукич задрапировал манекен присланной одеждой, разгладил складки. И с радостным волнением подумал, что этот портрет, пожалуй, будет особенно удачным.
Когда смотришь на Марию Ивановну, не думаешь о том, что это дочка генерал-майора, девушка из знатной семьи (бог с ними, с бесчисленными царедворцами, вспомним хотя бы первую жену Петра Алексеевича). Пышные титулы и громкие статусы тают, уходят, теряют свою значительность - остаются взгляд и полуулыбка, ради которых многие и едут сегодня в Третьяковку.
Счастлив художник, создавший образ такой силы, что запоминается сразу и навсегда. Разбуди ночью, любой скажет, что да Винчи - это Мона Лиза, Гейнсборо - дама в голубом, Боровиковский - Лопухина.
И, конечно, символика. Владимир Лукич подбросил цветов - толкуйте, мол, как знаете. Васильки можно объяснить шалью, колоски - отсылкой к зрелости и естественности. А вот по поводу роз нет единства, да и быть не может, тем паче если они слегка увяли, да и по тональности неоднозначны. Символ красоты - и заката, молодости - и взросления, любви - и разочарования.
И лилии, которые видны не всем и не сразу, едва заметные лилии во тьме, справа - символ чистоты и непорочности. Художник явно симпатизировал своей модели.
Мария Ивановна смотрела на Владимира Лукича, чуть повернув голову и опершись на каменную консоль, терпеливо ждала и даже не догадывалась, что Судьба послала ей всё то, что требуется для создания легенды и тайны: красоту и молодость, талантливого художника, не очень счастливое замужество.
И короткую, короткую жизнь.
Некоторые женские портреты прошлых веков обладают удивительным свойством - смотришь на них, и кажется, что слышишь музыку, далёкую, приглушённую и мелодичную.
Эти удивительные взгляды, эта смесь полуулыбки и любопытства, эти руки, изогнутые в соответствии с традицией и требованием художника. Преграда времён осязаема, её можно потрогать - тончайшую сетку потрескавшейся краски.
Когда-то эта краска была свежей. Сладковатый запах масла, лака, скипидара, олифы витал в мастерской Владимира Лукича, куда один или два раза приходила Мария Ивановна. Ей - почти 18, мастеру - около 40. Её портрет заказал к свадьбе жених, Степан Авраамович. Ему 28, и недавно император пожаловал его чином егермейстера.
Мария Ивановна недолго думала над тем, в каком образе позировать художнику: всё было предопределено.
Тёмные цвета в одежде не допускались. С одной стороны, Владимир Лукич предпочитал лессировочное письмо, когда краска накладывается в несколько тонких слоёв, просвечивающих друг сквозь друга, что исключало чёрный цвет. С другой - как-никак, портрет пишется к свадьбе.
Кроме того, заканчивался век - и в бессчётный раз менялся женский образ. Пышные парики, массивные украшения и тяжёлые ткани отступали перед естественностью и простотой. Запахло эллинизмом и приближающимся ампиром. Платья а ля туники, накидки а ля хитоны, кудри, рассыпанные по плечам. Высокая талия, короткие рукава, непривычно глубокие декольте (ох и ворчали екатерининские старики!).
Надо сказать, европейцы очень вовремя подсуетились и открыли хлор, буквально двадцатью годами ранее: в условиях возрождаемой античности отбеливание попало в список первейших задач. Солнце, кислое молоко и прорубь стали архаикой, дамы кинулись осветлять свои гардеробы «по науке».
В общем, Мария Ивановна так и пришла в дом, расположенный в «почтовом стану», за новой Исаакиевской площадью - в белом платье свободного покроя (шемиз, по-французски - рубашка), с каштановыми локонами. Было допущено лишь три детали туалета: тонкая золотая цепочка, несколько раз обвившая запястье холёной белой руки, поясок, повязанный под грудью, и шаль, наследница паллы и предшественница палантина.
Такие шали дорогого стоили, их шили молодые девушки с нежными пальцами. На создание одного изделия уходило не менее полугода, а за десять лет подобной работы мастерицы теряли зрение. Эти шали надо было уметь носить - специально для них придумали целый ряд движений: как набросить шаль на плечи, как танцевать с ней на балу, как едва заметным движением уронить её…
На искусно загрунтованном холсте, натянутом на подрамник из сухой сосны, медленно появлялись черты, собираясь в образ. Полуулыбка, взгляд. Один-два сеанса. Портрет дорабатывался без модели - Владимир Лукич задрапировал манекен присланной одеждой, разгладил складки. И с радостным волнением подумал, что этот портрет, пожалуй, будет особенно удачным.
Когда смотришь на Марию Ивановну, не думаешь о том, что это дочка генерал-майора, девушка из знатной семьи (бог с ними, с бесчисленными царедворцами, вспомним хотя бы первую жену Петра Алексеевича). Пышные титулы и громкие статусы тают, уходят, теряют свою значительность - остаются взгляд и полуулыбка, ради которых многие и едут сегодня в Третьяковку.
Счастлив художник, создавший образ такой силы, что запоминается сразу и навсегда. Разбуди ночью, любой скажет, что да Винчи - это Мона Лиза, Гейнсборо - дама в голубом, Боровиковский - Лопухина.
И, конечно, символика. Владимир Лукич подбросил цветов - толкуйте, мол, как знаете. Васильки можно объяснить шалью, колоски - отсылкой к зрелости и естественности. А вот по поводу роз нет единства, да и быть не может, тем паче если они слегка увяли, да и по тональности неоднозначны. Символ красоты - и заката, молодости - и взросления, любви - и разочарования.
И лилии, которые видны не всем и не сразу, едва заметные лилии во тьме, справа - символ чистоты и непорочности. Художник явно симпатизировал своей модели.
Мария Ивановна смотрела на Владимира Лукича, чуть повернув голову и опершись на каменную консоль, терпеливо ждала и даже не догадывалась, что Судьба послала ей всё то, что требуется для создания легенды и тайны: красоту и молодость, талантливого художника, не очень счастливое замужество.
И короткую, короткую жизнь.