Воспоминания путевого обходчика Н.И.Орлова о "долине смерти" ч.2
продолжение воспоминаний Н.И.Орлова. Начало тут
http://retro-bus.livejournal.com/7064.html
В моем рассказе я забыл одну интересную деталь. Мне хочется вернуться обратно в прошлое. Я часто упоминаю саперов, которые занимались разминированием. Так вот, Мясной Бор - это страшное место, где работают и до сих пор саперы. Это знают жители, потому что читают часто предупреждения в газетах, что сбор грибов и ягод в Мясном Бору запрещен, потому что там работают воинские части. Как я уже ранее упоминал о линиях оборон, о том, что они перемещались очень часто, потому что бои шли всё время в течение шести месяцев, и каждое стоящее подразделение старалось себя обезопасить минным полем. Наших мин было гораздо меньше, потому что доставка их была сопряжена с трудностями и потом, вы знаете, что и промышленность наша только набирала темпы, но у немцев заготовлено было всего очень много. У них запас был, они начали инженерные мины делать в 36 году. Есть у них мина ПТМИ-35 - это противотанковая мина - очень страшная мина, она сохраняется до сих пор, на ней можно подорваться на тракторе. И подрываются! Лоси, иногда. Сейчас, конечно, мин этих меньше стало, но они ещё опасны. Этих мин было тысячи. Было очень много противопехотных мин, и приходилось разминировать, как я говорил, самому, работали воинские части, и с воинскими частями я работал. Работа велась с 44 по 54 год ежегодно, потом стали пореже приезжать. Но когда население стало селиться здесь , стали пасти скот, и начались подрывы, то воинские части снова приезжали и разминировали участки. И были такие случаи, что участки примерно с квадратный километр не "сдавались" по пять лет, потому что порядок такой: когда работает воинская часть, она разминирует участок, и его принимает государственная комиссия. Сначала проверяют контрольщики, - приезжают из округа, и земля передается по акту, чтобы ею можно было пользоваться. Контрольные группы после каждого разминирования снова и снова находили на этих участках боеприпасы.
Вот что такое территория Мясного Бора. Можно сказать, что были миллионы противотанковых мин. Я уже рассказывал, что я однажды подорвался, но в жизни моей был очень трагический случай, когда я потерял родного брата Валерия , о котором я рассказывал, что он работал в Ленинграде слесарем. Он приезжал в отпуск, и однажды осенью, это было в 48 году, в октябре месяце мы пошли с ним в лес. Погода была дождливая такая, а когда возвращались обратно, на дороге был рассыпан тротил, это на бывшей настильной дороге. Мы промерзли,
мозглая такая погода была, сели погреться, а он до моего приезда как-то ходил по этой дороге, когда саперы вывозили лес для строительства деревни Мостки, и видел, там противотанковая мина лежала, и говорит, давай-ка я сейчас еще одну мину принесу противотанковую. Он отлично знал, как они разряжаются, знал, что
сначала нужно обезопаситься, забив предохранитель. Я, правда, пробовал его отговорить, но это не получилось, он взял молоток, всё это было буквально метрах в десяти от меня, взял противотанковую мину, а она весит пять с лишним килограмм тротила. Тротил у немцев самый лучший, сильная у них взрывчатка. И он стал забивать предохранитель. Но мина взорвалась. А там рядом их лежало тринадцать штук. Взорвались только три штуки....
Но...лучше бы я там умер, потому что переживать, когда от родного брата НИЧЕГО не остается, осталась только пыль.... Когда меня взрывом отбросило, я поднялся, в течение трех часов бегал кругом, кричал, орал, потому что... Это трудно вообще -то рассказывать... Я никак не мог поверить, что НИЧЕГО не осталось... Но там НИЧЕГО не было, там была просто красная пыль на траве... на осенней, на серой... Я в таком сумасшедшем состоянии пришел домой. Не буду скрывать, впервые в жизни я выпил, и сразу две бутылки водки. Вообще, до ЭТОГО я не выпивал. И я совершенно ничего не почувствовал. Мы собрали людей, пошли на ЭТО место, думая, что я один не нашел. Но нет, ничего мы не нашли... брат испепелился... И вообще в Мясном Бору очень много подорвалось саперов. На моих глазах подрывались ребята. Сержанты подрывались, солдаты. Там даже целое кладбище было по дороге на Красный Ударник, правда, забросили его потом... Вот такие были случаи, значит... Так что хождение в Мясной Бор сопряжено до сих пор с некоторыми опасностями. Сейчас, конечно, опасность снизилась, но молодежи особенно не стоит брать в руки ни снаряды, ничего, потому что это всё взрывается.
Ко мне в 53 году приехал в гости дядя. Он служил во время войны на Северном флоте на американском тральщике и провел на фронте всю войну. Он освобождал северную Норвегию от фашистов. После войны он жил в Ленинграде, а потом уехал на Камчатку, работал начальником электростанции. Потом работал в Магаданской области начальником оловянного рудника. Приехал в отпуск навестить нас. Заинтересовался нашими местами, попросил меня взять его в лес. Это была осень, я ходил в район узкоколейки и жег там траву, чтобы легче было мины искать. И как раз там было место такое, очень жуткое: там на узкоколейке ещё стояли платформы, в которых лежали наши раненые, их вывозили из окружения, но не успели. То, что это были раненые, было видно по гипсовым повязкам, которые лежали на руках, на ногах. Сохранились шинели, бинты. Полные платформы навалены были ранеными. Вся территория кругом была завалена останками людей... Но самое страшное, что недалеко от этих платформ мы с дядей увидели погибшую женщину. От неё оставались волосы, остались шлепанцы типа тапок и рядом с ней - два детских
скелета. Я в то время уже привык к останкам, но - это даже страшно говорить - это поразило так, что мы стояли очень долго в оцепенении, потому что гибель ребенка - она, естественно, всегда вызывает самое трагическое чувство. А дядю увиденное, конечно, возмутило, потому что он никогда в жизни ничего не видел
подобного. И, когда мы пришли домой, он здорово возмущался, почему до сих пор, уже прошло порядочно лет, это уже 1953-ий год! - до сих пор не убирают останки? Но опять же, и я вернусь к тому же - наверное, всё же была вот такая, черт возьми, я не знаю, напасть на эту армию!...
Дядя мой, Виктор Иванович, очень здорово возмущался, и говорит: я прошел всю войну, у нас были случаи, когда мы сами не успевали хоронить, я имею ввиду на побережье северной Норвегии, то норвежцы сами моментально наших матросов хоронили. И до сих пор в Норвегии хранятся наши захоронения моряков, погибших в боях за освобождение Норвегии, и там их чтят. И в разговоре я ему сказал: слушай, ты коммунист, ты воевал, давай напишем куда-нибудь письмо! И мы написали письмо Клементу Ефремовичу Ворошилову, в то время он был председателем президиума Верховного Совета. Дядя уехал домой, вернулся в Магаданскую область, а осенью, где-то в конце ноября, уже начинались морозы, к нам в Мясной Бор приехала комиссия из Новгорода. Это представители облвоенкомата, Обкома партии. Я, конечно, не понял, не придал значени этому письму, потому что ответа мы не получили. Ну, и начала комиссия интересоваться, действительно ли в лесу до сих пор лежат останки погибших? Я говорю: да, лежат. Неужели никто их не хоронит? Я говорю: нет, никто не хоронил, потому что никакой воинской части не было дано никакого распоряжения. - Да ну, не может быть Этот разговор у нас состоялся, и потом они уехали. Через примерно две недели являются снова, и вместе с ними приехал инженер, главный инженер округа. Я сейчас не помню его фамилию, подполковник. Он привез несколько ребят-саперов и старшину, которого я отлично знал по работам по разминированию. И он в присутствии тех же представителей нашего обкома и облвоенкомата прямо заявил мне в лицо, что ты врешь.
В это время уже выпал снег. А инженер говорит: если ты хотя бы найдешь (это говорить вроде неприятно), если найдешь хоть один череп там, поверим. Я этого старшину знал, он не имел права пререкаться перед таким чином. Я говорю: хорошо, пойдем! Пошли с солдатами - встали на лыжи и пошли в лес. Но что такое найти останки, когда их полно? В некоторых местах даже винтовки лежали на поверхности, снегу было не очень много, мы несколько взяли черепов и привезли им. И разговор на этом кончился. В декабре месяце, это где-то перед новым годом, ко мне снова приехали товарищи. Приехал полковник из министерства госконтроля. Получилось так, что я сидел как раз на дежурке на станции. Комната у меня небольшая была в Мясном Бору. Заходит он в дежурку и спрашивает: где здесь Орлов Николай Иванович? Я говорю : Вот он я! - Можно к вам пройти домой? Когда мы пришли домой, он открыл папку, и оттуда достает копию письма. Показывает: вам знакомо это письмо? Я читаю, и смотрю: ага, это письмо, которое было написано нами Ворошилову. В углу стояла надпись: министру
госконтроля Жаворонкову выслать на место представителя. Об исполнении доложить мне лично. К. Ворошилов.
И вот благодаря этому письму и, конечно, благодаря тому, что Клемент Ефремович моментально вмешался в это дело, в 54 году летом был прислан в Мясной Бор, сейчас, извиняюсь, не помню точно, но мне кажется, полк, потому что собирал он останки и в Спасской Полисти, и в Мясном Бору. В Мясном Бору, я еще знаю, работал батальон в течение лета. И мне приходилось работать с ребятами, потому что я знал, где более всего лежит останков. Это здесь, недалеко от станции, на расстоянии полутора километров полоса была такая шириной километра в четыре с половиной - пять и в глубину примерно километр. Здесь лежали останки и выходящих из окружения, и тех, кто прорывался к окруженным. Это воины 65 СД Кошевого, 376 Кузбасской дивизии, которая почти полностью погибла, когда она прорывалась к окруженным в апреле - месяце. Территория была заполнена, насыщена останками до предела, и в течение лета их было собрано очень много. Эти останки были захоронены в центре деревни Мясной Бор, и там с тех пор появилось кладбище. Там потом стали хоронить уже все останки, которые находили. Вот такая история этого кладбища.
Ну, и как-то заинтересовался всем этим "Новгородский комсомолец", и я встретился с Владимиром Никитичем Поповым, в то время редактором этой газеты. Мы прочитали брошюрку в журнале "Советский воин", а может, в "Красной Звезде", уже не помню, очерк "Снежные призраки". Некто Токарев Константин описывал лыжников - уральцев, которые сражались в составе 2-ой Ударной армии. Книжка нас очень заинтересовала, потому что она проливала свет на события, показывала, что бойцы здесь как герои сражались. Книжка была о лыжниках. А мне в одном из моих походов удалось наткнуться на группу погибших лыжников. Это своеобразный музей, даже почище. Всё было видно отлично. Эти лыжники, как погибли, так и лежали, были на лыжах. Они разгромили немецкий большой обоз. И как раз в книжке там упоминалось об этом обозе. Как раз этот обоз и был, потому что рядом лежали скелеты лошадей. На наших санях со стороны лыжников, которые прорывались к этому обозу, стоял пулемет - максим, лежали останки погибших. Очевидно, охрана у немецкого обоза была большая, этот обоз выходил с юга на север, пробивались, очевидно, немцы в марте-месяце, когда пытались отрезать армию, и этот обоз разгромлен был. Там было порядка двух десятков саней, на санях лежали ящики с патронами, со снарядами 30-миллиметровыми. Лежали минометные мины, всё это сохранилось хорошо.
Меня это заинтересовало. Токарев приехал в Новгород, зашел в редакцию. Сейчас не помню - или письмо мы ему до этого написали...По крайней мере, познакомились. Вернее, он познакомился с нашими работниками газеты, а потом приехал ко мне в Спасскую Полисть. Однажды заходит товарищ и представляется: я - Константин Антонович Токарев, сотрудник издательства "Молодая гвардия", приехал посетить старые места, знакомые мне с войны. И он рассказал мне, что во время войны он был корреспондентом "Красной звезды" на Волховском фронте, и очень часто приходилось ему бывать в самом штабе в районе боев 2-ой Ударной. Писал материалы для "Красной звезды" и сам попал в окружение вместе с частями. Судьба сложилась так, что ему долго не удавалось выйти из окружения. Как он рассказывал, он вышел оттуда в августе - месяце. Впоследствии я встречал многих, кто выходил в августе. И позднее даже выходили. Сейчас известно, что группа большая наших штабников из 2-ой Ударной была выведена партизанами через Макарьевские Мхи в Тосно. Большая группа окруженцев прошла до Старой Руссы, и в этом районе вышла из окружения поздней осенью по замерзшему грунту, через озеро Ильмень. Так что сдаваться -то никто и не хотел.
С Токаревым мы сходили на место, где он выходил. Место он запомнил отлично, это перед деревней Мостки, там речушка Полисть пересекает железную дорогу. Вспоминал всю свою судьбу, рассказывал очень много интересного, и сказал мне, что он написал книгу о боях 2-ой Ударной армии. Эта книга в то время не была напечатана. Она пролежала в издательстве, говорили, что бумаги не было. Тогда действительно трудно было с бумагой...
Вот так я познакомился с первым журналистом, который воевал на Волховском фронте непосредственно во 2-ой Ударной. Токарев опубликовал в "Красной звезде" небольшую заметочку о моей работе, о моих находках, и на следующий год ко мне приехал очень интересный человек, в то время бухгалтер железнодорожной дистанции пути из Свердловска Федор Михайлович Бобров. Это ракетчик из 30 ракетного дивизиона. Он тоже участник боев в Мясном Бору, начиная с первых дней наступления, потому что реактивные установки пришли туда где-то в феврале 42 года, первые бои были под Спасской Полистью, потом бои под Мясным Бором. Он попросил меня свести его в Мясной Бор.
И вот мы с ним пошли по этим местам. У него была отличная память. Он даже, когда мы шли по дороге, слева, по южной дороге, перешли передний край немецкий, он говорит: вот здесь немцы нас отрезали, здесь я корректировал огонь, здесь воронки были, мы забирались в воронки. Зима, мороз.. Делали там примитивные печки разные - из ведер и из всего, что попадется, и обогревались. Воронку сверху накрывали ветвями елок. А рядом с нами нахходились немецкие позиции. Мы слышали их голоса. Я корректировал огонь; когда реактивные минометы делали залп, наша пехота прорывалась к немцам, сшибала их с передних позиций. Мы удивлялись: сколько наши пулеметчики ни били по ним - не могли сбить! Оказалось, у них были специально приспособленные на лыжах металлические щиты. Немец на лыжах подталкивал его, полз, и из пулемета через этот щиток стрелял.То есть, стрелки были закрыты, и нашим не удавалось их поразить. А вот реактивными залпами их всех сметало. Но подходили новые немецкие части, и бои не стихали в течение шести месяцев. Как раз Бобров мне рассказывал, что дивизион вошел сюда по последней дороге, она уже начинала раскисать, вошел в состав 2-ой Ударной и принимал участие в боях под Любанью, потом вместе с армией отступал и, как я уже говорил, мне после войны удалось найти этот дивизион. Он стоял в районе Малого Замошья, и, когда они были отрезаны, выйти не мог, и солдаты взорвали свои установки. Все знают, что "катюши" в то время были секретным оружием, сдавать противнику его никто не имел права, и машины поэтому были разбиты. Они до сих пор там лежат, я водил туда молодежь сколько раз, но несведующему человеку было не понять, что это такое. Они были на основе американских студебеккеров, кое-где на кабинах можно было прочитать это название машин. Остальное всё взорвано.
И ещё Федор Михайлович рассказал очень много о 2-ой Ударной и её воинах. О каком-то предательстве он ничего не знал. Какое могло быть предательство, когда все воевали! Все дрались, знали, что шли освобождать Ленинград от блокады, все были хорошо настроены, в основном была молодежь в войсках, никакой паники, никакого предательства: "Когда я услышал высказывание о том, что 2-я Ударная сдалась, я доказывал, что этого быть не может!" Он рассказывал, что однажды он присутствовал на вечере, когда Сталин сделал прием в честь нашего командования, и маршал Василевский тогда высказывал Мерецкову, мол, вы там сидели в болотах, и не могли ничего сделать с немцами. Я теперь уже знаю, что немцы своих "болотных" солдат даже награждали орденами за то, что они не только воевали, а просто за то, что они сидели в болотах....
...После раскопок самолета и похорон летчика Новикова у меня завязалась дружба с Виталием Ивановым. В то время он у нас был известен, он писал как раз о наших земляках-новгородцах, о героях Советского Союза. Его первая книжечка была выпущена (под названием) "Тридцать отважных". И как-то получилось так, что к ним в редакцию приехал Сумский Михаил Зиновьевич . Виталий познакомился с ним и рассказал обо мне. А в то же самое время обком партии поручил написать материал о моей работе в городской "Правде", и Виталий Иванов написал большую статью обо мне. И Михаил Зиновьевич решил со мной познакомиться.
Он приехал ко мне в Спасскую Полисть, мы с ним поговорили, он посмотрел, какие у меня хранились материалы, записал мои рассказы, и по приезду домой в Москву (а Сумский Михаил Зиновьевич был тоже корреспондентом "Красной Звезды" на Волховском фронте , в то время известным человеком, потому что он вместе с журналистом Волкомиром написал о групповом подвиге трех бойцов из Новгорода - Герасименко, Красилов, Черемных, закрывших своими телами амбразуры немецких дзотов). Так вот Сумский в "Литературной газете" опубликовал большой очерк о моей работе. После этого я стал получать большое количество писем от ветеранов.
Письма были очень интересные, люди писали очень подробно о своих боевых действиях, некоторые прошли через всё, что творилось здесь с самого начала наступления и до конца боев. Писали люди, которые побывали в плену. Писали очень многие. Потом была вторичная публикация Михаила Зиновьевича, опять же в Литературной газете.
Эту заметку прочитал Сергей Сергеевич Смирнов и заинтересовался моей работой. Молодежь, сейчас не знает, наверное, Сергея Сергеевича Смирнова. Она читает его книги , но не знает, что это был за человек. А все фронтовики, да и мы, взрослое поколение, мы обязаны этому писателю, лауреату Ленинской премии, очень многим. Это человек, который высветил многих героев Отечественной войны, всколыхнул в народе такие воспоминания... Все, от мала до велика, смотрели его передачи по телевидению, не было равнодушных людей, которые придя с работы и зная время начала передачи, не включил бы передачу Смирнова, - особенно фронтовики и те, кто пережил войну. Смирнов - это личность, которая запомнится очень надолго.
Так вот, Сергей Сергеевич приехал к нам в Новгород. Меня пригласили в редакцию, и там мы с ним познакомились. Я в то время уже переехал в Новгород, у меня росли ребятишки (у меня их семеро), их надо было определять в школу, а в Спасской Полисти было только начальное обучение . Жена работала на железнодорожном транспорте, мы написали начальнику дороги письмо, и он разрешил нам занять квартиру на станции Сортировочная Новгородского химкомбината.
Вот в этот период я и познакомился с Сергеем Сергеевичем Смирновым. В то время ко мне уже приезжали многие ребята со всех концов Советского Союза, приезжали с Горького, Татарии, водил я их по местам боёв.
Так вот, меня пригласили в редакцию "Новгородской правды" на встречу со Смирновым. Присутствовали все сотрудники газеты, потому что меня все знали, я сам писал уже в газету. Владимир Евгеньевич Попов, Костя Якимов, с которым мы очень много в Мясном Бору занимались вывозом оружия для новгородского музея. Встреча осталась в памяти на всю жизнь, потому что вдруг мне пришлось поздороваться за руку с человеком, которого я постоянно видел на телеэкране.
Встреча была очень интересная, а после неё Сергей Сергеевич пригласил меня в Москву на телестудию. Я работал уже на химкомбинате. Оформил командировку и поехал. Перед поездкой побывал в обкоме партии, где мне сказали, что со мной поедет Иван Иванович Грозный, известный наш партизан, первый командир бригады, созданной на новгородской земле в 1941г.
И вот мы с ним приехали в Москву. Принял нас Сергей Сергеевич очень радушно. В течение двух -трех дней мы вели разговоры в его кабинете , а потом поехали на киностудию, где нас записали для передачи. Мне запомнилась встреча на Шаболовке, на старой студии. Очень хороший там народ был. Нас познакомили со всеми дикторами. Побывали мы во всех уголках, во всех аппаратных, во всех дикторских, во всех студийных театрах, в которых снимаются телефильмы. Волновались здорово, потому что никогда не приходилось выступать ни перед какой аудиторией. Сергей Сергеевич нас успокоил, говорит, не волнуйтесь, ничего страшного. Там приходилось говорить без тренировки. Сначала записывали Ивана Ивановича, он рассказывал о своих боевых делах. Кстати, там же, в Москве мы встретились с Кондратьевым, бывшим заместителем Грозного, а потом командиром бригады, когда Иван Иванович был вывезен в тыл. Рассказывать Грозному было что обо всех годах, проведенных в немецком тылу. Ивана Грозного боялись, немцы за его голову назначали огромные деньги, предлагали коров, землю давали, - даже за его мертвую голову. Он был гроза для фашистов. Я находился рядом в студии, где проверяется видеозапись, и откуда видно работу всех операторов. Мне было очень интересно! И тут меня пригласили в студию. Я сначала волновался, а потом ничего, разговорился. Передача, если кто смотрел, получилась неплохая. Но самое главное: у меня мечта была, когда я поехал на телестудию, чтобы после передачи не обо мне говорили, а чтобы услышали меня как можно больше ветеранов 2-ой Ударной армии. Переписка моя с ветеранами уже велась, и к этому времени я уже многое знал об этой армии, но хотелось узнать ещё больше подробностей, с тем, чтобы никто уже больше не говорил, что это армия предателей, и чтобы имена честных воинов 2-ой Ударной - тех, кто погиб, и тех, кто остался в живых, - не связывали с предателем Власовым.
http://retro-bus.livejournal.com/7064.html
В моем рассказе я забыл одну интересную деталь. Мне хочется вернуться обратно в прошлое. Я часто упоминаю саперов, которые занимались разминированием. Так вот, Мясной Бор - это страшное место, где работают и до сих пор саперы. Это знают жители, потому что читают часто предупреждения в газетах, что сбор грибов и ягод в Мясном Бору запрещен, потому что там работают воинские части. Как я уже ранее упоминал о линиях оборон, о том, что они перемещались очень часто, потому что бои шли всё время в течение шести месяцев, и каждое стоящее подразделение старалось себя обезопасить минным полем. Наших мин было гораздо меньше, потому что доставка их была сопряжена с трудностями и потом, вы знаете, что и промышленность наша только набирала темпы, но у немцев заготовлено было всего очень много. У них запас был, они начали инженерные мины делать в 36 году. Есть у них мина ПТМИ-35 - это противотанковая мина - очень страшная мина, она сохраняется до сих пор, на ней можно подорваться на тракторе. И подрываются! Лоси, иногда. Сейчас, конечно, мин этих меньше стало, но они ещё опасны. Этих мин было тысячи. Было очень много противопехотных мин, и приходилось разминировать, как я говорил, самому, работали воинские части, и с воинскими частями я работал. Работа велась с 44 по 54 год ежегодно, потом стали пореже приезжать. Но когда население стало селиться здесь , стали пасти скот, и начались подрывы, то воинские части снова приезжали и разминировали участки. И были такие случаи, что участки примерно с квадратный километр не "сдавались" по пять лет, потому что порядок такой: когда работает воинская часть, она разминирует участок, и его принимает государственная комиссия. Сначала проверяют контрольщики, - приезжают из округа, и земля передается по акту, чтобы ею можно было пользоваться. Контрольные группы после каждого разминирования снова и снова находили на этих участках боеприпасы.
Вот что такое территория Мясного Бора. Можно сказать, что были миллионы противотанковых мин. Я уже рассказывал, что я однажды подорвался, но в жизни моей был очень трагический случай, когда я потерял родного брата Валерия , о котором я рассказывал, что он работал в Ленинграде слесарем. Он приезжал в отпуск, и однажды осенью, это было в 48 году, в октябре месяце мы пошли с ним в лес. Погода была дождливая такая, а когда возвращались обратно, на дороге был рассыпан тротил, это на бывшей настильной дороге. Мы промерзли,
мозглая такая погода была, сели погреться, а он до моего приезда как-то ходил по этой дороге, когда саперы вывозили лес для строительства деревни Мостки, и видел, там противотанковая мина лежала, и говорит, давай-ка я сейчас еще одну мину принесу противотанковую. Он отлично знал, как они разряжаются, знал, что
сначала нужно обезопаситься, забив предохранитель. Я, правда, пробовал его отговорить, но это не получилось, он взял молоток, всё это было буквально метрах в десяти от меня, взял противотанковую мину, а она весит пять с лишним килограмм тротила. Тротил у немцев самый лучший, сильная у них взрывчатка. И он стал забивать предохранитель. Но мина взорвалась. А там рядом их лежало тринадцать штук. Взорвались только три штуки....
Но...лучше бы я там умер, потому что переживать, когда от родного брата НИЧЕГО не остается, осталась только пыль.... Когда меня взрывом отбросило, я поднялся, в течение трех часов бегал кругом, кричал, орал, потому что... Это трудно вообще -то рассказывать... Я никак не мог поверить, что НИЧЕГО не осталось... Но там НИЧЕГО не было, там была просто красная пыль на траве... на осенней, на серой... Я в таком сумасшедшем состоянии пришел домой. Не буду скрывать, впервые в жизни я выпил, и сразу две бутылки водки. Вообще, до ЭТОГО я не выпивал. И я совершенно ничего не почувствовал. Мы собрали людей, пошли на ЭТО место, думая, что я один не нашел. Но нет, ничего мы не нашли... брат испепелился... И вообще в Мясном Бору очень много подорвалось саперов. На моих глазах подрывались ребята. Сержанты подрывались, солдаты. Там даже целое кладбище было по дороге на Красный Ударник, правда, забросили его потом... Вот такие были случаи, значит... Так что хождение в Мясной Бор сопряжено до сих пор с некоторыми опасностями. Сейчас, конечно, опасность снизилась, но молодежи особенно не стоит брать в руки ни снаряды, ничего, потому что это всё взрывается.
Ко мне в 53 году приехал в гости дядя. Он служил во время войны на Северном флоте на американском тральщике и провел на фронте всю войну. Он освобождал северную Норвегию от фашистов. После войны он жил в Ленинграде, а потом уехал на Камчатку, работал начальником электростанции. Потом работал в Магаданской области начальником оловянного рудника. Приехал в отпуск навестить нас. Заинтересовался нашими местами, попросил меня взять его в лес. Это была осень, я ходил в район узкоколейки и жег там траву, чтобы легче было мины искать. И как раз там было место такое, очень жуткое: там на узкоколейке ещё стояли платформы, в которых лежали наши раненые, их вывозили из окружения, но не успели. То, что это были раненые, было видно по гипсовым повязкам, которые лежали на руках, на ногах. Сохранились шинели, бинты. Полные платформы навалены были ранеными. Вся территория кругом была завалена останками людей... Но самое страшное, что недалеко от этих платформ мы с дядей увидели погибшую женщину. От неё оставались волосы, остались шлепанцы типа тапок и рядом с ней - два детских
скелета. Я в то время уже привык к останкам, но - это даже страшно говорить - это поразило так, что мы стояли очень долго в оцепенении, потому что гибель ребенка - она, естественно, всегда вызывает самое трагическое чувство. А дядю увиденное, конечно, возмутило, потому что он никогда в жизни ничего не видел
подобного. И, когда мы пришли домой, он здорово возмущался, почему до сих пор, уже прошло порядочно лет, это уже 1953-ий год! - до сих пор не убирают останки? Но опять же, и я вернусь к тому же - наверное, всё же была вот такая, черт возьми, я не знаю, напасть на эту армию!...
Дядя мой, Виктор Иванович, очень здорово возмущался, и говорит: я прошел всю войну, у нас были случаи, когда мы сами не успевали хоронить, я имею ввиду на побережье северной Норвегии, то норвежцы сами моментально наших матросов хоронили. И до сих пор в Норвегии хранятся наши захоронения моряков, погибших в боях за освобождение Норвегии, и там их чтят. И в разговоре я ему сказал: слушай, ты коммунист, ты воевал, давай напишем куда-нибудь письмо! И мы написали письмо Клементу Ефремовичу Ворошилову, в то время он был председателем президиума Верховного Совета. Дядя уехал домой, вернулся в Магаданскую область, а осенью, где-то в конце ноября, уже начинались морозы, к нам в Мясной Бор приехала комиссия из Новгорода. Это представители облвоенкомата, Обкома партии. Я, конечно, не понял, не придал значени этому письму, потому что ответа мы не получили. Ну, и начала комиссия интересоваться, действительно ли в лесу до сих пор лежат останки погибших? Я говорю: да, лежат. Неужели никто их не хоронит? Я говорю: нет, никто не хоронил, потому что никакой воинской части не было дано никакого распоряжения. - Да ну, не может быть Этот разговор у нас состоялся, и потом они уехали. Через примерно две недели являются снова, и вместе с ними приехал инженер, главный инженер округа. Я сейчас не помню его фамилию, подполковник. Он привез несколько ребят-саперов и старшину, которого я отлично знал по работам по разминированию. И он в присутствии тех же представителей нашего обкома и облвоенкомата прямо заявил мне в лицо, что ты врешь.
В это время уже выпал снег. А инженер говорит: если ты хотя бы найдешь (это говорить вроде неприятно), если найдешь хоть один череп там, поверим. Я этого старшину знал, он не имел права пререкаться перед таким чином. Я говорю: хорошо, пойдем! Пошли с солдатами - встали на лыжи и пошли в лес. Но что такое найти останки, когда их полно? В некоторых местах даже винтовки лежали на поверхности, снегу было не очень много, мы несколько взяли черепов и привезли им. И разговор на этом кончился. В декабре месяце, это где-то перед новым годом, ко мне снова приехали товарищи. Приехал полковник из министерства госконтроля. Получилось так, что я сидел как раз на дежурке на станции. Комната у меня небольшая была в Мясном Бору. Заходит он в дежурку и спрашивает: где здесь Орлов Николай Иванович? Я говорю : Вот он я! - Можно к вам пройти домой? Когда мы пришли домой, он открыл папку, и оттуда достает копию письма. Показывает: вам знакомо это письмо? Я читаю, и смотрю: ага, это письмо, которое было написано нами Ворошилову. В углу стояла надпись: министру
госконтроля Жаворонкову выслать на место представителя. Об исполнении доложить мне лично. К. Ворошилов.
И вот благодаря этому письму и, конечно, благодаря тому, что Клемент Ефремович моментально вмешался в это дело, в 54 году летом был прислан в Мясной Бор, сейчас, извиняюсь, не помню точно, но мне кажется, полк, потому что собирал он останки и в Спасской Полисти, и в Мясном Бору. В Мясном Бору, я еще знаю, работал батальон в течение лета. И мне приходилось работать с ребятами, потому что я знал, где более всего лежит останков. Это здесь, недалеко от станции, на расстоянии полутора километров полоса была такая шириной километра в четыре с половиной - пять и в глубину примерно километр. Здесь лежали останки и выходящих из окружения, и тех, кто прорывался к окруженным. Это воины 65 СД Кошевого, 376 Кузбасской дивизии, которая почти полностью погибла, когда она прорывалась к окруженным в апреле - месяце. Территория была заполнена, насыщена останками до предела, и в течение лета их было собрано очень много. Эти останки были захоронены в центре деревни Мясной Бор, и там с тех пор появилось кладбище. Там потом стали хоронить уже все останки, которые находили. Вот такая история этого кладбища.
Ну, и как-то заинтересовался всем этим "Новгородский комсомолец", и я встретился с Владимиром Никитичем Поповым, в то время редактором этой газеты. Мы прочитали брошюрку в журнале "Советский воин", а может, в "Красной Звезде", уже не помню, очерк "Снежные призраки". Некто Токарев Константин описывал лыжников - уральцев, которые сражались в составе 2-ой Ударной армии. Книжка нас очень заинтересовала, потому что она проливала свет на события, показывала, что бойцы здесь как герои сражались. Книжка была о лыжниках. А мне в одном из моих походов удалось наткнуться на группу погибших лыжников. Это своеобразный музей, даже почище. Всё было видно отлично. Эти лыжники, как погибли, так и лежали, были на лыжах. Они разгромили немецкий большой обоз. И как раз в книжке там упоминалось об этом обозе. Как раз этот обоз и был, потому что рядом лежали скелеты лошадей. На наших санях со стороны лыжников, которые прорывались к этому обозу, стоял пулемет - максим, лежали останки погибших. Очевидно, охрана у немецкого обоза была большая, этот обоз выходил с юга на север, пробивались, очевидно, немцы в марте-месяце, когда пытались отрезать армию, и этот обоз разгромлен был. Там было порядка двух десятков саней, на санях лежали ящики с патронами, со снарядами 30-миллиметровыми. Лежали минометные мины, всё это сохранилось хорошо.
Меня это заинтересовало. Токарев приехал в Новгород, зашел в редакцию. Сейчас не помню - или письмо мы ему до этого написали...По крайней мере, познакомились. Вернее, он познакомился с нашими работниками газеты, а потом приехал ко мне в Спасскую Полисть. Однажды заходит товарищ и представляется: я - Константин Антонович Токарев, сотрудник издательства "Молодая гвардия", приехал посетить старые места, знакомые мне с войны. И он рассказал мне, что во время войны он был корреспондентом "Красной звезды" на Волховском фронте, и очень часто приходилось ему бывать в самом штабе в районе боев 2-ой Ударной. Писал материалы для "Красной звезды" и сам попал в окружение вместе с частями. Судьба сложилась так, что ему долго не удавалось выйти из окружения. Как он рассказывал, он вышел оттуда в августе - месяце. Впоследствии я встречал многих, кто выходил в августе. И позднее даже выходили. Сейчас известно, что группа большая наших штабников из 2-ой Ударной была выведена партизанами через Макарьевские Мхи в Тосно. Большая группа окруженцев прошла до Старой Руссы, и в этом районе вышла из окружения поздней осенью по замерзшему грунту, через озеро Ильмень. Так что сдаваться -то никто и не хотел.
С Токаревым мы сходили на место, где он выходил. Место он запомнил отлично, это перед деревней Мостки, там речушка Полисть пересекает железную дорогу. Вспоминал всю свою судьбу, рассказывал очень много интересного, и сказал мне, что он написал книгу о боях 2-ой Ударной армии. Эта книга в то время не была напечатана. Она пролежала в издательстве, говорили, что бумаги не было. Тогда действительно трудно было с бумагой...
Вот так я познакомился с первым журналистом, который воевал на Волховском фронте непосредственно во 2-ой Ударной. Токарев опубликовал в "Красной звезде" небольшую заметочку о моей работе, о моих находках, и на следующий год ко мне приехал очень интересный человек, в то время бухгалтер железнодорожной дистанции пути из Свердловска Федор Михайлович Бобров. Это ракетчик из 30 ракетного дивизиона. Он тоже участник боев в Мясном Бору, начиная с первых дней наступления, потому что реактивные установки пришли туда где-то в феврале 42 года, первые бои были под Спасской Полистью, потом бои под Мясным Бором. Он попросил меня свести его в Мясной Бор.
И вот мы с ним пошли по этим местам. У него была отличная память. Он даже, когда мы шли по дороге, слева, по южной дороге, перешли передний край немецкий, он говорит: вот здесь немцы нас отрезали, здесь я корректировал огонь, здесь воронки были, мы забирались в воронки. Зима, мороз.. Делали там примитивные печки разные - из ведер и из всего, что попадется, и обогревались. Воронку сверху накрывали ветвями елок. А рядом с нами нахходились немецкие позиции. Мы слышали их голоса. Я корректировал огонь; когда реактивные минометы делали залп, наша пехота прорывалась к немцам, сшибала их с передних позиций. Мы удивлялись: сколько наши пулеметчики ни били по ним - не могли сбить! Оказалось, у них были специально приспособленные на лыжах металлические щиты. Немец на лыжах подталкивал его, полз, и из пулемета через этот щиток стрелял.То есть, стрелки были закрыты, и нашим не удавалось их поразить. А вот реактивными залпами их всех сметало. Но подходили новые немецкие части, и бои не стихали в течение шести месяцев. Как раз Бобров мне рассказывал, что дивизион вошел сюда по последней дороге, она уже начинала раскисать, вошел в состав 2-ой Ударной и принимал участие в боях под Любанью, потом вместе с армией отступал и, как я уже говорил, мне после войны удалось найти этот дивизион. Он стоял в районе Малого Замошья, и, когда они были отрезаны, выйти не мог, и солдаты взорвали свои установки. Все знают, что "катюши" в то время были секретным оружием, сдавать противнику его никто не имел права, и машины поэтому были разбиты. Они до сих пор там лежат, я водил туда молодежь сколько раз, но несведующему человеку было не понять, что это такое. Они были на основе американских студебеккеров, кое-где на кабинах можно было прочитать это название машин. Остальное всё взорвано.
И ещё Федор Михайлович рассказал очень много о 2-ой Ударной и её воинах. О каком-то предательстве он ничего не знал. Какое могло быть предательство, когда все воевали! Все дрались, знали, что шли освобождать Ленинград от блокады, все были хорошо настроены, в основном была молодежь в войсках, никакой паники, никакого предательства: "Когда я услышал высказывание о том, что 2-я Ударная сдалась, я доказывал, что этого быть не может!" Он рассказывал, что однажды он присутствовал на вечере, когда Сталин сделал прием в честь нашего командования, и маршал Василевский тогда высказывал Мерецкову, мол, вы там сидели в болотах, и не могли ничего сделать с немцами. Я теперь уже знаю, что немцы своих "болотных" солдат даже награждали орденами за то, что они не только воевали, а просто за то, что они сидели в болотах....
...После раскопок самолета и похорон летчика Новикова у меня завязалась дружба с Виталием Ивановым. В то время он у нас был известен, он писал как раз о наших земляках-новгородцах, о героях Советского Союза. Его первая книжечка была выпущена (под названием) "Тридцать отважных". И как-то получилось так, что к ним в редакцию приехал Сумский Михаил Зиновьевич . Виталий познакомился с ним и рассказал обо мне. А в то же самое время обком партии поручил написать материал о моей работе в городской "Правде", и Виталий Иванов написал большую статью обо мне. И Михаил Зиновьевич решил со мной познакомиться.
Он приехал ко мне в Спасскую Полисть, мы с ним поговорили, он посмотрел, какие у меня хранились материалы, записал мои рассказы, и по приезду домой в Москву (а Сумский Михаил Зиновьевич был тоже корреспондентом "Красной Звезды" на Волховском фронте , в то время известным человеком, потому что он вместе с журналистом Волкомиром написал о групповом подвиге трех бойцов из Новгорода - Герасименко, Красилов, Черемных, закрывших своими телами амбразуры немецких дзотов). Так вот Сумский в "Литературной газете" опубликовал большой очерк о моей работе. После этого я стал получать большое количество писем от ветеранов.
Письма были очень интересные, люди писали очень подробно о своих боевых действиях, некоторые прошли через всё, что творилось здесь с самого начала наступления и до конца боев. Писали люди, которые побывали в плену. Писали очень многие. Потом была вторичная публикация Михаила Зиновьевича, опять же в Литературной газете.
Эту заметку прочитал Сергей Сергеевич Смирнов и заинтересовался моей работой. Молодежь, сейчас не знает, наверное, Сергея Сергеевича Смирнова. Она читает его книги , но не знает, что это был за человек. А все фронтовики, да и мы, взрослое поколение, мы обязаны этому писателю, лауреату Ленинской премии, очень многим. Это человек, который высветил многих героев Отечественной войны, всколыхнул в народе такие воспоминания... Все, от мала до велика, смотрели его передачи по телевидению, не было равнодушных людей, которые придя с работы и зная время начала передачи, не включил бы передачу Смирнова, - особенно фронтовики и те, кто пережил войну. Смирнов - это личность, которая запомнится очень надолго.
Так вот, Сергей Сергеевич приехал к нам в Новгород. Меня пригласили в редакцию, и там мы с ним познакомились. Я в то время уже переехал в Новгород, у меня росли ребятишки (у меня их семеро), их надо было определять в школу, а в Спасской Полисти было только начальное обучение . Жена работала на железнодорожном транспорте, мы написали начальнику дороги письмо, и он разрешил нам занять квартиру на станции Сортировочная Новгородского химкомбината.
Вот в этот период я и познакомился с Сергеем Сергеевичем Смирновым. В то время ко мне уже приезжали многие ребята со всех концов Советского Союза, приезжали с Горького, Татарии, водил я их по местам боёв.
Так вот, меня пригласили в редакцию "Новгородской правды" на встречу со Смирновым. Присутствовали все сотрудники газеты, потому что меня все знали, я сам писал уже в газету. Владимир Евгеньевич Попов, Костя Якимов, с которым мы очень много в Мясном Бору занимались вывозом оружия для новгородского музея. Встреча осталась в памяти на всю жизнь, потому что вдруг мне пришлось поздороваться за руку с человеком, которого я постоянно видел на телеэкране.
Встреча была очень интересная, а после неё Сергей Сергеевич пригласил меня в Москву на телестудию. Я работал уже на химкомбинате. Оформил командировку и поехал. Перед поездкой побывал в обкоме партии, где мне сказали, что со мной поедет Иван Иванович Грозный, известный наш партизан, первый командир бригады, созданной на новгородской земле в 1941г.
И вот мы с ним приехали в Москву. Принял нас Сергей Сергеевич очень радушно. В течение двух -трех дней мы вели разговоры в его кабинете , а потом поехали на киностудию, где нас записали для передачи. Мне запомнилась встреча на Шаболовке, на старой студии. Очень хороший там народ был. Нас познакомили со всеми дикторами. Побывали мы во всех уголках, во всех аппаратных, во всех дикторских, во всех студийных театрах, в которых снимаются телефильмы. Волновались здорово, потому что никогда не приходилось выступать ни перед какой аудиторией. Сергей Сергеевич нас успокоил, говорит, не волнуйтесь, ничего страшного. Там приходилось говорить без тренировки. Сначала записывали Ивана Ивановича, он рассказывал о своих боевых делах. Кстати, там же, в Москве мы встретились с Кондратьевым, бывшим заместителем Грозного, а потом командиром бригады, когда Иван Иванович был вывезен в тыл. Рассказывать Грозному было что обо всех годах, проведенных в немецком тылу. Ивана Грозного боялись, немцы за его голову назначали огромные деньги, предлагали коров, землю давали, - даже за его мертвую голову. Он был гроза для фашистов. Я находился рядом в студии, где проверяется видеозапись, и откуда видно работу всех операторов. Мне было очень интересно! И тут меня пригласили в студию. Я сначала волновался, а потом ничего, разговорился. Передача, если кто смотрел, получилась неплохая. Но самое главное: у меня мечта была, когда я поехал на телестудию, чтобы после передачи не обо мне говорили, а чтобы услышали меня как можно больше ветеранов 2-ой Ударной армии. Переписка моя с ветеранами уже велась, и к этому времени я уже многое знал об этой армии, но хотелось узнать ещё больше подробностей, с тем, чтобы никто уже больше не говорил, что это армия предателей, и чтобы имена честных воинов 2-ой Ударной - тех, кто погиб, и тех, кто остался в живых, - не связывали с предателем Власовым.