ВЕРА
Скажете такого не бывает? Хм... Бывает. Отвечу я. Всякое бывает. Как говорит киношный герой: " ... и жук свистит, и бык летает..."
В одной коммуналке, в одной отдельно взятой комнате, проживала девочка Вера. Имя-то у неё было такое. Верящее. Да и сама она была верящая всем и всему. А как говорится: по вере и воздаётся. И воздалось ей.
В той же самой коммуналке жил старик седой. В самой крайней от кухни комнате. Аккурат напротив входной двери в эту квартиру. Не сказать, что был он нелюдимым. Но и не слишком общительным. Такой. Ненавязчивый, незаметный. Но только подумаешь, только вспомнишь о нём - он рядом оказывается. Лицо простое. Можно даже подумать, что деревенское. Может и оно, деревенское. Но прожил он всю сознательную жизнь здесь, в городе. И о его деревенском или каком-либо ещё прошлом никто не знал. Да он и не распространялся. Ни о прошлом, ни о чём вообще. Так, перекинется парой слов на кухне, поддежит разговор в коридоре, если спросят о чём - всегда ответит. Но не лез с советами и поученьями, коими переполнены обычные бабки и сильно пожилые мужчины. Короч, не фонтанировал, как в виде похвалы его характеризовал вечно непросыхающий сосед Яша.
Отдельно остановимся на Яше. Чудо сие проживал за стенкой у седого старика. Случались с ним бурные приключения и вёл он не самый спокойный образ жизни. Зашагивала к нему подруга Нюра. Такая же отъявленная хулиганка и проныра. С помятым с перепою лицом, с горящим взглядом революционерки, всклоченными грязными волосьЯми. Но всегда чистая и аккуратная в одежде. Хоть и не новой, конечно. Что было сильно удивительно. Сама как кикимора с болота, а одежда как у последней аккуратистки. И вот они пили, пели. Спали на всю квартиру. Слышимость-то из-за еле держащихся на честном слове, от частых вскрываний-выбиваний, дверей отличная. И пьяные храпы, и оргазмические стоны неслись как в кинотеатре с экрана. Порой собиралась у Яши его дружеская кодла с ближайшей округи. И тогда стены дрожжали, а не просто храпы-стоны. А так, в свободное, от неспокойной фазы его жизни, время, Яша работал. Дворником. Не совсем понятно было, почему комнату ему дали на третьем, как сказала дородная тётя Зина, еврейском этаже. Но тем не менее, жил он здесь, в этой коммуналке на третьем. И сваливать подальше, поближе к своим алкашам и кикиморам, как сказала, опять же, та самая тётя Зина, он не собирался.
О тёте Зине. Эта тётя была такая тётя... Яшка её называл тётей-Мотей. В отместку её вечному недовольству его счастием. Хорошо ещё, что так культурно, не на мате, он её называл. Не как свою кикимору Нюрку. Уважал, значит. Это тоже хорошо. Между соседями должен быть мир. И солидарность, если чё. И да, тётя-Мотя тоже ворчала. Но не кричала и не скандалила, а вела себя спокойно. Как Яша - культурно. А если надо, то выражала и солидарность. Особенно, когда он выганивал зарвавшуюся Нюрку вон. Она жалела его на кухне, поила чаем, угощала пирожками. Приговаривая при этом вполголоса, как здорово бы было, если б Яша завёл себе другую, более достойную, подругу. Глядишь и жизнь его бы наладилась, здоровье поправилось. И они, соседи его, не ворчали бы. На что Яша, всё ещё не отошедший от переживаний, доставленных ему Нюркой, отвечал, что заводятся только тараканы, а другую, более достойную, завести невозможно. Не заводить надо. Надо искать. " Так, ищи. Ищи уже скорей", - полушёпотом приговаривала соболезнующая тётя Зина. Яша, чтоб не слишком она соболезновала, а то, с бодуна голова гудит как колокол, да Нюрка хоть ты что, не выходит из головы, обещал пойти и поискать. На том их обоюдное, на одну и ту же тему, общение заканчивалось и Яшка полз в свою комнату отсыпаться до следующей попойки или рабочего времяпровождения. Ту уж, как карта ляжет. А тётя Зина вздыхала горестно, прибирала за Яшкой грязную посуду и доедала недоеденое им. Она, вообще, не любила, когда готовые продукты оставались. Суп там, или биточки с капустой. Всегда доедала. Потому, наверно, и была такой дородной. Жила она одна. Муж её уехал за длинным рублём на севера, да так и не вернулся из одного из заездов. Тётя Зина ждала его, ждала, а потом и выдала вердикт его долгому отсутствию: другую встретил. Сей факт её не то, чтобы очень растроил, виду она не показывала, но полнеть после такого вердикта стала в геометрической прогрессии. То есть, моментально. Раз - и шире. Раз - и ещё шире. Её талия. Была когда-то. Талия у неё была. А она как-будто и не замечала изменений своей внешности. Работала она недалеко от дома, в булочной кассиршей. Много общалась. Много общалась с мужчинами. Ей делали комплименты. С ней заигрывали. Флиртовали. И если раньше, будучи ещё здесь, рядом с ней, муж дико ревновал ко всему к этому, то теперь никто не мешал ей наслаждаться мужским вниманием. Только жёны этих мужчин. Они фыркали, осматривая магазинную кассиршу критичным взглядом, делали надменное лицо и демонстративно выходили из булочной, предоставляя мужьям самим выбирать и расплачиваться. Ну вот ещё, будут они с какой-то кассиршей, к тому же падкой до внимания мужиков, находиться в одном помещении. Пусть мужья сами там. И сравнят потом, кто лучше: законная жена или вульгарная кассирша. Мужья не замечали ни мимики, ни недовольства своих вторых половин. Зина всем нравилась. Она была привлекательной. Не зажатой комплексами. Спокойной и улыбчивой. И всяко им было приятнее пообщаться с ней, чем с приевшимися, что уж тут мудрить - жёны приедаются со временем, жёнами. Когда муж не вернулся и фигура Зины стремительно стала расти в ширь, жёны улыбнулись, сказали про себя, что есть на свете справедливость, и преспокойно оставались на улице, отправляя мужей в булочную. К чему теперь ревновать? А мужья снисходительно отнеслись к Зининым изменениям. Подумаешь, талия раздалась. Всё остальное-то на прежнем месте. И характер тот же. Да и плюсом пошло отсутствие ревнивого мужа.
В комнате, ближайшей к кухне, жила учительница. Звали её Людмила Павловна. Возраста она была неопределённого. Имела сына Пашку. Преподавала в школе физику. Попав когда-то, между учебных семестров, на практику в эту школу, так там и осталась. Причина бросить очное обучение и остаться, переведясь на заочное, была веской. Этой причиной стал не очень молодой историк. По совместительству муж директрисы. Сам он был не такой уж и примечательный. И жена у него была из бывших немок. Аккуратная. Дисциплинированная. Строгая. И красивая. Очень. Всем этим набором она, наверно, и подавляла мужа. Как и привлекла когда-то. А вот Людочка, молоденькая голодная студенточка, ничем подавить не могла. Она была простой поселковой девушкой. Непосредственной и открытой. Её легко можно было уболтать в лаборантской, случайно, якобы, касаясь при разговоре груди рукой, и нижней части тела при выходе из ллаборантской. Зорко наблюдая при этом за её реакцией. Да, реакция положительна. И в недолгом походе с классом, традиционном в те годы, куда случайно, якобы, попала и Люда, лишить её невинности. И теперь уже Людочка искала возможности остаться с ним в лаборантской. А потом, ко времени, когда полугодовая практика заканчивалась, придумать в учительской, что практику руководство института решило продлить, в целях более полного ознакомления с будущей профессией. И остаться ещё на полгода. Наврав в институте, что заболела мама и нужен академический отпуск. И существовать теперь на нищенскую зарплату. Без всяких надбавок, привилегий. И почти на птичьих правах. Потому что действующая физичка то ли уезжает с мужем-военным на новое место службы, то ли его ещё не переводят(( Но, тем не менее, отпуск свой она затянула и преподавать физику некому. А Александр Палыч уже не рад был такому повороту дел. Как-никак жена - директор школы. Ну, сгульнул. Ну, студентка. Сама же знала на что шла. Ну, было. Ну, произошло всё. Но зачем же продолжать-то? Он ведь не молодой мальчик, свободный от обещаний. Кроме такой примечательной жены, у него ещё сын. Вылитый он. Названный в честь деда Пашкой. Ученик старших классов. А дети, они такие любознательные в вопросах секса. И их уединения в лаборантской рано или поздно заметят. И задумаются. И кто-нибудь кому-нибудь скажет. И всё разнесётся. И дойдёт до жены. Как-то некомфортно потом будет. Ах, почему так повернулось? Но Люда влюбилась по уши в этого неказистого историка. Она влюбилась так, что случилась и эта история с, якобы, продолжением практики, и история с, якобы, болезнью мамы. А потом и желание любой ценой быть с любимым мужчной. И как водится, известие о её беременности, не принесло ей той радости, на которую она расчитывала. Он, её кумир, услышав новость, отвернулся и вышел. Даже не пошарив рукой у неё под юбкой. Конечно, подспудно он ожидал такого известия. Не мальчик же. Ну, не хотел он об этом думать и всё. А Люда расчитывала теперь привязать его ребёнком. Хоть как привязать. Она не скрывала свой токсикоз от коллег. Всю тяжесть беременности она проживала в коллективе. И ей сочуствовали. Помогали. Только никто не задался пока вопросом, кто же отец будущий. А она ждала вопросов. Чтобы ответить. Но никто не спрашивал. Александр Палыч поддерживал её на общих основаниях. Никто ничего не заподозрил. Люда ушла в декрет и на том неспешное школьное время потекло дальше. Ага. И виновник беременности, вольный и невольный, успокоился. Как-будто так и надо. Как-будто он не при чём.
Ах, женщинам так нужно присутствие мужчины рядом. А беременным - вдвойне. Если, не втройне. Этот горе-любовник расчитывал... Неизвесно на что он расчитывал. За месяц до родов Люда пришла прямо в школу. Чтоб уж наверняка. В учительской был шок от известия. Как? Такой положительный? Муж директора!!! С кем? Со студенткой-практиканткой!!! Коллектив разделился на две части. Одни были за Люду. Типа она не виновата, он её, такую неопытную, завлёк и нести ответственность не хочет. Ишь, какой кобель. Подумаешь, чей муж. Как захотелось - так и вскочило, а как отвечать - так я не я. Уууу!!!!
Вторые поддерживали его. Но, прежде всего, директора, его жену. Осуждали Люду. Говорили, что захотелось сразу и работу приличную, и оклада хорошего. Да и мужчину положительного. Приехала тут на практику. Выискалась какая. А вы, говорили директрисе, не обращайте внимания на неё, Люду в смысле, как приехала, так и уедет. А мужа простите, с кем не бывает. Тем более, вам сына в люди вывести надо. А эта пигалица пусть урок на всю жизнь получит: не своё - не трогай. В данном случае - не желай.
А Люда уболтала как-то несговорчивого директрисиного мужа. Чем уж она его взяла на последнем месяце беременности? Неведомо. Только ушёл он от своего директора-жены. К некрасивой сильнобеременной вчерашней практикантке. И ведь жили же они вместе. И ребёнка вместе родили. Но. Прошло время и вернулся блудный муж под директорово крыло. Оставив Люду с её пелёнками, немытыми кастрюлями и бессонными ночами. Сама, сказал, захотела рожать - сама и рОсти. А Людке-то некуда деваться теперь. Ни на что не поддаётся бывший любимый. Твёрд как кремень. Ну и плюнула она ему в спину. И уехала к матери. А и мать не принимает особо. Типа тоже мужика на старости лет встретила. Им уединение нужно. Спокой всякий. А ты тут с младенческим бардаком пожаловала. Езжай уж, дорогая доча, туда, откуда народила ты его. Ну что делать? Возвернулась в стылую общаговскую комнату с малым дитём. Но рук не опустила. Ходила, требовала, выбивала. И выбила коммуналку. Где и условия получше всяко, чем в общаге. И народ окружавший добрее в разы. Где её понимали и жалели. Поддерживали и помогали, чем могли. Сына она назвала Пашкой. В честь отца. Её отца.
Ну и в последней комнате, не самой шикарной, поскольку у самого почти синего моря, а попросту у туалета, с ванной совмещённого, проживала краса-девица с косой до улицы. И звали её обнадёживающим именем Вера. И верила она в надежду и любовь. И не прогадала в своей вере. Жила Вера одна. Восемнадцать ей уже исполнилось. Но родителей у неё не было. Сирота она была. Из детдома. По счастливой случайности, в пору чьей-то там предвыборной компании, получившая причитающееся ей жильё. Ну, естественно, жильё ей причиталось и не такое вовсе. А отдельная однокомнатная квартира полагалась. Но кто ж даст-то? Ладно, хоть такая досталась жилплощадь. Выглядела она чистым ангелом. Большущие синие глаза, тонкие правильные черты лица, прозрачная кожа. И коса. Удивительно. Как можно в детдоме косу выростить? Свой лимит на высшее образование она использовать не хотела и сразу пошла работать. Тут рядом. В котельную во дворе. Тяжело, трудно. Зато деньги неплохие. И время свободное есть. В свободное время любила Вера либо гулять по улицам, либо в картинную галерею пойти. Там она у Айвазовского торчала всегда. То у " Княжны Таракановой", то у " Девятого вала". Смотрела, а сердце замирало от ужаса. Вера плавать не умела. Да и просто воды боялась. А здесь, хоть и страшно было смотреть и представлять себя там, во время этого разгула стихии, но задним умом-то понимаешь, что ты здесь, в безопасности. Получив от длительного просмотра и, практически, медитации порцию адреналина, она возвращалась в постылый детдом и мечтала, лёжа под одеялом, укрывшись с головой, об отдельной квартире. И намечтала.
Сейчас же она мечтала о любви. Любовных романов она никогда не читала. Кинофильмов подобных не любила. И как там должно быть она не знала. Но глядя на соседку по коммуналке, Людмилу Павловну, точно знала, что не так. А вот как? Подсказать некому. От таких мечтаний от неё, видать, за версту несло желанием этой самой любви. И все молодые недоросли округи не сводили с неё глаз, лишь только она появлялась в поле их зрения. Это доставляло некое неудобство. Они как флотилия за флагманом катили за ней на своих мопедах, лисапедах. А были и крутыши на мотоциклах. И этот рёв, эта вонь от бесконечно газующих, пантящихся подростков на мототранспорте стояла во дворе с утра до ночи. Но Вера ни одного из них не удостоила взглядом. Она ждала и верила в чудо.
Чудо приключилось на Новый год. Есть ведь присказка новогодняя, что " ... что ни пожелается, всё всегда произойдёт, всё всегда сбывается..." Столкнулась Вера на кухне с седым соседом. Извинилась и скрылась в своей комнате. А старик её сокровенное желание услышал. Так, что как-будто она ему сказала о нём. Решил помочь девочке. Ничего не говоря ей при этом. В самый новогодний вечер приехал к нему неведомый ранее никем внук. По возрасту как раз Вере подходит. Скромный такой. Не сильно разговорчивый, как дед. От него пахло морозом и лесом. Дед пояснил, что лесничий он. Во как, неожиданно. Город, дед проживший весь свой век в этом городе. И тут вдруг внук-лесничий. Как это может быть? Не известно как, но может. Ответил старик. Ну а так как в коммуналке между соседями был мир, дружба и взаимопомощь, то и доверились словам старика, поверили и выяснять более ничего не стали.
Праздник справляли сообща, все вместе. Зина принесла отменных, самых лучших и свежих продуктов. Замутила, заварганила салатов, пирогов, горячего, холодного. Накрыли большой круглый стол в кухне и расселись кто как хотел. В девять проводили старый год. Выпили по-маленькой. Минут через двадцать стали подтягиваться неожиданные гости. Вот к Яшке пришла, скромно потупив глаза, Нюрка. Давно её не было. И он, охваченный желанием и страстью, увлёк её в свою берлогу. А там уж, никто и не акцентировал внимания на доносящихся звуках. Вот к Зине, столь потратившейся на общий стол, приложившей столько сил, потратившей столько времени на готовку, пришёл чей-то муж. Она вся цвела и пахла. И без стеснения сказала, что она тоже женщина и ей просто необходим мужчина. Хотя бы в Новый год. В качестве подарка. И уединилась с ним так же, как Яшка с Нюрой. В кухне остались только трое: дед с внуком и Вера. Сидели тихо, наслаждаясь тишиной и теплом уютной кухни. Пол двенадцатого вышли из своей комнаты посветлевший и раслабленный Яшка. Нюрка щурила глаза от света и не скрывала своего полученного удовольствия. Чуть позже, почти к самому бою курантов подтянулись Зина с мужчиной. На их лицах не было такого блаженства, как у Яшки с Нюрой. На что Яшка, не стесняясь, сказал: " Ничё, в первый раз с чужим мужиком всяко может быть. Вы ж не подстраивались друг под друга. Времени для этого у вас не было. А первый блин, как известно, комом". " Ничё, - продолжил Яшка, - щас встретим, отметим и идите пристраивайтесь-подстраивайтесь сколько влезет. Никто и слова не скажет", - и Яшка строго посмотрел на присутствующих. Присутствующие были нисколько не против Зининого счастья. Пусть и с чужим мужем.
Вера со стариковым внуком даже и не общалась особо, а по-утру попросту уехала с ним в тайгу. Навсегда. Зина получила, наконец, своё счастье. О чём свидетельствовали блестящие глаза и зацелованные до крови губы. Ну прям, как подростки))
Яшка не стал выгонять заездившую его за ночь Нюрку, а всем своим видом показывал, что давно мечтал, чтоб на нём так ездили. Он мечтательно поглядывал на Зину, встав при этом спиной к Нюрке. Чтоб не заметила. Она и не заметила. А Зина смекнула что к чему. И ответила Яшке многообещающим взглядом. Под благовидными предлогами они спровадили своих любовников и предались вдруг вспыхнувшей любви аж на все новогодние каникулы. И после каникул они друг друга любили. Яшка бросил работу дворника. Вспомнил, что при царе Горохе, он обучался и имел неплохие успехи на поприще слесаря-сантехника. И так ужасно пить бросил. Теперь Зина приносила ему совсем другой алкоголь. Который и не хотелось неконтролируемо глохтать. Всё у всех устроилось в этой коммуналке. А всему виной Верина вера в любовь. Именно она заставила седого старика вспомнить, что он, на самом деле, не простой старик, а волшебник.