Крупнейшая барахолка Крыма
Журналист «Республики» исследовал нравы главного стихийного рынка Симферополя
Кирилл Железнов
Здесь можно найти крышку на бензобак советского мопеда «Карпаты», шаль, которую носили полвека назад, книги на любой вкус, саморезы и гвозди, советскую бижутерию, детские колготки, простыни с клеймом уже несуществующих воинских частей, солдатские сапоги и опасную бритву «Ракета». Конечно, «все в идеальном состоянии».
Туфли за двадцать гривен
Блошиный рынок начинает оживать к семи часам утра. В предрассветных сумерках на асфальте шуршат клеенками, раскладывают товар и переругиваются местные продавцы. Из подъехавших пошарпанных «Жигулей» третьей модели бритый наголо дед выгружает свой скарб. Первым достает пак из-под бананов, доверху забитый книгами с надорванными корешками. Следом идет тачка-«кравчучка» с перемотанной синей изолентой ручкой, живая собака (наверное, не продается), здоровый бюст Ленина, подпорченный советский инструмент…
На старых, разорванных ветром клеенках разложены тома Достоевского вперемешку с поношенными калошами, подсвечники с огарками свечей, колеса для детского велосипеда «Гномик», погнутый гаечный ключ, статуэтки неведомых автору (и, скорее всего, мифологии) древних богов. Здесь есть абсолютно все! Если вдруг кому-то вздумается провести опись продаваемого на блошином рынке имущества, то этому безумцу придется запастись несколькими сотнями тетрадей.
Гантели, раритетные пленочные фотоаппараты, измазанные чернилами резиновые пупсы, сделанные еще для детей Советского Союза, пилы, молотки с рукоятями и без них. Буржуйки, прочищенные и готовые к употреблению - кидай дрова да грейся. Продавцы - те, кто победней, оттеснены к стадиону, те, кто побогаче - торгуют поближе к улице Севастопольской. У последних и товар новей, и глаза поуверенней. А те, кому не повезло стать королями и королевами блошиного рынка, сидят на корточках, курят и замыленными взглядами скользят по своим и соседским пожиткам. Перебрасываются парой слов. Иногда бегут в «наливайку» на Центральном рынке. Холодно стоять, а водка хоть и греет плохо, зато настроение поднимает.
Я со своим пакетиком собранного в доме барахла устраиваюсь на бетонной лестнице на окраине рынка. Продаю статуэтку собаки, журнал мод пятилетней давности, книгу «Проклятие рукописи», чеканку на стенку, по форме и расцветке похожую на крышку от кастрюли, десяток фигурок из киндер-сюрпризов.
«Сыночек, купи туфли, хорошие, всего один сезон носила, - сгорбленная старушка в сером плаще до пола протягивает мне обувь
светло-коричневого цвета на высоком и толстом каблуке. - За двадцать рублей возьми, выручи бабушку».
Руки ее трясутся, и пара туфель мелко перестукивается каблуками. В глазах - просьба о помощи. Старушка пока не на паперти, но, скорее всего, отделяют ее от этой паперти вот эти вот светло-коричневые туфли. Судя по фасону обуви, в них старушка цокала в молодости. Наверное, гуляла под ручку с кавалерами и весело щебетала.
Туфли я купил. Из жалости. Выслушал от соседа-продавца - бойкого деда Кузьмича, что «это самая дурацкая сделка, которую он в жизни видел». Впрочем, старушечью обувь он у меня согласился перекупить. За три пятьдесят.
Здесь, на блошином рынке, пятьдесят копеек - это деньги. Например, на них можно купить коллекционную статуэтку из киндер-сюрприза. Такая же в интернет-магазине стоит двадцать гривен, но местные продавцы об этом не знают и с радостью сбывают ценный товар за бесценок.
По дешевке уходят и книги. Тома приносит спившаяся интеллигенция (но у них покупать невыгодно - они знают цену печатному слову), волокут в грязных и вонючих мешках бомжи. Сначала пытаются продать местным торговцам, если товар не идет - несут в пункт приема макулатуры. Для них, что Хемингуэй, что Стендаль, что Дарья Донцова.
Бесценные строки и попсовое графоманство - все едино. Книги попадают в покрытые струпьями, раскарябанные до крови руки из помоек и свалок. Том за гривну, две. Бомжей, приносящих книги, продавцы называют «библиотекарями».
Баланс - отрицательный
Мимо проходит патруль милиции. С интересом поглядывают на меня и мой товар, но ничего не говорят.
«Они интересуются теми, кто мобилками торгует, - говорит дед Кузьмич. - Мы им даром не нужны».
Кузьмич на блошином рынке - свой человек. Всю жизнь работал на стройке. Вышел на пенсию и пока мог - шабашил. Несколько лет назад на одной из строительных халтур сорвал спину и понял, что с ремонтами пора заканчивать.
«Я стою на лесах с ведром раствора и пошевелится не могу - спину заело, - рассказывает он. - Кричу молодым, чтобы помогли, а они ржут и на мобильники свои поганые меня снимают. Отпустил ведро, а оно об леса ударилось, отскочило и окно на первом этаже выбило. Послал я напарников подальше и больше не работаю».
Теперь деятельная натура Кузьмича нашла новый заработок. Скупив у соседей за бесценок рухлядь, он неделю чинил старые утюги, печки, чистил картины. Приложил к ним свой, ставший ненужным, инструмент и поехал торговать на рынок.
«В первый день двадцать гривен заработал, - вспоминает он. - А потом пошло-поехало. Бывает и по сто в день наторговываю».
Как это удается деду - неизвестно. Среди коллег-продавцов он пользуется славой удачливого, и после рабочего дня позволяет себе выпить с ними пятьдесят грамм коньячку. Ко мне же клиенты не подходили несколько часов подряд. Наверное, ассортимент убогий.
«Ты бы, сынок, лучше работать шел, - жалеет меня знакомая Кузьмича - Татьяна, громкоголосая женщина бальзаковского возраста. - Здесь одни старики торгуют, к пенсиям нищим прибавку зарабатывают».
Простояв еще несколько часов, я продал молодой девчонке журнал «Лиза» пятилетней давности за две гривны. Оказывается, в коллекцию. Торговый день закончился «в минусах»: потратив на туфли двадцать гривен, я заработал всего пять с половиной.