Не дай мне Бог сойти с ума
Спецрепортаж «Республики» из симферопольской психиатрической больницы № 1. Это иной мир, из которого наша «нормальная» жизнь видится по-другому
Кирилл Железнов
Попасть в палаты психбольницы сложнее, чем организовать репортаж из тюрьмы. Закон строго охраняет тайну личности и диагноза душевнобольных. Мы работали, только расписавшись в том, что не будем фотографировать пациентов и брать у них интервью.
«Это государство в миниатюре»
«Я тебе сейчас е.ало разобью», - в утренней семичасовой маршрутке разборки из-за 25 копеек: то ли водитель, хилый усатый мужичок в очках действительно зажилил монетку, то ли пассажир, крепкий дядька с залысинами и опухшим лицом, срывается на заведомо слабом противнике. Слово за слово. Зацепились. Громкий мат, испуганные первоклашки, уставшие мамочки с ранцами на коленках, мужики, делающие вид, что ничего особенного не происходит, теснота. Обычное городское утро.
«Я, б.ядь, тебе их отдал», - пытается отбиться очкарик.
«Останови, - требует крепкий дядька. - Сейчас я тебе, сука, почки опускать буду».
Монетка кочует по салону от водителя к пассажиру: быть битым очкарику не хочется. Выходя на площади Советской, дядька кидает монету на пол со словами, мол, это тебе, шоферюга, на бедность. А я… А я еду в сумасшедший дом, на репортаж. Хотя, знаете, насчет «нормальных» и «сумасшедших» - грань-то очень тонкая. Нормой ведь считают то, что приняло большинство. Или то, с чем смирилось это самое большинство.
Время почти восемь. Ворота первой психиатрической больницы на Розы Люксембург открыты. «Розочка» - так называют ее симферопольцы, пожалуй, один из самых известных объектов крымской столицы. Наряду с «пентагоном» или Вечным огнем. В общем, это место хорошо знают, но обходят стороной. Большинство, готовое глотку перегрызть за 25‑копеечную монету, привыкло шарахаться от душевнобольных и сочинять про них анекдоты.
Возле шлагбаума психбольницы сидят двое пожилых мужчин, пропускают всех пешеходов и останавливают машины. Ездить здесь не положено, а асфальтовая дорога, уходящая вглубь территории, для служебного транспорта. Старые каштаны срослись уютными зелеными арками над дорогой и тротуаром. На клумбах осенние цветы. Очень тихо, такое ощущение, что попал в неторопливую деревеньку где-то далеко-далеко за городом. Спешат здесь разве что врачи - в тенистых аллеях то и дело мелькают белые халаты. Да и они, врачи, какие-то на удивление спокойные и внимательные.
«Да, голубчик, правильно, - легко касается моего локтя женщина-доктор, которую я спросил, как пройти к кабинету главврача и смотрит в глаза. - Вот как сказали, так и идите».
Потом она еще долго провожает меня взглядом, чтобы удостовериться, правильно ли я иду. Странно, создается впечатление, что медики ведут себя несколько… В общем, как с больным. Или это профессиональное? И ласка, необходимая для работы с душевнобольными, стала для них привычкой?
«В этом году больнице исполняется 205 лет, - рассказывает главврач Михаил Юрьев, крупный и кряжистый мужчина, похожий на сибиряка. - Чего только она не видела за это время. Кстати, знаете, что фашисты здесь больных расстреляли, когда захватили Симферополь? То же самое они проделали во всех странах, которые завоевали, во всех психиатрических больницах. Боролись за чистоту человечества. Только вот через десять лет, например, в той же Польше снова был такой же процент душевнобольных, как до войны. Это плата человечества. За что? За цивилизацию. Чем крупнее город, тем выше процент сумасшедших».
Кстати, насчет развития и цивилизации: по своей инфраструктуре психиатрическая больница похожа на имение помещика, неведомыми силами перенесенное в XXI век. Значительная часть зданий, которые используются сейчас в качестве приемных покоев и отделений, когда-то были конюшнями, гаражами и сараями. Потом, уже в советское время, их стали приспосабливать под палаты, чтобы увеличить количество койко-мест. Нетронутым с давних пор остался жилой фонд - несколько одноэтажных домиков на краю больничной территории. Идешь, идешь по аллее и тут бах: за сетчатым забором чей-то огородик, дети бегают, вода в бочках для полива грядок блестит на осеннем солнце.
«Это жилье давали сотрудникам больницы после Великой Отечественной, - объясняет главврач, перехватив мой удивленный взгляд. - Потом жилплощадь передавалась по наследству, и сейчас там живут люди, никак не связанные с психиатрией. Но постройки остались на нашем балансе, жильцы требуют сделать ремонт. А какой там ремонт, если я его еще не во всех отделениях сделал? Средства нужны большие. А вообще, знаете, наша больница - это государство в миниатюре. У нас есть газовая служба, коммунальщики, слесаря, юридическая служба, храм, жилой фонд, свалка, которую мы обслуживаем своим ЗИЛом. Вот так вот».
«От тюрьмы, сумы и психбольницы не зарекайся»
Утренняя планерка в кабинете главврача. Восемь часов. Вдоль стен расставлены стулья, длинная книжная полка с иконами: большими и маленькими, в окладах и без. Докладывает начмед Сергей Сардак - усы щеткой, высокий лоб, быстрые внимательные и мягкие глаза. Он среднего роста, о психиатрии может рассказывать часами, потомственный врач. Про таких говорят: «повернутый на своем деле».
«Принято 17, выписано 19, смертей нет, состоит 899 человек, - читает каждодневный утренний доклад. - Проблемный больной поступил в десятое отделение, старая история: утратил семью, жилье, бомжевал, пил. После припадка забрали в бессознательном состоянии в седьмую больницу, там сделали анализы, исключили вероятность черепно-мозговой, доставили к нам. Профессионально пьющий: и выпивает, и наливает, и просит угостить. Дезориентирован. Температура, еще подозрение на желтуху».
Таких вот, без жилья, без семьи, иногда привозят пачками. Спившиеся, а порой в шизофреническом бреду. Врачи ставят их на ноги, выписывают - но часто через какое-то время человек возвращается. За пределами больницы его «подлатанное» сознание ничего, кроме стрессов, не ждет, а потрясения и социальная неустроенность снова ведут по замкнутому кругу беспробудных пьянок и ночевок на скамейках. Психохроники.
«В первом отделении два иностранца. Один вроде из болезненного состояния вышел, сегодня его посмотрю, - берет слово главный психиатр Минздрава Крыма Светлана Дымшиц. - Там проблемы с университетом могут возникнуть».
Позже я попаду в первое отделение и познакомлюсь с взволнованным чернокожим парнем из африканской страны, который учится в одном из крымских университетов. Он пытался покончить жизнь самоубийством, даже разбил окно. Рукой. Занимается боевыми искусствами. Врачи говорят, мол, это проблема социальной адаптации. Такие случаи не единичны. Теперь его судьба в руках психиатров: скажут, что пережил кризис и может учиться - оставят в Крыму. А если заподозрят вероятность повторения суицидальных эксцессов, значит, придется пареньку собирать чемоданы. А он домой ой как не хочет! Плохо сейчас там. Неспокойно и голодно.
…Планерка идет, катится по накатанным десятилетиями рельсам: вопросы, доклады, рекомендации, диагнозы и приказы. Потом по хозяйственной части - диаметр труб, сколько стоит бойлер, как подшивать прохудившийся потолок в актовом зале, где взять раковины и так далее. Ежедневная, болотная, бытовая рутина сжирает врачебное время.
«У наших подопечных разные ситуации, разные истории, болезни и диагнозы, - после планерки, перед обходом, закуриваем с главврачом по одной. - Есть те, кто сломал водкой себе жизнь и сознание. Но есть и врожденная предрасположенность, есть последствия критических стрессовых ситуаций, болезней, в конце концов. А вообще, знаете, для того, чтобы сойти с ума, надо иметь ум. Многие наши пациенты - это не маргиналы, а творческие люди. Книги пишут хорошие, стихи. По дереву вырезают. Картины рисуют. Потом покажу». Как рассказывают врачи, болезнь может прийти к любому, вне зависимости от социального статуса, образа жизни и толщины кошелька. Живет человек, работает, горя не знает. И тут раз… Что происходит, какие гены, какая химическая реакция или чья воля обуславливает, к примеру, ту же шизофрению, сказать невозможно. Это все равно, что предсказывать смерч.
«У нас лечился один пациент, у него были слуховые галлюцинации, - рассказывают медики. - Начались внезапно, в какой-то момент он просто понял, что не сможет с ними совладать и обратился в больницу. Нам удалось его социально адаптировать - он по-прежнему слышит голоса, но научился не выполнять их команды, не прислушиваться к ним. Работает, воспитывает детей. Хотя говорит, что бывает очень страшно. Ну, вот представьте, сейчас мы с вами разговариваем, точно так же реально он слышит двух собеседников: мужчину и сварливую женщину. Они комментируют его действия, могут что-то требовать, ругаться, приказывать».
Если задуматься над этим, становится жутко. Вообще, слуховые галлюцинации - это наиболее частое, но далеко не единичное проявление шизофрении. А что может стать причинами болезни, до сих пор не ясно. Специалисты указывают на генетическую предрасположенность, психологические травмы в раннем детстве и нейробиологические нарушения. Но сама суть глубинных процессов, ведущих к шизофрении и психбольнице, до сих пор неизвестна.
«Все мы ходим под Богом, - вздыхает главврач Михаил Юрьев. - От тюрьмы, сумы и психиатрической больницы не зарекайся».
«Лапатушечка, лапатушечка, лапатушечка»
Входная дверь в женское отделение психбольницы закрыта на ключ, рядом металлическая табличка с часами посещения. Кнопка звонка. Кормят, дают лекарства, выводят на прогулку пациентов строго по графику: режим и врачебная забота - два главных правила обращения с психически больными людьми.
Крепкая дородная медсестра открывает дверь - и наша «нормальная» жизнь - с уличным движением, светофорами, ценниками на булках и сухарях - остается снаружи. Буйками спасительной реальности проплывают, разве что, врачебные халаты. Больные - девушки, женщины и старушки, в цветастых домашних халатах и с той пресловутой «мутью» в глазах, идут в столовую гуськом. Друг за дружкой. Нет, не потому, что коридор узкий - в таком коридоре двум мотоциклистам разъехаться не проблема, а просто потому, что им, наверное, так надежней и спокойней. Огромные окна, закрытые выкрашенными в белое решетками, кажутся частью сумбурного мира душевнобольных. За окнами еще есть кусочек мира - прогулочные дворики. А что дальше - неизвестно. Для пациентов «дальше» было раньше. В прошлой жизни. До болезни.
«Проводим обследование, ставим диагнозы, каждому пациенту назначается индивидуальное лечение, - рассказывают врачи. - Наша задача - поставить их на ноги, дать возможность жить без посторонней помощи, хоть как-то социально адаптировать!»
Мелкими шажочками, безостановочно массируя круговыми движениями затылок, ероша и без того редкие каштановые волосы, из палаты для «тяжелых» выходит женщина. Взгляд бесцветных глаз скачет в пространстве, ни на секунду не задерживаясь.
«Лапатушечка, лапатушечка, лапатушечка, лапатушечка, лапатушечка», - повторяет она в одной интонации, в одном темпе ласкательное слово. Оно звучит страшно. Кажется, ее рот, да и все части тела: рука, поглаживающая затылок, ноги, шея и сама голова живут отдельной друг от друга жизнью. Ей 70 лет, она когда-то строила коммунизм, верила в светлое будущее и много читала. Диагноз страшный. Слабоумие. То есть ее мозг, вследствие болезни, медленно умирал, сначала «забывая», куда она только что положила кошелек, покушала ли утром. Потом мозг стал подавать все более обрывочные, бессвязные, непонятные команды. Процесс необратимый. Дальше будет только хуже.
«Ну, сколько времени?» - начмед Светлана Дымшиц ласково берет больную под локоток, чтобы, наверное, вывести из тревожного состояния, и показывает пальцем на часы.
На секунду душевнобольная старушка замирает, смотрит на дешевый пластик настенных часов. Кажется, она сейчас скажет: «Пол-второго, внученька!», и весь этот кошмар закончится. Бабушка встряхнет узкими плечами, удивленно посмотрит на все происходящее вокруг и споро, по-старушечьи деловито, засобирается домой. К внукам.
«Лапатушечка, лапатушечка, лапатушечка», - ковыляет в сторону палаты.
Таких старушек, когда-то бывших красивыми женами и заботливыми матерями, иногда высаживают прямо под крыльцо больницы. Останавливается машина. Выходит парень, открывает заднюю дверь, берет под руки свою маму и сажает на ступеньки. Это точка невозврата. Иномарка быстро шуршит по каштановой аллее к воротам и исчезает. На крыльце остается тяжелобольной, старый человек, конечно, без всяких документов, чтобы домой не вернули. Зачастую он не понимает, как он здесь оказался, как его зовут. Да что там, как зовут! Бывают случаи, когда эти выброшенные бабушки и дедушки не помнят, как поднести ложку ко рту. Но они живые. Они люди, только очень тяжело больные.
Впрочем, у старушки, бессознательно повторяющий «лапатушечка», есть семья. Дети и даже внуки. Но они слишком поздно заметили ухудшение в состоянии здоровья. Все думали, что читать мама перестала из-за возраста, да и склероз тоже списали на почтенные годы. Потом болезнь стала прогрессировать с ужасной скоростью, дети кинулись к врачам. Поздно. Другим пациентам повезло еще меньше - от них попросту дети отказываются. И они живут годами, десятилетиями в больничных палатах. Здесь же умирают. Некоторые попадают сюда еще молодыми. Большинство, конечно, излечиваются, но иные остаются в этих стенах навсегда. Такая жизнь была уготована судьбой дяде Толе (имя изменено) - местному долгожителю, который провел в больнице пятьдесят лет и тихо умер, так и не справившись с шизофреническим бредом. Семьей этого Толика были белые халаты, а образом жизни - больничный распорядок.
…В мужском отделении, в отличие от женского, нет дверей. Длиннющий широкий коридор тянется вдоль проемов‑арок в палаты.
«Раньше двери были, - рассказывает начальник отделения Ирина Строевская. - Но их сняли, это продиктовано безопасностью самих пациентов. Присмотр, присмотр, и еще раз присмотр. Вообще, все, что вы здесь видите, продиктовано, в первую очередь, интересами больных».
А еще, пожалуй, нехваткой денег. Не вопиющей нищетой, а как сказал писатель, «красноречиво молчащей бедностью». Зато здесь вы не найдете грязь или замусоленное постельное белье. Старые столики в столовой - идеально чистые. Стулья скрипят, но держат. Вообще больница чем-то напоминает видавший виды автомобильчик - ВАЗовскую «копеечку»: на ходу, чистенькая, в неплохом для ее лет состоянии, которую с любовью чинит владелец.
Есть такие люди - «не выписные»…
Самое страшное отделение во всей больнице - шестнадцатое, с усиленным режимом. Узкий коридор, слева и справа - двери с зарешеченными окошками. Многие пациенты подошли к ним поближе. Смотрят. Первая палата - в окно, схватившись руками за прутья решетки, смотрит парень: черные безумные глаза, скошенный на бок рот - то ли улыбка приветствия, то ли врожденный дефект. Сложно сказать. Еще окно, решетка: голубые глаза, спокойные и холодные. Дальше - сведенные темные брови, карие глаза, в которых плещется безумие и злоба. На секунду застываю, пораженный каким-то первобытным страхом, а потом ускоряю шаг. И чувствую тяжелый взгляд на затылке.
В это шестнадцатое отделение хочется вызвать экзорциста, чтобы выгнал бесов из этих людей. Но это бессмысленно - не поможет. Многим из 66 (число-то какое!) больных вряд ли уже что-то или кто-то вообще сможет помочь. Они так называемые «не выписные». Среди них - насильники и убийцы. Здесь лечится один из прогремевших когда-то на весь Крым братьев. В психбольницах строгого и усиленного режима он провел около тридцати лет. Когда-то они собрали с братом пулемет и расстреляли четверых людей. У одного из них был шизофренический бред, что его преследуют. За братьями устроили «охоту» правоохранители: одного застрелили, второго взяли живым.
Работают с этим контингентом только врачи и санитары, пост охраны отделен от палат двумя металлическими дверями - непонятно, то ли милиционеров охраняют от душевнобольных, то ли наоборот. Но с точки зрения закона все правильно: это не зона, и работать с преступниками должны врачи, а не правоохранители.
«Это такие же больные, как и другие люди, - говорит заведующая отделением Елена Нелидова. - Это когда я там - за территорией больницы, я могу дать волю мыслям и рассуждать об их поступках и преступлениях. Здесь они все для меня - одинаковые. В том смысле, что нет среди них любимчиков или наоборот. Стараюсь держать ровные отношения».
Елена рассказывает, что пациенты выходят на прогулку во внутренний дворик, смотрят телевизор, иногда играют в шашки. А еще, почти все читают Библию. Честно - мне страшно представить, как эта совсем еще молодая девушка, пускай и в сопровождении санитаров, находится среди душевнобольных преступников.
«Это моя работа, - улыбается она. - Специфическая, требующая осторожности и внимания. Знаете, как говорят, гуманность общества измеряется его отношением к душевнобольным».
За решеткой, в комнате для свиданий, вздрагивают от плача плечи и седые головы - старенькие мать с отцом пришли проведать больного сына. Он, такой же седой, смотрит попеременно на родительские лица. По ним льются слезы.
P. S. «Возьми вот, если хочешь, почитай, - протянул мне книгу в мягкой глянцевой обложке главврач больницы. - Это наш больной написал. Только верни потом».
У каждого врача есть подарки от излечившихся больных: картины, книги, поделки. Медики их хранят. Это врачебная гордость - подняли на ноги человека!
Книгу, предложенную главврачом, с необычным названием, повествующую о саморазрушающей любви двух ненужных людей XXI века, я «проглотил» за ночь. Хорошо написано и - какая-то безумная тоска между строк. Назвать автора? Нет, не буду. Он сейчас вылечился и живет рядом с нами. В «нормальном» мире, где «опускают почки» за 25 копеек.
Дорогие Читатели, если вам понравилась статья, не сочтите за труд, кликнуть "Я рекомендую" - это важно!