Скальпелем по сердцу
Крымские врачи вшили пациентке искусственный сердечный клапан на глазах корреспондента «Республики»
Кирилл Железнов
фото автора
Журналист «Республики» провел пять часов в операционной крымского «Центра сердца» в Симферополе, при больнице Семашко.
«Были на операциях? В обморок не упадете?»
Старенькая, побитая временем дверь, кабинет, бедно обставленный еще советской мебелью. Большой стол, длинные ряды книжных полок. Монитор и компьютерная мышь, которой энергично водит невысокий брюнет с восточным типом лица. Присесть можно разве что на скрипучий диван, тщательно застеленный чистеньким покрывалом.
«Гаттас Ризк?» - называю диковинные ливанские имя и фамилию нужного мне хирурга.
Врач утвердительно кивает, взглядом показывает на диван. Это заведующий кардиохирургическим отделением, светило крымской медицины. Вместе со своей командой он первым в республике начал делать операции на открытом сердце. За 11 месяцев больше сотни сложнейших операций и ни одного летального исхода. Тьфу-тьфу. Выслушав мою просьбу - назначить день, когда мы сможем присутствовать на операции, Гаттас хмурит черные брови.
«Как раз через полчаса начнется, сейчас пациентку готовят, будем менять аортальный клапан - говорит он, с интересом изучая меня. - Были хоть раз? В обморок не упадете?»
Ответить сложно. Особенно, если вообразить, что предстоит увидеть: пациентке вскроют грудину, остановят сердце, вырежут «испорченный» клапан, вошьют искусственный, а потом крепко стянут кости в месте разреза специальной хирургической проволокой. Но события развиваются стремительно: хирург поручает меня своему ассистенту, молодому улыбчивому парню Николаю Егину.
«Если вдруг станет плохо, отойди и присядь, пожалуйста, - просит он. - А то, не дай бог, ударишься или уронишь аппаратуру, которая поддерживает жизнь пациента».
Плохо может стать любому - даже первокурсники медицинского университета, пришедшие посмотреть на первую в своей жизни операцию, порой очухиваются, лежа на полу, от резкого запаха нашатырного спирта. Это, в принципе, не страшно. Страшно, что падая, можно потянуть за собой аппараты искусственной вентиляции легких, кровообращения, а значит, убить человека.
Помню, как молоденькая врач-интерн упала в обморок, когда брала у меня кровь из вены для какого-то анализа. Давно, еще в школе. Я рассматривал ее красивое лицо с гладкой, шелковистой кожей, а потом она начала медленно сползать со стула. У нее не закатывались глаза, не вывалился язык. Девушка, такая же красивая, даже не побледневшая, крепко сжимая колбу для забора крови, просто обмякла и завалилась на бок, гулко стукнувшись головой. Потом пахло нашатырем, вокруг бестолково суетилась школьный врач, а я сидел и зажимал оставшуюся в вене иглу, чтобы темная кровь не залила медицинские бумаги.
«Пациенты к нам приходят в таком состоянии, что они готовы на любую операцию, - рассказывает уже на бегу в операционную Николай Егин. - Это для них шанс на нормальную жизнь».
В Европе такая операция стоит сорок тысяч долларов, в США - все семьдесят. У нас делают бесплатно. Наверное, именно поэтому хирурги, чьи руки дороже золота, сидят в старых кабинетах.
Сердце - это некрасивый мешочек
Операционная похожа на секретную лабораторию: змеями переплелись кабели от непонятной аппаратуры, мониторы на высоких штативах выглядывают через капельницы и плоские «головы» медицинских прожекторов. Прохладно. На операционном столе обкладывают белоснежными простынями пожилую женщину. Она под сильным наркозом, глаза с морщинками в уголках плотно закрыты. Словно крепко и спокойно спит. На столе неподалеку играет холодом стали хирургический инструмент - пока еще чистый, без крови. Последние приготовления. Мне достается место возле головы пациентки, там, где работают анестезиологи. От моих глаз до ее сердца - меньше метра. Ближе просто некуда.
Кожа на груди пациентки, вся в мелких родинках и пигментных пятнах, щедро смазана йодным раствором. Пальцы хирургов безжалостно прощупывают плоть. Указательный и средний - продавливают грудину, выискивая, наверное, границы сердечной сумки. Эскулапы натягивают беленький шнурок, плотно прилегающий к коже: он оставляет на йодной «краске» четкий след. Здесь пройдет скальпель.
Прищурив глаза, Николай Егин касается кожи скальпелем - выступают капельки крови, кожа послушно расступается, открывая желтую жировую ткань. Она мягкая и податливая, а острая сталь в уверенных руках делает свою работу: ей надо добраться до белой кости. Прижигают коагулятором тоненькие вены и сосуды, чтобы не сочилась кровь. Во рту гадостный привкус подгоревшей плоти. Не спасает даже медицинская маска. Я отошел, присел на стульчик. Невмоготу.
Страшна не сама человеческая плоть, и даже не то, что ее сейчас режут на моих глазах. Пугают холодные глаза хирургов и звяканье серого металла - скальпелей, пинцетов и зажимов. Кажется, люди превратились в киборгов: эмоции, передаваемые мимикой, скрыты под марлевыми повязками. Видны только глаза: прищуренные и холодные, с блеском странного, непонятного мне азарта. В операционной нет места чувствам. Есть сердце пациента, которое надо разрезать и «починить». Грудная клетка, в которой это сердце бьется, - всего лишь препятствие на пути к цели.
Когда вернулся к столу, мне показалось, что из небольшого отверстия в груди пациентки доктора на веревочке вытягивают какую-то темную вену или жилу. Наверное, ее надо пережать? Все становится на свои места, когда замечаю, что такая же «вена», оказывается, торчит из другого конца груди: хирурги пропустили под грудной костью пациентки медицинскую пилу-струну. Несколько уверенных рывков руками, звук, похожий на тот, с которым ломают вареную курицу. К такому тяжело привыкнуть даже хирургам.
«Сложно, такое ощущение, что намеренно „ломаешь“ пациентку», - признаются медики.
Грудь пациентки буквально «раскрывается», разрезанная пополам. Какая-то красная плева прикрывает что-то желтое, пульсирующее и бьющееся. Сердце. Оно не красное и совсем не той формы, которую вы привыкли видеть на романтичных картинках. Это некрасивый мешочек округлой формы, который ритмично надувается кровью, а потом снова пустеет. Складки на скользком сердце похожи на извилины мозга.
40 минут без пульса
Глаза хирурга, когда он разрезает грудь пациенту стальной пилкой-струной, абсолютно ничего не выражают: прищур, точные резкие движения. Ни одной эмоции. Хотя, возможно, он прикусил губу от напряжения: кость поддается нелегко. Но за марлевой повязкой этого не видно. Вообще, в операционной чувствуешь себя одиноко: ощущение, что попал в прагматичный мир роботов, машин, где каждый знает свою функцию до совершенства и четко ее выполняет.
«Гаттас Ильич, - слышу у себя за спиной кого-то из анестезиологов, говорящего по внутреннему телефону. - У нас все готово».
Через несколько минут появляется Гаттас Ризк - собранный, но с улыбкой на лице. Ему предстоит оперировать уже открытое сердце. Ассистенты помогают надеть резиновые перчатки. Подойдя к столу, хирург несколько раз крестится.
…Идет третий час операции. Фигуры хирургов нависают над пациенткой. Ее жизнь обеспечивают аппараты, сердце остановлено, обложено льдом, от него, как лучики от солнца, тянутся во все стороны медицинские нити. Маленький живой «моторчик» сжался в комок, словно пытаясь спрятаться, но над ним орудуют пинцеты и острые иглы. С расстояния в сорок сантиметров мне видно каждую жилку, каждое движение. Звякают инструменты, гудит оборудование.
Перчатки хирургов, их халаты измазаны высохшей коричневой кровью, которая блестит под медицинскими прожекторами. В сердце вшивают искусственный аортальный клапан. В руках эскулапов иглы, похожие на рыболовные крючки: почти круглые. Сердце покрывается ровными, крохотными швами. Стежок за стежком. Четкие приказы Гаттаса исполняются мгновенно. «Пинцет. Ножницы. Зажим», - все это появляется в его руках как по волшебству. Слева от меня, на мониторе пугающая ровная линия: сердце не бьется уже минут сорок, и кажется, в операционной с каждой минутой становится все тише.
…Клапан вшит, теперь сердце запускают: оно начинает сокращаться, увеличивается раза в два, словно дышит. В течение тридцати-сорока минут ему будут помогать аппараты. С каждой минутой участие машин будет уменьшаться, пока не сведется к нулю. Потом пациентку переведут в реанимационное отделение, где под контролем медиков она проведет двое суток. Если все будет хорошо, через неделю женщина уже сможет гулять по общей палате. А там и домой. Последние швы на кожу женщины Гаттас Ризк накладывает сам. Готово. Никаких аплодисментов, команда устало расходится, хирург срывает с себя заляпанные кровью перчатки, бросает в ведро. Устало смотрит на меня потеплевшими глазами. Спрашиваю, что чувствовал, о чем думал, когда «шил» сердце.
«Это нельзя передать, - говорит он. - Глубокие и очень непростые чувства. Как передать ощущения, когда ты держишь в руках бьющееся сердце человека, потом его останавливаешь, а потом „заводишь“ и смотришь, как оно возвращается к жизни? Мне сложно подобрать слова».
Да и как можно описать чудо? Пускай и с хирургическим скальпелем в руках.
Когда верстался номер
«Республика» узнала, как себя чувствует прооперированная пациентка: «Она уже ходит по общей палате, радуется жизни, - рассказали нам хирурги. - Скоро будем выписывать».
Дорогие Читатели, если вам понравилась статья, не сочтите за труд, кликнуть "Я рекомендую" - это важно!