Лев Аннинский о "Красном роке" Евсеева
Новая повесть Бориса Евсеева «Красный рок» - это острополитическая фантасмагория. Несколькими штрихами в очень небольшом повествовательном пространстве автор соз-дал метафору современной России: жесткую, яркую, ироничную. Забыть прочитанное невозможно, потому что история любого государства - это в первую очередь история людей. И лишь во вторую очередь - история событий. В книгу также вошли повести Евсеева «Черногор» и «Юрод».
Орнитологический прикус чувствовался в евсеевских речитативах всегда. Петух, гуляет по страницам повести «Юрод». Пернатые детища - Фантомы - взмывают со страниц повести «Черногор» (это тоже птица такая) и летят бомбить Белград, на фюзеляжах написано: F-15 Eagle (и это тоже птица - орёл по-нашему). В финале романа «Евстигней» - о знаменитом музыканте XVIII века - охотничий соколик порхает под сводами театра. И, наконец, в повести «Красный рок», давшей название новой книге Бориса Евсеева, главный герой разводит целую стаю ястребков, соколиков и прочих полезных сапсанов, чтобы те отгоняли от кремлёвских соборов воронью нечисть, гадящую на золотые купола…
А может, дело не в птицах? - догадается ориентированный читатель, тем более, если он следит за прозой Евсеева, сочетающего закрученность «орнаментальной» стилистики 1920-х, юмор «южно-русской школы», и гоголевскую яркость красок (недаром херсонское детство легло в основу души).
Не птицы - люди поют на страницах повестей Евсеева; мощная метафорика немедленно пересылает эту птичью гамму в масштаб России. Так что когда вы слышите песенку про «терем-теремок, а напротив - наш Кремлёк», - это не птички чирикают на святых куполах, это очередная попса голосит о себе, очередная армия завоевателей подымается, очередная волна народных чаяний центрируется вокруг символа великой державы. Все мечтают - подчинить, осчастливить, захватить, освоить.
Теперь, когда мы спроецировали орнитологию на человеческую реальность, есть смысл вдуматься в то, как мыслит Борис Евсеев саму эту реальность: откуда взялась, куда идёт? В самой общей форме экспертиза такова: идёт неплохо, но не туда, куда надо.
А куда надо? И откуда идёт?
Откуда - понятно. Из славных, громких, звенящих 60-х! С их «психоделией». С их «хулиганской романтикой». С их «трепетно-тревожной рок-н-рольной пробежкой». Процитирую чуть подробнее, ибо в жизни писателя, это как раз годы отроческого пробуждения.
«Незабвенные 60-е, с полным набором деталей, звуков и шелестов тех лет: с крутёжкой виниловых пластинок, с антивьетнамскими протестами, с песнями геологов, электрическим хрипом звукоснимателей и другим приятнейшим отечественным и зарубежным хламом».
«Хлам» - это уже позднейшая оценка.
И ещё - из позднейших характеристик:
«Тазом медным Кремль твой, Ходыныч, накрылся».
Что за Ходыныч? С Ходынки, что ли? (Изобретательность Евсеева в конструировании имён собственных - особый дар).
Ходынин - один из главных героев повести «Красный рок». Внешность - примечательная. Символически значимая, я бы сказал.
«Крупная, слегка вдавленная в плечи башка и всегдашняя казачья папаха на ней. Круглоовальное, с чуть выпускаемыми наружу усиками, лицо. Высоко поднятые, квадратные плечи. Мощный торс. Но при этом - коротковатые, выкривленные веками казачьих войн и набегов ноги».
«Отец подхорунжего был из профессоров, дед - из красноказаков, бабка из белоказачек, мать - из консерваторской, московской, богатой, но, как выяснилось, непрочной семьи».
Этот тип крепкого казачьего служаки у Евсеева не случаен. Инкарнация предвоенного (образца 1912 года) царского подданного. Опора власти, трагически рухнувшей в первую мировую войну? Гарант устойчивости в безумеющем, переворачивающемся русском мире?
Нет больше опоры, нет устоя, нет прочности!
Но есть последняя попытка устоять. Не из 1912, а - столетием раньше - из 1812 года. Кто бы, вы думали, стоит «на угловом чугунном балконе старинного четырёхэтажного дома… наискосок от Кремля»?
«С раздвижной подзорной трубой, в белых трениках, в лихо нахлобученной на лоб треуголке?» Бонапарт, что ли?
Он самый! Хотя и в «трениках».
Два кандидата на успокоение обезумевшего народа.
Чего народ ждёт? «Старого гнёта ждёт».
Но если вы думаете, что экспертиза Евсеева упирается в тоталитарный миф, в твердыню самодержавия, в иллюзию роялистской власти, - ошибаетесь. Это именно иллюзия. Иллюзион! «Негодяйский маскарад, затеянный на виду у соборов и башен». И если Ходыныч перемаскирован в подхорунжего из подполковника, в роли Бонапарта подвизается доподлинно ряженый, которого именовать лучше всего так: «чудец, игрец, весёлый молодец».
Херувимы в камуфляже. Архангелы в лампасах. Мутанты, которые страшнее чёрта. Олухи, продолжающие ждать Явления Божия. Рок-группы, сменяющие друг друга. То свежак, то попсятина. Потоки лажи и лжи. И - апофеоз нынешней реальности, изваянный рукой литератора и музыканта: «Тут группа, словно с цепи сорвалась. Подстрекаемые адской перкуссией гитара-бас, флейта, вистл и лидер-солист громили все, что попадалось под руку, визжали, плакали, хохотали, словно имитируя древнюю, давно забытую, но вдруг с ножом к горлу подступившую жизнь».
Жизнь - ножом к горлу. Чтобы было понятнее, развёртка даётся в повести «Черногор». Дьявол играет, как Бог. Райская соната вложена в пальцы Дьявола. Наверное, Дьявол и Бог давно обо всём договорились…
Когда успели? Не тогда ли, когда в повести «Юрод» главный герой по фамилии Серов, разговаривает сам с собой:
«Для того тут юродствую, для того ночью сам с собою беседую…»
Для чего - объяснено в повести «Юрод», написанной ещё в конце 90-х. Она - о «высшей правде юродства». О том, что «юродство - подлинное, а не придуманное» - входит в душу героя как спасение от безумия жизни.
Так есть ли разница между «подлинным юродством» образца 1998 года и воодушевлением музыкантов 2011 года, орущих: «Рок, рок, красный рок!»?
Разница, я думаю, есть, и существенная.
Во-первых, герой «Юрода» Серов, в отличие от лабухов, бацающих «Красный рок», помнит, кто он такой. Он - завсектором в научном институте. «Институтишко дохлый, институтишко умирающий». Это всё-таки реальность, в которой Серов чувствовал себя на своём месте.
Во-вторых, у Серова были неприятности с властями. «Неудавшаяся попытка переворота». Это вам не тусовка, где состязаются рокмены, это опять-таки реальность, где за содеянное приходится расплачиваться.
И, в-третьих, дело происходит не на подмостках, в азарте игры, а в «дурхате», то бишь в психиатрической лечебнице, куда Серова запихивают за его диссидентство и откуда он хочет сбежать.
Сюжет не лишён чисто евсеевской фантасмагории, но по мотивировкам вполне реален. У Серова есть причины прятаться. Притворяться дурачком, ускользать от следствия, темнить на допросах. То есть, «юродничать».
Он и юродничает, как юродничают в этой ситуации все, кто попадает в его положение, все жители вольно-подневольной Руси на всём протяжении её истории.
Не удержусь от соблазна и процитирую описание дурдомовского двора, - и чтобы оценить мастерство Евсеева в построении таких вот общих картин в паузах между актами «дурдрамы», и чтобы получше уяснить стиль жизни, образ жизни, образ ориентации русских людей в исторической реальности.
«Серов медленно обтёк взглядом двор, отграниченный от мира четырёхметровым, без единой щёлочки забором. Двор жевал и сплевывал свою обычную жвачку, снова и снова, до беспамятства перекатывая во рту что-то похожее на жизнь: деградирующую в кривулечных шеях, свербящую в усыхающих, свернутых набок пенисах. Восемьдесят человек шатались по двору, втягивались в водовороты, попадали в невидимые постороннему глазу, но ими самими хорошо ощущаемые воронки. Людей этих тошнило, рвало, вынимало из них загустевшее семя, жестяной проволокой выдергивало из дымных поганых ртов дикую и неуправляемую внешнюю речь. Они шли, как ходит вокруг грубых и острых комков ночи слабо-телесная земля, как стайка лишенных инстинкта и воли сурков идет за хитрым дударем, которого нанимает каждую осень охочий до суркового жира слепой помещик, бывший владелец и больницы, и ее окрестностей, помещик, живущий - как было известно Серову - уже второй век здесь же, рядом, за стеной и не умирающий почему-то ни от властей, ни от чумы, ни от суховеев...»
Особенно хорош в этой психодекорации помещик, живущий при этой власти второй век. История на ладони. Всегда все юродствуют! Рок! Не «коммунизм» торчит из щелей сознания, а «клоунизм», произведенный Евсеевым в литературную реальность по всем законам музыкального созвучия.
«Где было чисто поле - теперь цирк, Манеж. Как тесно они у нас сошлись: Кремль и Манеж, ум и арена, высший разум и жалкий клоунизм!»
Юродство, отделяющееся от реальности и взмывающее в онтологическую пустоту, начинает эту пустоту заполнять.
«Государство российское - это трагедия власти, безвластия и антивласти».
Это рассуждение - уже из повести 2011 года, из «Красного Рока». С 1998-го - за чёртову дюжину лет - новое поколение объявилось, общество перешло в новую стадию сомнамбулизма, государство сдалось на откуп «кучке воевод и сатрапов». Впрочем, это раньше были сатрапы, а теперь на подмостках… как там его назвал Евсеев? Чудец? Игрец?
В этой горькой экспертизе на меня почему-то острее всего подействовали не фигуры Ходынина и Бонапарта, а такая вот безобидная припевочка:
Квасный мавшав Вовошилов, погляди
На казачьи богатывские повки...
Какой блестящий образ мелкого святотатства, веселого паразитизма на обломках растоптанного прошлого, рок-н-рольного перепляса при атрофии настоящего чувства Рока.
Сам Евсеев склонен к более крутым и зловещим символам. Так и ходит, так и бьётся в чёрной пене сошедший с ума петух. Чёрно-седатый, цыпастый, пропойный. Родимый, свой - готовый по-нашенски располосовать тишину почти что человеческим воплем.
«Жареный петух», коротко говоря. Вот клюнет!
А может, уже клюнул, да мы ещё не почувствовали.
Лев Аннинский
http://www.chaskor.ru/article/bezumie_zhizni_ili_ornitologiya_evseeva__25093
Частный корреспондент. 14 октября 2011.