Живые и мертвые: Солдатами не рождаются
Вторая книга посвящена Сталинграду, вернее завершению операции под Сталинградом, когда остатки 6 армии генерал-фельдмаршала Паулюса сдалась командующемся Донским фронтом генерал-полковнику Рокоссовскому. Символично, что Паулюс был автором плана "Барбаросса", а Рокоссовский, я полагаю, был самым талантливым советским военачальником.
Исторически выглядела ситуация приблизительно так. В ноябре три фронта -Донской, Юго-Западный и Сталинградский в результате операции "Уран" замкнули кольцо вокруг армии Паулюса- это в книге не описывается, зато последующая операция "Кольцо", в результате которой окруженная группировка была рассечена на две и затем уничтожена- описывается подробно. Один из главных героев, знакомый нам по первой книге- Синцов, вернее батальон под его командованием как раз этим и занят. Итак, ноябрь 1942 г. Паулюс окружен; 23 или 25 января- группировка рассечена на две, 31 января капитулировал Паулюс с 92 тыс. солдат и офицеров, 2-3 февраля уничтожена вторая группировка войск Германии.
В книге- советской надо отметить- упоминается как второстепенный факт- второстепенный с точки зрения литератуы (призванный лишь подчеркнуть гуманность еще одного главного героя- генерал-лейтенанта Серпилина: "при благоприятном ходе собятий уже могли бы с севера резануть на Ростов и всего немца на Кавказе захлопнуть!"), но первостепенный с точки зрения военной истории- факт, когда в результате реализации операции "Уран" создалась реальная угроза войскам Германии на Кавказе, и в случае, если бы вокруг 6 армии была оставлена "умирать", задыхаясь в котле, а основные силы были направлены на удар по Ростову (по памяти, поэтому не уверен в подробностях), то в конечном итоге была бы окружена вся группа армий, последствия такого поражения для Германии в 1943 году неизвестно чем бы кончились... Этот план обсуждается в книге, но повторюсь, это вроде как гуманное предложение, поскольку штурмовать умирающую 6 армию- глупо, будут потрачены силы, люди, материальные средства, а вот перекрыть узкое горло у Ростова и окружить группу армии "А" фон Клейста- дело!... Справедливости ради надо сказать, что советские войска -таки попытались реализовать этот план, и нанесли удар на Воронеж, который был оставлен также в конце января... Но слишком много силы было сосредоточено под Сталинградом, что не позволило в полной мере окончательно окружить и уничтожить группу армий Клейста, а германцы сумели собрать из разбитых кусочков новый фронт и вывести свои войска с Кавказа...
Возможно, что решение, которое было реализовано в той ситуации и в той обстановке казалось и было правильным, но сегодня кажется, что это не так.
Возвращаясь к литературе.
1. Для начала скажу, что вторая книга, на мой взгляд, наиболее сильная из трилогии. Первая полна попыток смазать, реабилитировать, оправдать то, что творилось на фронте в 1941 и главное- почему это творилось?. Вторая тоже подразумевает эту цель, я ее коснусь вдальнейшем, но тем не менее это больше похоже на литературу. Третья- это просто пропагандистская хуетень, которую я, признаюсь, читал с большим трудом. Там Симонов накрутил и Тухачевского, и комиссаров, которые еще с Гражданской, и прочую муть, которая в 1962 году выглядела пристойно, сейчас это выглядит как полная хуетень. пардон за мой французский.
2. Нашло подтверждение моей аналогии с "Войной и миром". Думаю, что Симонов думал об этом, когда писал "Живых и мертвых". В самом конце Симонов не только напрямую упоминает Толстого, но даже приводит внушительную цитату из четвертого тома. Симонов -не Толстой, поэтому вместо того, чтобы сформулировать свои мысли на этот счет, он заставляет второстепенного героя полемизировать с прямой цитатой из Толстого...
"Война и мир"- "Живые и мертвые"- два состояния, противоречащих друг другу. Но во втором томе, определения разъясняющие что есть живые и что есть мертвые разнятся с определениями первой книги. Живые- это наши, наше- "машина, на которой они неслись по дороге, и другие машины, ехавшие навстречу, и четыре трактора с длинными пушками, ползшие по обочине, и зенитная батарея- на пригорке, и с ревом прошедшие на головами незнакомого вида остроносые самолеты, про которые военврач сказал "Пошли на турмовку". "Наше" было живое, а "ихнее- мертвое".
Ключевое, мы- наше- живые и живое, они- немцы, оккупанты, захватчики- ихнее- мертвые и мертвое. "Мертвая проволока, мертвые окопы, мертвые люди в снегу, мертвые, брошенные орудия и машины".
Тем больше вдруг потрясает одну из героинь Таню, что "наше" тоже может быть мертвым. И дается объяснение, почему вдруг ее потрясла эта мысль: "она впервые попала на войну, где мы были сильнее немцев. Что она видела до сих пор? Начало войны, отступление, окружение, немецкую технику, прущую по всем дорогам, не мертвую, а живую".
Но сейчас наше время, мы сильные, мы правые и мы- живые. Это слова, но за словами куда более глубокий смысл, чем может показаться на первый взгляд, в том числе и должный подчеркнуть перелом в войне, который произошел под Сталинградом. Так, по крайней мере, принято было считать в советской историографии.
Вот отсюда удивление военврача, когда освобождают лагерь советских пленных: "Как так живых не нашли?"... И вот еще один момент, когда Синцов разговаривает с Таней, он описывает свой разговор -наказ личныму составу: "чтобы... все живое мертвым сделали...". В бою.
В одном месте появляется один весьма интересный термин: "с признаками жизни". Учитывая общий контекст и заглавие трилогии, выглядит двусмысленно.
3. Что здесь много -во второй книги, причем много настолько, насколько это вообще было возможно в послевоенной литературе- это товарища Сталина. Он тут не только незримо присутствует, но и появляется вживую, как персонаж. Я без понятия, как Симонов относился к Сталину, я не читал еще его "Глазами человекам моего поколения", но из открывков и цитат, прочитанных ранее, а также из того, что я прочитал в "Солдатами не рождаются", я полагаю, что автор с большим уважением относился к товарищу Сталину. Да, там у него разные моменты есть в описании, в том числе и весьма жесткие, нелицеприятные для Сталина, как персонажа, припсываемые ему мысли, чувства... Но все это не делает Сталина- отрицательным. То есть в советской литературе часто встречаются разные уловки, которые используются автором, чтобы вроде как сделать персонажа отрицательным в глазах "недалеких" читателей или цензуры, а на самом деле ничего отрицального в нем нет. Или когда неприятная правда вкладывается в уста отрицательных персонажей...что вроде как делает ее "неправдой" для "недалёких" опять же, итп. Вот Симонов тут действует, на мой взгляд, абсолютно также. Вторая часть книги издана в 1962 году, писалась она, вероятно, в период с 1959 года. Уже был XX съезд, уже оставлены в прошлом "Молотов, Маленков и примкнувший к ним Шепилов, уже не принято вспоминать о Сталине, как об инициаторе побед- победил советский народ.... Так что хорошо писать о Сталине вроде как нельзя, а плохо- не позволяют собственные взгляды. Вот Симонов пишет о Сталине вроде как не очень хорошо, но это "не очень хорошо" не делает Иоську отрицательным героем. Вообще, у Симонова отрицательные герои одни- германские войска. Остальные в той или иной степени хорошие или "чуть-чуть" плохие. Например, муж Татьяны, который спрятался от фронта в Ташкенте, и ведет себя не очень красиво, в конце концов под угрозами и уговорами честного парторга пойдет на фронт и честно погибнет там...(об этом мы уже узнаем в третьей книге). Вроде отрицательный герой- трус и капитулянт, ан-нет, нашел-таки мужество в себе, переделался, перековался и пошел защищать свою советскую родину.
Итак, возвращаясь к Сталину.
Основная претензия к нему приходит из первой книги: "Откуда же все-таки она взялась, та принесшая необозримые последствия внезапность июня сорок первого? Как мог Сталин так слепо верить в невозможность войны тогда, в июне?". Мы еще в первом томе слышали что-то такое, вроде как обвиняющее... на первый взгляд. Кто проморгал войну? А в ответ- вопрос на вопрос: "Как мог Сталин верить?". Ты спрашиваешь, который час, а тебе отвечают, как ты можешь верить, что некоторые часы могут отставать?
Кто проморгал войну? Неизвестно.
И вот Таня, выходившая из окружения с Серпилиным, воевавшая вместе с женой Синцова в партизанах, потом поехавшая военврачом на фронт уже думает: "Да что же это такое, как мы это позволили, чтобы они там гибли, умирали, чтобы их пытали, и насиловали, и расстреливали босых на снегу, и накидывали веревки на токие девичьи шеи! Как мы допустили, чтобы это было!.. Боже мой, как это страшно и стыдно!".
Кто проморгал войну? Сталин был просто доверчивым. А мы- МЫ- общность советский народ- допустили, чтобы их -нас- там в тылу насиловали и убивали... Это опять часто встречаемый прием, и до сих пор, кстати, кто виноват? ну сам народ и виноват. По форме правильно, народ виноват уже в том, что всю эту гниду типа Джугашвили терпел, а по существу- не верно.
А вот Артемьев- свояк Синцова- разговаривает с Таней: "не прощу себе того, как эта война началась?.... Кого же проклинать, с кого начинать? С себя, наверное, больше не с кого!".
И вот уже Артемьев успокаивает Синцова, когда тот возмущается правалом начала войны: "Мысль законная (о том, что в начале были поражения, что отступали до Москвы итп), но пора бы уже перестать об этом думать. Жизнь идет вперед".
Итак, кто виноват? Откуда взялась эта принесшая "необохримые последствия внезапность" начала войны? Советский народ. Сталин- просто доверчивый человек, что с него спрашивать? Ответ глупый, типа унтер-офицерской вдовы, которая сама себя высекла, поэтому Симонов подготавливает второй ответ: виноваты те, кто испугались, те, "кто посадил меня" (говорит Серпилин), кто "боялся знать правду о силе фашизма". Проще говоря, репрессии товарища Ежова. Товарищ Сталин тут очевидно тоже непричем, он просто сильно доверял товарищу Ежову...
Еще одно глупое объяснение. Поэтому Симонов приводит третье, финальное, которое войдет в официальную историографию и будет подтверждаться с разной степенью достоверности- неопытность командиров. Речь заходит о сослуживце Серпилина- Гринько, который лично был известен Сталину и который когда-то, в Гражданскую чем-то там командовал. А потом его посадили, как и Серпилина. И вот Серпилин хлопочет о нем, пытается вытащить его... Через него вводится аргумент неопытность комсостава: "Мог бы армией командовать, а начали без него" (И как подтверждение приводится пример, что Сталин даже думал назначить Гринько в Белоруссию, а потом передумал, типа если бы не передумал, Гринько бы отразил агрессию в 1941...). И дальше приводятся фантастические данные, которые мне не кажутся достоверными, но тогда, видимо, выглядели иначе: "из двухсот двадцати пяти командиров полков" в 1940 году лишь 25 закончили нормальные училища, двести только "курсы млашдих лентенантов да полковые школы", академию им. Фрунзе- ни один... "Не могу поверить, что так армию выбили"- заключает Серпилин.
Проще говоря, кто виноват? Сталин сразу не виноват, он просто доверчив. Советский народ! -Не верите? Ну может не весь советский народ, а только предатели, которые этот советский народ стреляли в 1938 году... Не верите? Ну тогда те "225" командиров полков, которые не имея достаточного образования командовали в первые дни войны.
Вот комплекс причин поражения.
Теперь второй момент, касаемый Сталина.
Серпилин встречается со Сталиным лично. Он написал тому письмо о Гринько, довольно резкое. Я читал несколько реальных случаев, когда подобные вещи -резкие письма "товарищу Сталину" действительно имели место и приводили к нужному для писавшего результату. Симонов, который наблюдал Сталина лично, подметил довольно точно: "Решительность письма- вот что заинтересовало его. Рядом с деспотическим требованием полного повинования, которое было для него правилом, в его жесткой натуре, как оборотная сторона того же правила, жила потребность встречаться с исключениями. В нем по временам появлоась нечто похожее на вспышки интереса к людям, способным на риск, на высказывание мненией, идущих вразрез с его собственным, действительным или предполоагаемым. Зная себя, он знал меру этого риска и тем более способен был оценить его. Иногда. Потому что гораздо чаще бывало наоборот, в этом и состоял риск".
Вообще, на первый взгляд описание Сталина- жесткий до жестокости, злопамятный, пожилой, но еще крепкий старик, не чуждый театральным эффектам. Но за этим описанием проскальзывает что-то более глубокое. Знает людям цену, слышит каждодневную лесть, но относится к ней спокойной, внимательный к деталям, умный и разумный, когда дело касается использования людей для "дела", вникающий в каждую мелкую деталь этого дела, "несокрущимый и легендарный" (несмотря на возраст)-почти как "его" армия... из которой приехал Серпилин. И Серпилин ведет себя с ним бесстрашно, будто бросается в штыковую атаку, не заискивает... И лишь однажды- и думаю, тут Симонов вполне мог изложить собственные впечатления, Серпилин встречается со Сталиным глазами и у него холодок пробегает по спине, и он явственно понимает "Жаловаться некому"- а он пришел именно что жаловаться, пускай на "товарища Ежова", которого Сталин "уже наказал"... Но некому жаловаться, нет и не было никакого товарища Ежова. Был лишь товарищ Сталин- несокрушимый и легендарный, который использовал человека для дела и выбросил его, когда "срок годности" вышел.
И Серпилин с самого начала шедший высказать "всю правду-матку" так и не нашел в себе смелости сказать то, что думал.
Характеризует ли вся эта встреча, описанная в 41 главе, характеризует ли она Сталина как отрицательного персонажа? Как человека, несушего ответственность за все, что происходило в стране в те годы, в том числе и в первую очередь за провальное начало войны? Нет. Он просто был очень доверчив, говорит нам Симонов.
И третий момент, который напрямую не связан со Сталиным, но который у меня с ним почему-то связывается. Последние три абзаца книги, когда Синцов, находясь в госпитале, провожает взглядом Серпилина. Симонов описывает Серпилина: "удаляясь, шел по длинному госпитальному коридору своей крупной быстрой походкой, разбрасывая на ходу белые полы халата и сутуля широкие плечи.... шел один из тех людей, про которых очень редко думают, что там у них у самих: жена умерла, или сын погиб, или еще что-нибудь,- один из тех, о ком чаще всего думают только в прямой связи с делом, которое взвалила война на их широкие плечи- армию или фронт, и, оценивая их действия, говорят, как про лошадь,- потянет или не потянет?
Но за этой кажущейся грубостью слов стоит неотступная тревожная мысль о десятках и сотянх тысяч человеческих жизней,отвественность за которые война положила на плечи именно этого, а не какого-то другого человека... И он бы сам удивился, если бы о нем думали иначе.
И Синцов... думал... о том, что ему казалось и что на самом деле было важным в этом удалявшемся по коридору человек: хорошо, когда такой человек приходит командовать армией, потому что такой человек потянет, и хорошо потянет- гораздо лучше, чем тот, кто был до него..."
Добавлю от себя- или вместо него. Наверное, когда Симонов писал, он думал о Серпилине. Но я, когда читаю это, вижу, что Симонов пишет о Сталине.
По многим причинам. Но в конечном счете важно то, что Симонов пытается нам сказать еще с первой книги: такой человек, как Сталин- потянет, и хорошо потянет. И абсолютно бессмысленно задаваться глупыми вопросами, что там у него жена умерла (а она действительно умерла), сын погиб ( а он действительно погиб- Яков), никому нет дела до его личной жизни и он сам удивился бы, если бы Серпилин спросил у него в кабинете: "как семья?"... Война положила на плечи именно этого человека бремя ответственности за советский народ, и о нем все в книге и в жизни думали (или якобы думали) только в прямой связи с делом....Хорошо, что именно он- Сталин, а не кто-то другой. Умно!
4. Во второй книге у Симонова есть замечательные, на мой взгляд, кусочки, по-настоящему, по-толстовски хорошие. Когда я их читал, я почему-то вспоминал внутренний монолог Карениной, поток сознания в ее последний день, в общем чисто джойсовское изобретение, которое задолго до Джойса использовал Толстой в своем романе.
Рефлексия Серпилина в связи со смертью жены. Долг, который нужно выполнить здесь и сейчас, и далекая в сущности жена, которая умирает где-то там, в другой жизни...Конечно, Симонов не Толстой, и этот кусочек внутреннего монолога Серпилина в 4 главе он не так хорош... как большой монолог Синцова в 19. Я по-правде говоря, вначале читал этот кусочек наискосок, а потом, где-то в середине, когда вдруг, между "там, впереди, уже двадцать минут умирают немцы" мой взгляд встретился с "...Если кому-нибудь рассказать, почему я тогда не остался ночевать у той женщины".... Я на секунду предположил, что это случайно попала страница из другой книги, ан-нет. И я перечитал все сначала. И не пожалел. Это лучшее, что я пока встречал у Симонова- этот монолог Синцова, где в одной главе и буквально в одной и той же фразе переплелось все, и внутреннее его состояние, и его мечты, и его воспоминания, и размышление над этими воспоминаниями, и обвинения в адрес неизвестных "кто виноват во всём", и мысли о конце войны ( мечтаю о времени, когда будет тишина), и страх перед самой войной... На самом деле, весь огород из трех томов и городить не следовало. Надо было пустить эту главу отдельно, и этого было достаточно. Все, что Симонов упорно говорил на тысяче страниц, все это отражено в двух десятках абзацев, в размышлениях одного единственного человека. И все это - в несколько минут перед боем. И все эти размышления прерываются "заметил уже на бегу, когда окоп остался позади".
Вот как один и тот же писатель может написать кучу фигни, и в этой фигни вдруг поместить неограненный алмаз, который легко не заметить в окружающем мусоре, который легко пропустить, до которого можно даже не добраться... Но найдя который, чувствуешь, что ты соприкасаешься с Литературой. а не с привычным графоманством (привычным еще и потому, что сам им занят:)
Солдатами не рождаются. Солдатами становятся. И Серпилин стал солдатом, хотя жизнь могла бы повернуться иначе: остался бы фельдшером или пошел бы по "комиссарской" стезе (об этом упоминается уже в третьем томе). И Синцов- совсем даже не кадровый военный, штатский, газетный писака, за три года войны стал настоящим солдатом.
5. Мне категорически не понравилась любовная линия Синцов-Таня. Она выглядит как-то неуместно. Даже линия Серпилин- жена Баранова (в третьем томе) выглядет куда органичнее, нежели любовь Синцова. А уж возможность того, что жена Синцова останется в живых (а совсем даже не мертвая, как вроде бы мы все думали в первой книге)... делает эту линию какой-то "мыльной".
6. В сущности, о чем эта книга. Да и вообще вся трилогия, если очистить ее от идеологической шелухи и пустобрёхства. Скорее всего, о любви. О жизни. О том, что даже в самых тяжелых условиях, жизнь- найдет выход и сделает так, чтобы живые победили. Главное это сохранять в себе жизнь. Её можно запрятать глубоко в сердце, можно отгородить ее стальными дверьми, но важно сохранить эту жизнь в себе. И когда ситуация изменится, суметь отпереть все двери и выпустить жизнь из сердца на волю. И это получится, потому что если в сердце ты сохранил хоть крошечный кусочек жизни, если ты не стал мертвым, конечно.
Еще, понятное дело, книга о войне. И для совсем уж глупых, Симонов не зря приводит цитату из Толстого, из той части "Войны и мира", где автор много рассуждает о "дубине народной войны", о том, что Россия велика именно этой народной силой, которая перешибет любого врага...
А в сущности, если думать о книге в историческом контексте, то нет ничего более грустного, чем тот период истории. Я считал и продолжаю считать, что именно этот период- 1917-1960 перебил моей стране хребет так, что она до сих пор не может оправится, да и не оправится, возможно, никогда. Во всем мыслях, чувствах и словах у героев Симонова сквозит энтузиазм- жизнь. Вот после войны- заживем! И эти остатки той самой пассионарности. На волне этого энтузиазма Советский Союз достигнет невиданных успехов в сферах, которые не связаны с улучшением жизни своих граждан.... И когда этот факт, что сколько бы ни было приложено усилий, жить не станет лучше... дойдет до умов самых глупых и самых упорных, на смену энтузиазму придет апатия: к чему всё это, все эти выборы, все эти лозунги, все эти партии и слова, если что не делай, все равно ничего не изменится... Мы в этом живем уже двадцать лет. Но причина этой апатии не в том, что произошло за эти двадцать лет. Причина там- во второй четверти двадцатого века, когда пассионарная часть моих сограждан была сожжена в котлах трех войн и постоянных репрессий.