папины мемуары. 42-й год
На причале стоял пароход. Посадки еще не было. Спрашиваем, каким образом проводиться посадка. Нам ответили, что вначале была очередь с нумерацией. Когда началась посадка, все перемешалось. Давка была на грани убийства или покалечивания. Узнав про это, мы поняли, что на этот пароход нам не попасть. Нашли место для ожидания и ночлега в садике на 22 пристани. Номер узнали на щите. Переночевали. На другое утро снова увидели у пристани многотысячную толпу. Пароходов у причала не было.
Витя, видя такую ситуацию, стал уговаривать маму, чтобы она отпустила его и разрешила ему пробиваться на пароход одному. Мама перепугалась от такого предложения, да еще в такое смутное время. Витя настаивал, аргументируя тем, что одному, да еще парню, легче пробиться на пароход.
Дальше он убеждал тем, что 9 ноября 1942 года ему исполнится 18 лет и он к этому времени должен, во чтобы это не стало, добраться до Урала, в Свердловск. Там он должен поступить с Уральский политехнический институт или явиться в военкомат для призыва в Красную армию. Общая наша цель была добраться до Свердловска, а затем в Сысерть, где жила сестра мамы, тетя Женя с семьей после эвакуации из Орла. Мы снова подошли к толпе, ждущей парохода, и поняли, что на самом деле, что пробиться втроем на пароход будет очень сложно, особенно маме. Она просто не сможет работать локтями, ругаться, кричать, как это делалось в этой огромной толпе. Было неизвестно, когда мы попадем на пароход и мама дала согласие. Мы стали готовить Витю к уходу. Была у нас сумка, мы ее отдали Вите. Туда Витя положил свои документы: паспорт, аттестат зрелости, адрес тети Жени. На эвакопункте нам еще раз удалось получить еду, в том числе немного хлеба. Все что можно мы отдали Вите, а также и почти все оставшиеся деньги. На другое утро, к причалу подошел пароход, и началось невообразимое. Это было бурлящее море, которое перекатывалось то назад, то вперед, то влево, то вправо. Было опасно упасть, затопчут. Крики, рыдания, плачь детей. Милиция пыталась навести порядок, но это было бессмысленное занятие. Витя врезался в толпу. Какое-то время мы его видели, а потом он исчез в толпе. Мы стали с мамой жить вдвоем. На душе было не очень весело. Все мысли были заняты Витей. Проходит день, два, три. Мы мечемся в отчаянии от невозможности попасть на пароход. Ведем полуголодный образ жизни. Что делать? Мысли путаются. Уже наступило где-то 30 сентября. Лето уходит, ночью прохладно. Одежда никудышная. Спать на земле, прижавшись друг к другу, не очень уютно. Как - то утром мы подошли к пристани и увидели, что на пристани стоят 3 пассажирских парохода. Мы поняли, что это наш шанс. Вошли в толпу и, как только началась посадка, стали двигаться с толпой. Вот под самую завязку погрузился 1-й пароход и через некоторое время отошел от причала. Мы с мамой крепко держимся друг за друга, чтобы толпа не разнесла нас в разные стороны. Подошел к причалу второй пароход. Мы медленно движемся вперед, мотаясь из стороны в сторону. Через несколько часов загрузился и второй пароход. Был уже вечер. Пароход отошел от причала. Под светом прожекторов подошел третий пароход. Мы движемся, уже близок вход на причал, а там по сходням на пароход! Волнение охватывает нас - удастся ли сесть на этот пароход!
Все ближе и ближе, уже глубокая ночь. Вот, наконец, попадаем на причал, затем на сходни и, наконец, мы на пароходеПароход уже забит людьми. Куда идти, где устроиться? Команда парохода помогает. Один матрос сказал, что можно найти место на верхней палубе и показал, как идти туда. Добрались. У бортов все забито. В середине палубы еще есть места и мы расположились. Через некоторое время и верхняя палуба была забита до отказа. Под утро пароход отчалил. Плывем потихоньку, сидим скорчившись, дремлем. Начинают неметь ноги. Хочется пошевелить ими, походить. Сделать это невозможно. Все забито людьми. Проходов нет. Терпим.
Чувствуем, что пароход начинает раскачиваться. С каждым часом все сильнее и сильнее. Разыгрывается настоящая буря. Возникли огромные волны. Многих мутит. Подойти к борту почти невозможно. Люди не очень были способны помочь друг другу в этой ситуации. Борт облеплен наклонившимися людьми. Те, кому стало плохо и не удалось пробиться к борту, делают в рукав. Мама вспомнила, что когда мы в 1931 году отплывали из Хайфы в Италию, пароход тоже изрядно швыряло. Я этого не помню. На бакинском пароходе была проблема пробиться к туалету. Многие стали делать под себя. Воздух наполнился миазмами. Детский плачь, ругань. Мама мужественно держится, терпит. Я не отстаю.
На баке сидел какой-то мужик. Он все время балагурил, раздавался смех сквозь слезы. Мы были благодарны ему за отвлекающие действия. Так продолжалось несколько часов. Буря начинает утихать, плывем. Наконец, на горизонте показался Красноводск. Подплываем к причалу обкаканые и вонючие. Самочувствие отвратительное. Выйдя с парохода и посмотрев на него, увидели, что он потерял свой естественный цвет. Пошли разговоры о перегруженности. Если бы буря продолжалась еще бы несколько часов, то неизвестно, какая судьба нас ожидала. Очень хотелось кушать. Пошли искать эвакопункт. У нас остались буквально рубли. Увидели туркмена, продающего белый лук и дешево. Туркмен сказал, что он сладкий. Купили несколько штук, а также два стакана воды и сделали «мурцовку», накрошив в воду лук. Поели, возбудили желудок еще больше. Вода была невкусная, опресненная и стоила дорого - 1 рубль за стакан. Пошли на вокзал, надеясь там найти эвакопункт. Нашли, опять большая очередь, но повезло - получили еду. Поели, оправились и ожили. Поездов нет. Когда будут - неизвестно. Вокзал забит людьми. Стоит туркменская жара. Расположиться негде. Пошли в город.
Еще раньше заметили, что возле пристани есть палисадник, на котором и расположились. Мама осталась, а я пошел вдоль причала. Увидел, что стоят несколько не наших пароходов. На них люди в незнакомой форме. Кто такие - для меня неизвестно. Возле одного из пароходов собралась толпа мальчишек. Подошел и я и увидел, что с пароходов что-то бросают, Оказалось, что бросали шоколадки, вот мальчишки и бросались за ними. Так забавлялись поляки. Я тоже стал участвовать в этой кутерьме. На пароходе стоящие у борта гогочут. Стало противно. Ушел. Потом узнал, что на пароходе было солдаты и офицеры польской армии Андерса, готовящейся отплыть в Иран. Участвовать в войне с немцами на стороне СССР они отказались. Наверно, держали обиду на СССР за участие в разгроме Польши немцами в 1939 году.
Наконец, на железнодорожной станции появился пассажирский состав, который стал забирать всех подряд, кто находился на станции. Я и мама сели в один из вагонов без особого боя. В нашем купе сели также два военных летчика. Ребята оказались славные. Разобравшись, что к чему, они стали угощать нас тушенкой, печеньем. Мы поехали в хорошем настроении. Только время от времени охватывало беспокойство, что там с Витей. Думали мы и об отце, жив ли он. Полная неизвестность. Поезд двигался то интенсивно, то останавливался на длительное время.
Но самое главное, мы двигались вперед. Едем день, другой. Достигли станции Чарджоу. Летчики были веселые, улыбчивые. Все время шутили, подогревая себя водочкой. Подбадривали нас. Говорили, что сейчас пора тяжелая, но временная. На Урале и в Сибири собирается мощный кулак. Многие заводы успели эвакуироваться и уже работают на полную мощность. После Чарджоу поезд доехал до одной станции, и кто-то сказал, что здесь есть эвакопункт. Там можно получить еду. Я выскочил со своим бидоном и побежал к эвакопункту. Он почему-то находился не на станции, а в отдельном домике, метрах в 100 от станции. Я добежал до эвакопункта. Минут через пять получил еду и побежал обратно. Добежал до станции и увидел, что поезда на путях нет. Я заметался, стал бегать по путям, смотрел на другие пути, не веря своим глазам. Ведь поезда на каждой станции стоял долго. Куда делся поезд? Этого не может быть! Я ведь быстро получил еду. Может быть, его куда-то перегнали? Но поезда нигде не было. Я растерялся, не знал, что делать. Меня охватило отчаяние. Затем взял себя в руки и пошел к начальнику станции. У него было много народа. Дождался, когда он освободился и рассказал ему о своей беде. Он объяснил, что сообщить моей матери не может, так как у него связь только с машинистом, другой обслуги в поезде нет. Посоветовал сесть на ближайший поезд и ехать до Самарканда, не выходя ни на какой промежуточной станции. Объяснил, что поезда идут по- разному. На одних станциях останавливаются, на других нет. Мать твоя тоже сообразит, иначе вы разминетесь. Я стал ждать поезд. Через несколько часов подошел поезд. Хочу войти в вагон, а меня не пускают занявшие вагон люди. Я в другой вагон - там тоже самое. Никаких объяснений, что я отстал от поезда, в котором ехала мама, не вызывали сочувствия. Так было во всех вагонах. Проводников в поезде не было, одни беженцы. Они установили свою охрану возле входных дверей. Наверно, испугались моего вида. В разорванной футболке, в холщевых черных брюках и полу-рваных сандалиях. Лицо грязное. Волосы торчком, давно не стрижены. За время ухода из Георгиевска ни разу не стригся. Обходя вагоны, добежал до хвоста поезда. Там была прицеплена платформа с бетонными кольцами большого диаметра, высотой более 1 метра. Я забрался на платформу и стал ждать отхода поезда. По закону пакости этот поезд стоял на станции довольно долго. Наконец поезд пошел. Хочется, чтобы поезд двигался быстрее. Может быть, удастся догнать поезд с мамой. Проезжаем мелкие станции, смотрю на перрон, вдруг маму увижу. Останавливаемся на некоторых станциях. Постоянно смотрю на перрон. Мамы нет. Это хорошо. Других поездов не видно. Наступил вечер, а затем и ночь. Стало очень холодно. Залез на бетонное кольцо, спустился внутрь и стал растираться, чтобы не замерзнуть. Всю ночь то дремал, то растирался. Вот наступило утро и выглянуло солнце. Все едем, едем, то подолгу стоим. Где же Самарканд? С горя съел всю еду в бидоне. Снова стало смеркаться. И вот показался Самарканд. Солнце начинает садиться, поезд медленно въезжает на станцию. На горизонте видна уже только половина солнца. Если солнце скроется полностью до остановки, то сразу станет темно. Возникнет вопрос - как искать маму? Я сидел на кольце и всматривался вокруг. Вся станция была забита людьми. Как я найду маму в такой толпе? Поезд идет шагом. Вдруг раздается душераздирающий крик: «Гидон, Гидон!!!» и я увидел маму, стоящую между путями. Соскочил с платформы. Мы горячо обнялись и плакали от радости. Когда мы успокоились, мама рассказала, что когда поезд начал движение, она ринулась к выходу, оставив пожитки. Ее схватили военные и сказали, чтобы она не делала этого. Они сказали, что я наверно сел в другой вагон. Прошло пять- десять минут, а меня нет. Тогда она впала в отчаяние. Военные утешали ее и говорили, что сын сообразит и поедет до Самарканда, так как впереди нет больше больших станций. Нигде не выходите, чтобы не разминуться. Доехав до Самарканда, мама встала между путями и так простояла полтора дня. Ее терпение увенчалось успехом.
На станции мы стали выяснять, есть ли поезда, идущие до Свердловска. Таких поездов не было. Сказали, что надо ехать до Ташкента.
Витя, видя такую ситуацию, стал уговаривать маму, чтобы она отпустила его и разрешила ему пробиваться на пароход одному. Мама перепугалась от такого предложения, да еще в такое смутное время. Витя настаивал, аргументируя тем, что одному, да еще парню, легче пробиться на пароход.
Дальше он убеждал тем, что 9 ноября 1942 года ему исполнится 18 лет и он к этому времени должен, во чтобы это не стало, добраться до Урала, в Свердловск. Там он должен поступить с Уральский политехнический институт или явиться в военкомат для призыва в Красную армию. Общая наша цель была добраться до Свердловска, а затем в Сысерть, где жила сестра мамы, тетя Женя с семьей после эвакуации из Орла. Мы снова подошли к толпе, ждущей парохода, и поняли, что на самом деле, что пробиться втроем на пароход будет очень сложно, особенно маме. Она просто не сможет работать локтями, ругаться, кричать, как это делалось в этой огромной толпе. Было неизвестно, когда мы попадем на пароход и мама дала согласие. Мы стали готовить Витю к уходу. Была у нас сумка, мы ее отдали Вите. Туда Витя положил свои документы: паспорт, аттестат зрелости, адрес тети Жени. На эвакопункте нам еще раз удалось получить еду, в том числе немного хлеба. Все что можно мы отдали Вите, а также и почти все оставшиеся деньги. На другое утро, к причалу подошел пароход, и началось невообразимое. Это было бурлящее море, которое перекатывалось то назад, то вперед, то влево, то вправо. Было опасно упасть, затопчут. Крики, рыдания, плачь детей. Милиция пыталась навести порядок, но это было бессмысленное занятие. Витя врезался в толпу. Какое-то время мы его видели, а потом он исчез в толпе. Мы стали с мамой жить вдвоем. На душе было не очень весело. Все мысли были заняты Витей. Проходит день, два, три. Мы мечемся в отчаянии от невозможности попасть на пароход. Ведем полуголодный образ жизни. Что делать? Мысли путаются. Уже наступило где-то 30 сентября. Лето уходит, ночью прохладно. Одежда никудышная. Спать на земле, прижавшись друг к другу, не очень уютно. Как - то утром мы подошли к пристани и увидели, что на пристани стоят 3 пассажирских парохода. Мы поняли, что это наш шанс. Вошли в толпу и, как только началась посадка, стали двигаться с толпой. Вот под самую завязку погрузился 1-й пароход и через некоторое время отошел от причала. Мы с мамой крепко держимся друг за друга, чтобы толпа не разнесла нас в разные стороны. Подошел к причалу второй пароход. Мы медленно движемся вперед, мотаясь из стороны в сторону. Через несколько часов загрузился и второй пароход. Был уже вечер. Пароход отошел от причала. Под светом прожекторов подошел третий пароход. Мы движемся, уже близок вход на причал, а там по сходням на пароход! Волнение охватывает нас - удастся ли сесть на этот пароход!
Все ближе и ближе, уже глубокая ночь. Вот, наконец, попадаем на причал, затем на сходни и, наконец, мы на пароходеПароход уже забит людьми. Куда идти, где устроиться? Команда парохода помогает. Один матрос сказал, что можно найти место на верхней палубе и показал, как идти туда. Добрались. У бортов все забито. В середине палубы еще есть места и мы расположились. Через некоторое время и верхняя палуба была забита до отказа. Под утро пароход отчалил. Плывем потихоньку, сидим скорчившись, дремлем. Начинают неметь ноги. Хочется пошевелить ими, походить. Сделать это невозможно. Все забито людьми. Проходов нет. Терпим.
Чувствуем, что пароход начинает раскачиваться. С каждым часом все сильнее и сильнее. Разыгрывается настоящая буря. Возникли огромные волны. Многих мутит. Подойти к борту почти невозможно. Люди не очень были способны помочь друг другу в этой ситуации. Борт облеплен наклонившимися людьми. Те, кому стало плохо и не удалось пробиться к борту, делают в рукав. Мама вспомнила, что когда мы в 1931 году отплывали из Хайфы в Италию, пароход тоже изрядно швыряло. Я этого не помню. На бакинском пароходе была проблема пробиться к туалету. Многие стали делать под себя. Воздух наполнился миазмами. Детский плачь, ругань. Мама мужественно держится, терпит. Я не отстаю.
На баке сидел какой-то мужик. Он все время балагурил, раздавался смех сквозь слезы. Мы были благодарны ему за отвлекающие действия. Так продолжалось несколько часов. Буря начинает утихать, плывем. Наконец, на горизонте показался Красноводск. Подплываем к причалу обкаканые и вонючие. Самочувствие отвратительное. Выйдя с парохода и посмотрев на него, увидели, что он потерял свой естественный цвет. Пошли разговоры о перегруженности. Если бы буря продолжалась еще бы несколько часов, то неизвестно, какая судьба нас ожидала. Очень хотелось кушать. Пошли искать эвакопункт. У нас остались буквально рубли. Увидели туркмена, продающего белый лук и дешево. Туркмен сказал, что он сладкий. Купили несколько штук, а также два стакана воды и сделали «мурцовку», накрошив в воду лук. Поели, возбудили желудок еще больше. Вода была невкусная, опресненная и стоила дорого - 1 рубль за стакан. Пошли на вокзал, надеясь там найти эвакопункт. Нашли, опять большая очередь, но повезло - получили еду. Поели, оправились и ожили. Поездов нет. Когда будут - неизвестно. Вокзал забит людьми. Стоит туркменская жара. Расположиться негде. Пошли в город.
Еще раньше заметили, что возле пристани есть палисадник, на котором и расположились. Мама осталась, а я пошел вдоль причала. Увидел, что стоят несколько не наших пароходов. На них люди в незнакомой форме. Кто такие - для меня неизвестно. Возле одного из пароходов собралась толпа мальчишек. Подошел и я и увидел, что с пароходов что-то бросают, Оказалось, что бросали шоколадки, вот мальчишки и бросались за ними. Так забавлялись поляки. Я тоже стал участвовать в этой кутерьме. На пароходе стоящие у борта гогочут. Стало противно. Ушел. Потом узнал, что на пароходе было солдаты и офицеры польской армии Андерса, готовящейся отплыть в Иран. Участвовать в войне с немцами на стороне СССР они отказались. Наверно, держали обиду на СССР за участие в разгроме Польши немцами в 1939 году.
Наконец, на железнодорожной станции появился пассажирский состав, который стал забирать всех подряд, кто находился на станции. Я и мама сели в один из вагонов без особого боя. В нашем купе сели также два военных летчика. Ребята оказались славные. Разобравшись, что к чему, они стали угощать нас тушенкой, печеньем. Мы поехали в хорошем настроении. Только время от времени охватывало беспокойство, что там с Витей. Думали мы и об отце, жив ли он. Полная неизвестность. Поезд двигался то интенсивно, то останавливался на длительное время.
Но самое главное, мы двигались вперед. Едем день, другой. Достигли станции Чарджоу. Летчики были веселые, улыбчивые. Все время шутили, подогревая себя водочкой. Подбадривали нас. Говорили, что сейчас пора тяжелая, но временная. На Урале и в Сибири собирается мощный кулак. Многие заводы успели эвакуироваться и уже работают на полную мощность. После Чарджоу поезд доехал до одной станции, и кто-то сказал, что здесь есть эвакопункт. Там можно получить еду. Я выскочил со своим бидоном и побежал к эвакопункту. Он почему-то находился не на станции, а в отдельном домике, метрах в 100 от станции. Я добежал до эвакопункта. Минут через пять получил еду и побежал обратно. Добежал до станции и увидел, что поезда на путях нет. Я заметался, стал бегать по путям, смотрел на другие пути, не веря своим глазам. Ведь поезда на каждой станции стоял долго. Куда делся поезд? Этого не может быть! Я ведь быстро получил еду. Может быть, его куда-то перегнали? Но поезда нигде не было. Я растерялся, не знал, что делать. Меня охватило отчаяние. Затем взял себя в руки и пошел к начальнику станции. У него было много народа. Дождался, когда он освободился и рассказал ему о своей беде. Он объяснил, что сообщить моей матери не может, так как у него связь только с машинистом, другой обслуги в поезде нет. Посоветовал сесть на ближайший поезд и ехать до Самарканда, не выходя ни на какой промежуточной станции. Объяснил, что поезда идут по- разному. На одних станциях останавливаются, на других нет. Мать твоя тоже сообразит, иначе вы разминетесь. Я стал ждать поезд. Через несколько часов подошел поезд. Хочу войти в вагон, а меня не пускают занявшие вагон люди. Я в другой вагон - там тоже самое. Никаких объяснений, что я отстал от поезда, в котором ехала мама, не вызывали сочувствия. Так было во всех вагонах. Проводников в поезде не было, одни беженцы. Они установили свою охрану возле входных дверей. Наверно, испугались моего вида. В разорванной футболке, в холщевых черных брюках и полу-рваных сандалиях. Лицо грязное. Волосы торчком, давно не стрижены. За время ухода из Георгиевска ни разу не стригся. Обходя вагоны, добежал до хвоста поезда. Там была прицеплена платформа с бетонными кольцами большого диаметра, высотой более 1 метра. Я забрался на платформу и стал ждать отхода поезда. По закону пакости этот поезд стоял на станции довольно долго. Наконец поезд пошел. Хочется, чтобы поезд двигался быстрее. Может быть, удастся догнать поезд с мамой. Проезжаем мелкие станции, смотрю на перрон, вдруг маму увижу. Останавливаемся на некоторых станциях. Постоянно смотрю на перрон. Мамы нет. Это хорошо. Других поездов не видно. Наступил вечер, а затем и ночь. Стало очень холодно. Залез на бетонное кольцо, спустился внутрь и стал растираться, чтобы не замерзнуть. Всю ночь то дремал, то растирался. Вот наступило утро и выглянуло солнце. Все едем, едем, то подолгу стоим. Где же Самарканд? С горя съел всю еду в бидоне. Снова стало смеркаться. И вот показался Самарканд. Солнце начинает садиться, поезд медленно въезжает на станцию. На горизонте видна уже только половина солнца. Если солнце скроется полностью до остановки, то сразу станет темно. Возникнет вопрос - как искать маму? Я сидел на кольце и всматривался вокруг. Вся станция была забита людьми. Как я найду маму в такой толпе? Поезд идет шагом. Вдруг раздается душераздирающий крик: «Гидон, Гидон!!!» и я увидел маму, стоящую между путями. Соскочил с платформы. Мы горячо обнялись и плакали от радости. Когда мы успокоились, мама рассказала, что когда поезд начал движение, она ринулась к выходу, оставив пожитки. Ее схватили военные и сказали, чтобы она не делала этого. Они сказали, что я наверно сел в другой вагон. Прошло пять- десять минут, а меня нет. Тогда она впала в отчаяние. Военные утешали ее и говорили, что сын сообразит и поедет до Самарканда, так как впереди нет больше больших станций. Нигде не выходите, чтобы не разминуться. Доехав до Самарканда, мама встала между путями и так простояла полтора дня. Ее терпение увенчалось успехом.
На станции мы стали выяснять, есть ли поезда, идущие до Свердловска. Таких поездов не было. Сказали, что надо ехать до Ташкента.