Кобзарь, царь, Белинский и г'усские националисты
Интересный пост я встретил в нашей и вашей ЖэЖэшечке, товарищи читатели. Г'усские националисты обсуждают (и осуждают, как без этого?) великого поэта, мыслителя и революционера, Тараса Григорьевича Шевченко.
Точнее, г'усский националист george-rooke (как я понял, член творческого коллектива знаменитого журнала "Спутник и погром") цитирует работу другого г'усского националиста - биографию Николашки Палкина за авторством некоего Дмитрия Олейникова:
Тарас Шевченко в 1844 году позлорадствовал на тему нервной болезни жены Николая Первого Александры Федоровны. В поэме «Сон» он будто бы встречается «с тощей, тонконогой. / Словно высохший опёнок, / Царицей убогой, / А к тому ж она, бедняжка, / Трясёт головою. / Это ты и есть богиня? / Горюшко с тобою…»[355]. Поэма была обнаружена в бумагах поэта после его ареста, рядом с альбомом, содержавшим непристойные рисунки, и Николай её прочитал.
История дошла до столичного общества. Критик Виссарион Белинский сообщал Анненкову о том, что Шевченко «написал два пасквиля - один на государя императора, другой - на государыню императрицу. Читая пасквиль на себя, государь хохотал, и, вероятно, дело тем и кончилось бы, и дурак не пострадал бы, за то только, что он глуп. Но когда государь прочёл пасквиль на императрицу, то пришёл в великий гнев, и вот его собственные слова: "Положим, он имел причины быть мною недовольным и ненавидеть меня, но её-то за что?"». Неужели за то, что императрица внесла свои деньги на покупку хрестоматийного портрета Жуковского, продажа которого в Аничковом дворце на лотерее среди царской семьи принесла деньги, на которые крепостной Шевченко был выкуплен на свободу? По приговору следственной комиссии Шевченко был определён рядовым в Оренбургский корпус с резолюцией Николая I: «Под строжайший надзор и с запрещением писать и рисовать». Властитель дум Белинский согласился: «Мне не жаль его, будь я его судьёю, я сделал бы не меньше».
Интересен комментарий г'усского националиста george-rooke:
В общем в этой истории я бы на месте Николая поступил бы даже жестче.
Ага. На месте Николая наш г'усский националист ещё жёстче покарал бы наглого хохла, который посмел хаять г'усскую государыню императрицу - Фридерику Луизу Шарлотту Вильгельмину Прусскую. Ишь, совсем страх потерял, сущеглупый холоп! Посмел напейсать, что государыня "тощая", "тонконогая" и "головой трясёт". А дальше он ещё "цаплей" царскую жёнушку обозвал! Непростительная грубость! Колесовать наглеца! Четвертовать наглеца! Запереть наглеца в деревянной бане, да поджечь! Чтоб другим неповадно было. Он же бунтовщик похуже Пугачёва! Сегодня отметил, что императрица тощая, а завтра докатится до того, что призовёт быдло не ходить на барщину! Хохляцкий выродок, не знает правил приличия! Про государыню императрицу положено писать исключительно панегирики, надо восхищаться её красотой и статью, даже если в реале она - больное, сухое, угрюмое и угловатое чучело, от которого сам государь император бегал "налево", ко всем встречным-поперечным фрейлинам.
Между прочим, в процитированном нациками отрывке из "Сна" Шевченко издевается-то как раз над придворными писаками, которые в холуйском экстазе провозглашали страшненькую и хворую императрицу "богиней красоты":
Сам по залам выступает,
Высокий, сердитый.
Прохаживается важно
С тощей, тонконогой,
Словно высохший опенок,
Царицей убогой,
А к тому ж она, бедняжка,
Трясет головою.
Это ты и есть богиня?
Горюшко с тобою!
Не видал тебя ни разу
И попал впросак я, -
Тупорылому поверил
Твоему писаке!
Как дурак, бумаге верил
И лакейским перьям
Виршеплетов. Вот теперь их
И читай, и верь им!
А вот г'усскому националисту любы как раз лакеи-виршеплёты. Подобное к подобному, как говорится.
Профессиональные холуи ещё и возмущаются "неблагодарностью" Шевченки! Типа, "царица деньги дала, чтоб Кобзаря из рабства выкупить, а он"... Позвольте, позвольте, господа холуи! Вы изображаете дело так, будто Шевченко попал в рабство из-за каких-то своих косяков. Типа, попался на уголовщине, загремел на нары, а добрая царица залог за оболдуя внесла. Нет, г-да г'усские националисты! Дело совсем не так было! Шевченко родился - крепостным рабом. В стране, в которой крепостное рабство было нормой. И выкупили его из рабства - не борцы за свободу, а главные рабовладельцы страны. (Кстати, насчёт того, что царица деньги на выкуп Шевченко давала - это тоже вилами на воде писано, как гритцо. Но мы, для простоты, предположим сейчас, что всё реально так и было.) Выкупили - на деньги, которые рабовладельцам заработали крепостные рабы, товарищи Шевченки по несчастью. Рабовладельцам такое "благодеяние" вапче ничего не стоило, тех денег у них было - хоть завались, не жалко, "гномики ещё накопают" (тм). Почему бы и не побыть "благотворителями" при таких раскладах? Почему бы одного раба и не выкупить на волю? Что?! Он нас не хочет превозносить как своих спасителей? Ах, он ещё и ругаться вздумал?! Ну, тогда взяли да возвратили возомнившего о себе хама обратно в рабское состояние, а царь ещё и не поленится лично указать, чтобы поэту и художнику "не давали писать и рисовать". Как вам такое наказание? Запрещали бы сразу дышать - чё мелочиться-то? Это просто изуверство, как по мне. Скотство, дикость, бесчеловечная жестокость! Но, по мнению г'усских националистов, царь был слишком мягок. Националисты, повторюсь, "ещё жестче поступили бы". Не иначе - отрубили бы Шевченке руки, чтоб уж с гарантией избавить себя от творчества этой неблагодарной свиньи, обозвавшей царскую семью "сычами".
Эта темка про "неблагодарного" Шевченку, который "хаял добреньких рабовладельцев вместо того, чтобы ручки им целовать" - напомнила мне одну историю времён Великой Отечественной. Тогда советский ополченец, художник Николай Обрыньба, попал в плен к немцам. В лагере военнопленных наш художник отведал лиха, но с голоду таки не умер - один немецкий генерал прознал, что среди пленных рюсских есть хороший живописец и перевёл Николая на, выражаясь языком современной тюрячки, "облегчённые условия содержания": непыльная творческая работа, чистая комната, сытный паёк, расконвойка... Херр генерал даже обещался забрать Обрыньбу в Германию и предоставить художнику мастерскую в Цивилизованной Европе. Но Обрыньба не воспользовался генеральскими благодеяниями. Обрыньбе было как-то неловко прислуживать угнетателю, который мучит, грабит и убивает соотечественников Обрыньбы. Художник при первой возможности бежал к красным партизанам, а потом с большим воодушевлением убивал фрицев из автомата, взрывал их и даже злой собакой травил.
Что скажете, г-ды г'усские националисты? Неблагодарная свинья этот Обрыньба, да? Навроде Шевченки субчик. Вместо того, чтобы поклониться в ножки доброму генералу и тихо-мирно рисовать то, что велено - пошёл воевать против своего благодетеля. Негодяй! Ещё злые карикатуры на немцев малевал, ещё и написал в мемуарах, что генерал-благодетель, мол, "был лицом похож на собаку породы дог", или типа того. Ох уж эти рюсски швейне! Никакого представления о благодарности. Если бы генерал поймал беглого художника, он бы его наверняка расстрелял. А г'усские националисты, полагаю, поступили бы с подлецом "даже жестче". Г'усские националисты вапче очень трепетно относятся к таким понятиям как "честь", "верность", "благодарность" и т.п. Потому-то эти г'усские националисты всегда (ВСЕГДА!) оказываются на стороне угнетателей и палачей русского народа - на стороне Николая Палкина, Николашки Кровавого, Столыпина, Колчака, Гитлера и т.п.
Но однако! - скажет дотошный читатель, - А как же Белинский? Белинский-то - тоже ведь пишет, что "сделал бы не меньше", если бы сам судил Шевченку. Белинский - гуманист, либерал (в самом лучшем смысле слова), умница! И он практически солидарен с г'усскими националистами, профессиональными подлецами. Как же так получилось? В чём же дело? Что это на нашего Виссариона нашло?
А всё просто, как всегда. Ничего ни на кого не нашло. Виссарион тупо не в теме был. Он Шевченку лично не знал и стихов, за которые Кобзарь поплатился свободой, не читал. О чём сам вполне откровенно и рассказывает в письме, отрывки из которого цитируют г-ды г'усские националисты.
...здравый смысл в Шевченке должен видеть осла, дурака и пошлеца, а сверх того, горького пьяницу, любителя горелки по патриотизму хохлацкому. Этот хохлацкий радикал написал два пасквиля - один на государя императора, другой - на государыню императрицу. Читая пасквиль на себя, государь хохотал, и, вероятно, дело тем и кончилось бы, и дурак не пострадал бы, за то только, что он глуп.
Но когда государь прочел пасквиль на императрицу, то пришел в великий гнев, и вот его собственные слова: "Положим, он имел причины быть мною недовольным и ненавидеть меня, но ее-то за что?" И это понятно, когда сообразите, в чем состоит славянское остроумие, когда оно устремляется на женщину. Я не читал этих пасквилей, и никто из моих знакомых их не читал (что, между прочим, доказывает, что они нисколько не злы, а только плоски и глупы), но уверен, что пасквиль на императрицу должен быть возмутительно гадок по причине, о которой я уже говорил. Шевченку послали на Кавказ солдатом. Мне не жаль его, будь я его судьею, я сделал бы не меньше. Я питаю личную вражду к такого рода либералам. Это враги всякого успеха. Своими дерзкими глупостями они раздражают правительство, делают его подозрительным, готовым видеть бунт там, где нет ничего ровно, и вызывают меры крутые и гибельные для литературы и просвещения.
Ну, то есть Белинский Пастернака Шевченко не читал, но решительно осуждает. Потому что на 146% уверен: "хохлацкий радикал" накропал что-то типа матерных частушек о царице. А почему Белинского так это дело рассердило? Чего это он так за честь царской семьи распереживался? Опять всё просто: Белинский, если судить по письмам, которые он писал в конце 1847-го года, был отчего-то уверен, что Николай Палкин вот-вот собирается крепостное право отменять. Вот-вот, прям со дня на день. И Белинский очень боится "спугнуть счастье", он опасается, что царь передумает, потому считает за лучшее царя не раздражать лишний раз. А тут, понимаешь, вылезает какой-то Шевченко с возмутительно гадкими виршами (наверняка пошлющими, непотребными и написанными под горилкой, ведь тупые хохлы по-другому пейсать не умеют, стопудофф!) и даёт реакционерам повод усилить репрессии! Вопчем, товарищ Белинский с чужих слов поверил, что Шевченко - кто-то типа участницы ансамбля "Pussy Riot". Потому и злобствует на Кобзаря наш Виссарион. Интересно, как он запел бы, если б узнал: Николай так крепостное право и не отменит, будет "собираться" до самой своей смерти; "Сон" же Шевченки - вовсе не про убогую внешность тогдашней русской царицы (вапче про царя и царицу там - всего несколько строчек), а про ужасы всё того же крепостного права, которое и сам Белинский ненавидел от души.
Душа моя! Ты о чем же
Снова загрустила?
Душа моя! Ты о чем же
Горько зарыдала?
Чего тебе жалко?
Иль ты не видала,
Иль ты не слыхала рыданий людских?
Гляди же! А я - улечу я от них
За синие тучи высоко, высоко;
Там нету ни власти, ни кары жестокой,
Ни горя, ни радости там не видать,
А здесь - в этом рае, что ты покидаешь
Сермягу в заплатах с калеки снимают,
Со шкурой дерут, - одевать, обувать
Княжат малолетних. А вон - распинают
Вдову за оброки; а сына берут, -
Любимого сына, единого сына, -
В солдаты отраду ее отдают.
А вон умирает в бурьяне под тыном
Опухший, голодный ребенок! А мать
Угнали пшеницу на барщине жать.
А вон видишь? Очи, очи!
Куда деться с вами?
Лучше бы вас высушило,
Выжгло бы слезами!
То покрытка вдоль забора
С ребенком плетется, -
Мать прогнала, и все гонят,
Куда ни толкнется!..
Нищий даже сторонится!..
А барчук не знает:
Он, щенок, уже с двадцатой
Души пропивает!
И ни о чём другом Кобзарь писать не мог физически - слишком много он повидал зла и горя, чтобы теперь сочинять хвалебные оды крепостникам, элегии ни о чём и романтические сонеты про любофф. Только революция, только хардкор! Какбе - сама жизнь Кобзаря таким сделала. Тарас Григорьевич самолично хлебнул крепостного ада, причём полной ложкой, о чём писал в другом своём стихотворении:
Когда б вы знали, барчуки,
Где люди плачут от тоски,
То вы б элегий не писали
И бога зря не восхваляли,
К слезам бездушно жестоки.
За что, не знаю, называют
Там в роще хату тихим раем:
Я в хате мучился и рос,
И горечь самых первых слез
Я там изведал. И не знаю,
Такое есть у бога зло,
Чтоб в эту хату не пришло?
А хату раем называют!
Нет, хату я не называю
В укромной роще милым раем, -
Там, над прудом, в конце села.
В ней мать моя мне жизнь дала
И, пеленая, напевала -
Свою тоску переливала
В дитя родное… В том краю
Я вырос в хате, и в раю -
Я видел ад… Там гнет, забота,
Неволя, тяжкая работа
И помолиться не дают.
Там ласковую мать мою
Работа с горькою нуждою
Свели в могилу молодою.
Там, как стряслась у нас беда,
Наплакавшийся с нами вволю
Отец не вынес горькой доли,
В неволе умер. И тогда
Мы, как мышата, кто куда
Поразбежались. И при школе
Таскал я воду, братья там
Мои на барщину ходили,
Пока в солдаты не забрили.
А сестры! Сестры! Горе вам,
Мои голубки молодые!
Не тяжко ль вам на свет глядеть?
Росли в батрачках, всем чужие,
В батрачках сгорбитесь, седые,
В батрачках, вам и умереть!..
Потом, после долгих, разнообразных терзаний, мучений и превозмоганий, Кобзарь оказался в Питере и увидел, куда стекаются денежки, выкачанные барами-панами из крепостных. Тарас Григорьевич увидел "элиту" Империи, "Высший Свет", пенки и сливки аристократии - главных выгодополучателей института крепостничества. Шевченко увидел роскошные дворцы, драгоценные одежды, великолепные балы крепостников. Брюлики и прочие изумрудики гроздьями, дорогущее шампанское рекой, золотые кареты с парчовыми занавесочками, персидские ковры на спинах лошадей - вот это вот всё.
И почему-то (ой, да почему же?!) сия благолепная картина вызвала у потомственного крепостного раба не восхищение с умилением, а жгучую ненависть и желание убивать. Умненький и хитренький г'усский националист, понятно, постарался бы влиться в тусовку и припасть ротиком к кормушке. А глупый и неблагодарный Шевченко начал писать стишки про то, что пировать на горе трупов замученных крепостных - самое настоящее преступление против человечности. И про то, что рано или поздно с преступников будет спрос - "Окуют царей ненасытных в железные цепи" и далее по тексту. Короче говоря, галимый экстремизьм, призывы к свержению конституционного богом заведённого строя, призывы к бунту.
Не сомневаюсь, что позиция Белинского изменилась бы, познакомься Виссарион Григорьевич поближе с Шевченко и его творчеством. К сожалению, познакомиться не срослось - великий русский литератор написал письмо с ругательствами в адрес Шевченки в декабре 1847-го года, уже будучи сильно больным. Всего через полгода Белинского не стало и свою ошибку он так и не исправил. Впрочем, Шевченку неистовый Виссарион ругал в частном письме, не предназначенном для публикации. Так что в этом случае поверхностность суждений вполне себе простительна.
Чему нет и не может быть оправдания - так это жульничеству г-д г'усских националистов. Гляньте только, преподносят дело так, будто Шевченко пострадал не за политику, не за участие в Кирилло-Мефодиевском братстве, которое ставило своей задачей ликвидацию крепостничества (ах, разбойники!), сословных привилегий (ах, негодяи!) и феодально-поповской цензуры (как можно-с?!!!), а за жуткое оскорбление в адрес ми-ми-ми-ми-миленькой, несчастненькой, беззащитненькой и хворенькой царицы. Кстати, насколько я понимаю, Белинский ситуацию видел точно так же - видимо, спецслужбы Николаши Палкина в таком вот духе пролечивали общественное мнение. Николашины жандармы были, видимо, не сильно умнее современных г'усских националистов - в упор не понимали, что при такой постановке вопроса их царёк будет выглядеть только хуже. Одно дело - отправить человека в солдаты за революционную деятельность. Тем более, что там ещё и про отделение Украины от РИ что-то говорилось, так что приговор ясен: сепаратяку - на гиляку! И совсем другое дело - поломать человеку жизнь за пару неприятных слов в адрес супруги. (Именно "неприятных слов", поскольку, ИМХО, слова "тощая", "тонконогая" и "цапля" - как-то не дотягивают до определения "оскорбление".) В первом случае у нас вырисовывается образ грозного и сурового деспота, зорко оберегающего власть своего класса от посягательств. А во втором случае царь получается - мелочным, дешёвым и мстительным трусом, который за жОнкины обидки рассчитывается руками жандармов. Тьфу, мерзость! Надо же - властелин одной шестой части суши, а такой чмошник! Не, Николашка Первый, так-то, и был полнейшим чмошником, который в декабре 1825-го года очень испужался декабристов, подпустил изрядно поносу в свои обтягивающие белые лосины, а потом всю оставшуюся жизнь "компенсировал" тот свой обсёр: корчил из себя бесстрашного и несгибаемого императора-воина, Наполеон-стайл. Но спецслужбы-то должны сей факт тщательно скрывать, а не выпячивать! Вот всё у них, у сатрапов, через одно место получается!
Как-то так, товарищи читатели! Читайте Шевченко, это наш человек, наш товарищ, наш братишка, друг всех трудящихся и угнетённых. Не обращайте внимания на русских нациков, которые пытаются опорочить Кобзаря и на украинских нациков, которые тщатся записать Кобзаря себе в подельники. Ни хрена у врагов трудового народа не выйдет. Тут хорошо подходят строчки из одного доклада Василия Ивановича Лебедева-Кумача:
Я слова старинного не побоюсь
(Не всё в старине только хлам и ветошь), -
Светочей ценит Советский Союз,
И наш Шевченко - это наш светоч!
Народ сразу понял певца своего.
Но многим мешало Тарасово пламя, -
Одни сапогами топтали его,
Другие старались тушить словами.
Немало седых буржуазных бородок
В академическом никло рвении,
Твердя, что Шевченко, мол, самородок,
Но нет у него ни культуры, ни гения.
Он, мол, творец немудрящих песен,
Которые любит серая масса.
Так буржуазная книжная плесень
Пыталась унизить образ Тараса.
Другие этот великий образ
Пытались представить плакучей ивой:
Шевченко, мол, дяденька очень добрый,
Очень несчастненький и слезливый.
Не только в статьях - и в переводах
Они не жалели розовых красок,
Чтоб в русской деревне, на русских заводах
Не грянул подлинный голос Тарасов.
В переводе "кайданы" звучали как "путы",
"Неверье" Шевченко читалось как "вера".
Так буржуазные лилипуты
Пытались связать и свалить Гулливера.
Порой и почище людишки бывали:
Легко перепрыгнув пределы цинизма,
Образ Шевченко они малевали
В желто-блакитных тонах шовинизма.
Тарас к простому народу всех наций
Был ласковей матери, солнца теплей,
И всё ж за него пыталась цепляться
Сволочь, кричавшая: "Бей москалей!"
При жизни шпикИ и жандармы, как черти,
Поэту старались придумать ад.
И на стихи его после смерти
Лились чернила, помои и яд.
Но голос Шевченко гудел набатом,
Нёсся бурливой и гневной лавой,
И образ поэта в одежде солдата
Вставал, озарённый любовью и славой.
Русский крестьянин, русский рабочий
Слышали песни борьбы и победы,
Видели синие гневные очи,
Чуяли сердцем сердце поэта.
И пусть им "Кобзарь" порой попадался
В плохих переводах, бездарных и подленьких, -
Тот, кто к Шевченко хоть раз прикасался,
Уж непременно заглядывал в подлинник.
Старая "Правда" не раз помещала
Полные гнева Тарасовы строки,
И в массе народной росла и крепчала
Молва о поэте - борце и пророке.
И в доме рабочем, на столике скромном,
Где Ленин лежал и лежал Некрасов,
Часто стоял в уголке укромном
Простой и знакомый бюст Тарасов.
Рот Фронт!
Точнее, г'усский националист george-rooke (как я понял, член творческого коллектива знаменитого журнала "Спутник и погром") цитирует работу другого г'усского националиста - биографию Николашки Палкина за авторством некоего Дмитрия Олейникова:
Тарас Шевченко в 1844 году позлорадствовал на тему нервной болезни жены Николая Первого Александры Федоровны. В поэме «Сон» он будто бы встречается «с тощей, тонконогой. / Словно высохший опёнок, / Царицей убогой, / А к тому ж она, бедняжка, / Трясёт головою. / Это ты и есть богиня? / Горюшко с тобою…»[355]. Поэма была обнаружена в бумагах поэта после его ареста, рядом с альбомом, содержавшим непристойные рисунки, и Николай её прочитал.
История дошла до столичного общества. Критик Виссарион Белинский сообщал Анненкову о том, что Шевченко «написал два пасквиля - один на государя императора, другой - на государыню императрицу. Читая пасквиль на себя, государь хохотал, и, вероятно, дело тем и кончилось бы, и дурак не пострадал бы, за то только, что он глуп. Но когда государь прочёл пасквиль на императрицу, то пришёл в великий гнев, и вот его собственные слова: "Положим, он имел причины быть мною недовольным и ненавидеть меня, но её-то за что?"». Неужели за то, что императрица внесла свои деньги на покупку хрестоматийного портрета Жуковского, продажа которого в Аничковом дворце на лотерее среди царской семьи принесла деньги, на которые крепостной Шевченко был выкуплен на свободу? По приговору следственной комиссии Шевченко был определён рядовым в Оренбургский корпус с резолюцией Николая I: «Под строжайший надзор и с запрещением писать и рисовать». Властитель дум Белинский согласился: «Мне не жаль его, будь я его судьёю, я сделал бы не меньше».
Интересен комментарий г'усского националиста george-rooke:
В общем в этой истории я бы на месте Николая поступил бы даже жестче.
Ага. На месте Николая наш г'усский националист ещё жёстче покарал бы наглого хохла, который посмел хаять г'усскую государыню императрицу - Фридерику Луизу Шарлотту Вильгельмину Прусскую. Ишь, совсем страх потерял, сущеглупый холоп! Посмел напейсать, что государыня "тощая", "тонконогая" и "головой трясёт". А дальше он ещё "цаплей" царскую жёнушку обозвал! Непростительная грубость! Колесовать наглеца! Четвертовать наглеца! Запереть наглеца в деревянной бане, да поджечь! Чтоб другим неповадно было. Он же бунтовщик похуже Пугачёва! Сегодня отметил, что императрица тощая, а завтра докатится до того, что призовёт быдло не ходить на барщину! Хохляцкий выродок, не знает правил приличия! Про государыню императрицу положено писать исключительно панегирики, надо восхищаться её красотой и статью, даже если в реале она - больное, сухое, угрюмое и угловатое чучело, от которого сам государь император бегал "налево", ко всем встречным-поперечным фрейлинам.
Между прочим, в процитированном нациками отрывке из "Сна" Шевченко издевается-то как раз над придворными писаками, которые в холуйском экстазе провозглашали страшненькую и хворую императрицу "богиней красоты":
Сам по залам выступает,
Высокий, сердитый.
Прохаживается важно
С тощей, тонконогой,
Словно высохший опенок,
Царицей убогой,
А к тому ж она, бедняжка,
Трясет головою.
Это ты и есть богиня?
Горюшко с тобою!
Не видал тебя ни разу
И попал впросак я, -
Тупорылому поверил
Твоему писаке!
Как дурак, бумаге верил
И лакейским перьям
Виршеплетов. Вот теперь их
И читай, и верь им!
А вот г'усскому националисту любы как раз лакеи-виршеплёты. Подобное к подобному, как говорится.
Профессиональные холуи ещё и возмущаются "неблагодарностью" Шевченки! Типа, "царица деньги дала, чтоб Кобзаря из рабства выкупить, а он"... Позвольте, позвольте, господа холуи! Вы изображаете дело так, будто Шевченко попал в рабство из-за каких-то своих косяков. Типа, попался на уголовщине, загремел на нары, а добрая царица залог за оболдуя внесла. Нет, г-да г'усские националисты! Дело совсем не так было! Шевченко родился - крепостным рабом. В стране, в которой крепостное рабство было нормой. И выкупили его из рабства - не борцы за свободу, а главные рабовладельцы страны. (Кстати, насчёт того, что царица деньги на выкуп Шевченко давала - это тоже вилами на воде писано, как гритцо. Но мы, для простоты, предположим сейчас, что всё реально так и было.) Выкупили - на деньги, которые рабовладельцам заработали крепостные рабы, товарищи Шевченки по несчастью. Рабовладельцам такое "благодеяние" вапче ничего не стоило, тех денег у них было - хоть завались, не жалко, "гномики ещё накопают" (тм). Почему бы и не побыть "благотворителями" при таких раскладах? Почему бы одного раба и не выкупить на волю? Что?! Он нас не хочет превозносить как своих спасителей? Ах, он ещё и ругаться вздумал?! Ну, тогда взяли да возвратили возомнившего о себе хама обратно в рабское состояние, а царь ещё и не поленится лично указать, чтобы поэту и художнику "не давали писать и рисовать". Как вам такое наказание? Запрещали бы сразу дышать - чё мелочиться-то? Это просто изуверство, как по мне. Скотство, дикость, бесчеловечная жестокость! Но, по мнению г'усских националистов, царь был слишком мягок. Националисты, повторюсь, "ещё жестче поступили бы". Не иначе - отрубили бы Шевченке руки, чтоб уж с гарантией избавить себя от творчества этой неблагодарной свиньи, обозвавшей царскую семью "сычами".
Эта темка про "неблагодарного" Шевченку, который "хаял добреньких рабовладельцев вместо того, чтобы ручки им целовать" - напомнила мне одну историю времён Великой Отечественной. Тогда советский ополченец, художник Николай Обрыньба, попал в плен к немцам. В лагере военнопленных наш художник отведал лиха, но с голоду таки не умер - один немецкий генерал прознал, что среди пленных рюсских есть хороший живописец и перевёл Николая на, выражаясь языком современной тюрячки, "облегчённые условия содержания": непыльная творческая работа, чистая комната, сытный паёк, расконвойка... Херр генерал даже обещался забрать Обрыньбу в Германию и предоставить художнику мастерскую в Цивилизованной Европе. Но Обрыньба не воспользовался генеральскими благодеяниями. Обрыньбе было как-то неловко прислуживать угнетателю, который мучит, грабит и убивает соотечественников Обрыньбы. Художник при первой возможности бежал к красным партизанам, а потом с большим воодушевлением убивал фрицев из автомата, взрывал их и даже злой собакой травил.
Что скажете, г-ды г'усские националисты? Неблагодарная свинья этот Обрыньба, да? Навроде Шевченки субчик. Вместо того, чтобы поклониться в ножки доброму генералу и тихо-мирно рисовать то, что велено - пошёл воевать против своего благодетеля. Негодяй! Ещё злые карикатуры на немцев малевал, ещё и написал в мемуарах, что генерал-благодетель, мол, "был лицом похож на собаку породы дог", или типа того. Ох уж эти рюсски швейне! Никакого представления о благодарности. Если бы генерал поймал беглого художника, он бы его наверняка расстрелял. А г'усские националисты, полагаю, поступили бы с подлецом "даже жестче". Г'усские националисты вапче очень трепетно относятся к таким понятиям как "честь", "верность", "благодарность" и т.п. Потому-то эти г'усские националисты всегда (ВСЕГДА!) оказываются на стороне угнетателей и палачей русского народа - на стороне Николая Палкина, Николашки Кровавого, Столыпина, Колчака, Гитлера и т.п.
Но однако! - скажет дотошный читатель, - А как же Белинский? Белинский-то - тоже ведь пишет, что "сделал бы не меньше", если бы сам судил Шевченку. Белинский - гуманист, либерал (в самом лучшем смысле слова), умница! И он практически солидарен с г'усскими националистами, профессиональными подлецами. Как же так получилось? В чём же дело? Что это на нашего Виссариона нашло?
А всё просто, как всегда. Ничего ни на кого не нашло. Виссарион тупо не в теме был. Он Шевченку лично не знал и стихов, за которые Кобзарь поплатился свободой, не читал. О чём сам вполне откровенно и рассказывает в письме, отрывки из которого цитируют г-ды г'усские националисты.
...здравый смысл в Шевченке должен видеть осла, дурака и пошлеца, а сверх того, горького пьяницу, любителя горелки по патриотизму хохлацкому. Этот хохлацкий радикал написал два пасквиля - один на государя императора, другой - на государыню императрицу. Читая пасквиль на себя, государь хохотал, и, вероятно, дело тем и кончилось бы, и дурак не пострадал бы, за то только, что он глуп.
Но когда государь прочел пасквиль на императрицу, то пришел в великий гнев, и вот его собственные слова: "Положим, он имел причины быть мною недовольным и ненавидеть меня, но ее-то за что?" И это понятно, когда сообразите, в чем состоит славянское остроумие, когда оно устремляется на женщину. Я не читал этих пасквилей, и никто из моих знакомых их не читал (что, между прочим, доказывает, что они нисколько не злы, а только плоски и глупы), но уверен, что пасквиль на императрицу должен быть возмутительно гадок по причине, о которой я уже говорил. Шевченку послали на Кавказ солдатом. Мне не жаль его, будь я его судьею, я сделал бы не меньше. Я питаю личную вражду к такого рода либералам. Это враги всякого успеха. Своими дерзкими глупостями они раздражают правительство, делают его подозрительным, готовым видеть бунт там, где нет ничего ровно, и вызывают меры крутые и гибельные для литературы и просвещения.
Ну, то есть Белинский Пастернака Шевченко не читал, но решительно осуждает. Потому что на 146% уверен: "хохлацкий радикал" накропал что-то типа матерных частушек о царице. А почему Белинского так это дело рассердило? Чего это он так за честь царской семьи распереживался? Опять всё просто: Белинский, если судить по письмам, которые он писал в конце 1847-го года, был отчего-то уверен, что Николай Палкин вот-вот собирается крепостное право отменять. Вот-вот, прям со дня на день. И Белинский очень боится "спугнуть счастье", он опасается, что царь передумает, потому считает за лучшее царя не раздражать лишний раз. А тут, понимаешь, вылезает какой-то Шевченко с возмутительно гадкими виршами (наверняка пошлющими, непотребными и написанными под горилкой, ведь тупые хохлы по-другому пейсать не умеют, стопудофф!) и даёт реакционерам повод усилить репрессии! Вопчем, товарищ Белинский с чужих слов поверил, что Шевченко - кто-то типа участницы ансамбля "Pussy Riot". Потому и злобствует на Кобзаря наш Виссарион. Интересно, как он запел бы, если б узнал: Николай так крепостное право и не отменит, будет "собираться" до самой своей смерти; "Сон" же Шевченки - вовсе не про убогую внешность тогдашней русской царицы (вапче про царя и царицу там - всего несколько строчек), а про ужасы всё того же крепостного права, которое и сам Белинский ненавидел от души.
Душа моя! Ты о чем же
Снова загрустила?
Душа моя! Ты о чем же
Горько зарыдала?
Чего тебе жалко?
Иль ты не видала,
Иль ты не слыхала рыданий людских?
Гляди же! А я - улечу я от них
За синие тучи высоко, высоко;
Там нету ни власти, ни кары жестокой,
Ни горя, ни радости там не видать,
А здесь - в этом рае, что ты покидаешь
Сермягу в заплатах с калеки снимают,
Со шкурой дерут, - одевать, обувать
Княжат малолетних. А вон - распинают
Вдову за оброки; а сына берут, -
Любимого сына, единого сына, -
В солдаты отраду ее отдают.
А вон умирает в бурьяне под тыном
Опухший, голодный ребенок! А мать
Угнали пшеницу на барщине жать.
А вон видишь? Очи, очи!
Куда деться с вами?
Лучше бы вас высушило,
Выжгло бы слезами!
То покрытка вдоль забора
С ребенком плетется, -
Мать прогнала, и все гонят,
Куда ни толкнется!..
Нищий даже сторонится!..
А барчук не знает:
Он, щенок, уже с двадцатой
Души пропивает!
И ни о чём другом Кобзарь писать не мог физически - слишком много он повидал зла и горя, чтобы теперь сочинять хвалебные оды крепостникам, элегии ни о чём и романтические сонеты про любофф. Только революция, только хардкор! Какбе - сама жизнь Кобзаря таким сделала. Тарас Григорьевич самолично хлебнул крепостного ада, причём полной ложкой, о чём писал в другом своём стихотворении:
Когда б вы знали, барчуки,
Где люди плачут от тоски,
То вы б элегий не писали
И бога зря не восхваляли,
К слезам бездушно жестоки.
За что, не знаю, называют
Там в роще хату тихим раем:
Я в хате мучился и рос,
И горечь самых первых слез
Я там изведал. И не знаю,
Такое есть у бога зло,
Чтоб в эту хату не пришло?
А хату раем называют!
Нет, хату я не называю
В укромной роще милым раем, -
Там, над прудом, в конце села.
В ней мать моя мне жизнь дала
И, пеленая, напевала -
Свою тоску переливала
В дитя родное… В том краю
Я вырос в хате, и в раю -
Я видел ад… Там гнет, забота,
Неволя, тяжкая работа
И помолиться не дают.
Там ласковую мать мою
Работа с горькою нуждою
Свели в могилу молодою.
Там, как стряслась у нас беда,
Наплакавшийся с нами вволю
Отец не вынес горькой доли,
В неволе умер. И тогда
Мы, как мышата, кто куда
Поразбежались. И при школе
Таскал я воду, братья там
Мои на барщину ходили,
Пока в солдаты не забрили.
А сестры! Сестры! Горе вам,
Мои голубки молодые!
Не тяжко ль вам на свет глядеть?
Росли в батрачках, всем чужие,
В батрачках сгорбитесь, седые,
В батрачках, вам и умереть!..
Потом, после долгих, разнообразных терзаний, мучений и превозмоганий, Кобзарь оказался в Питере и увидел, куда стекаются денежки, выкачанные барами-панами из крепостных. Тарас Григорьевич увидел "элиту" Империи, "Высший Свет", пенки и сливки аристократии - главных выгодополучателей института крепостничества. Шевченко увидел роскошные дворцы, драгоценные одежды, великолепные балы крепостников. Брюлики и прочие изумрудики гроздьями, дорогущее шампанское рекой, золотые кареты с парчовыми занавесочками, персидские ковры на спинах лошадей - вот это вот всё.
И почему-то (ой, да почему же?!) сия благолепная картина вызвала у потомственного крепостного раба не восхищение с умилением, а жгучую ненависть и желание убивать. Умненький и хитренький г'усский националист, понятно, постарался бы влиться в тусовку и припасть ротиком к кормушке. А глупый и неблагодарный Шевченко начал писать стишки про то, что пировать на горе трупов замученных крепостных - самое настоящее преступление против человечности. И про то, что рано или поздно с преступников будет спрос - "Окуют царей ненасытных в железные цепи" и далее по тексту. Короче говоря, галимый экстремизьм, призывы к свержению конституционного богом заведённого строя, призывы к бунту.
Click to viewНе сомневаюсь, что позиция Белинского изменилась бы, познакомься Виссарион Григорьевич поближе с Шевченко и его творчеством. К сожалению, познакомиться не срослось - великий русский литератор написал письмо с ругательствами в адрес Шевченки в декабре 1847-го года, уже будучи сильно больным. Всего через полгода Белинского не стало и свою ошибку он так и не исправил. Впрочем, Шевченку неистовый Виссарион ругал в частном письме, не предназначенном для публикации. Так что в этом случае поверхностность суждений вполне себе простительна.
Чему нет и не может быть оправдания - так это жульничеству г-д г'усских националистов. Гляньте только, преподносят дело так, будто Шевченко пострадал не за политику, не за участие в Кирилло-Мефодиевском братстве, которое ставило своей задачей ликвидацию крепостничества (ах, разбойники!), сословных привилегий (ах, негодяи!) и феодально-поповской цензуры (как можно-с?!!!), а за жуткое оскорбление в адрес ми-ми-ми-ми-миленькой, несчастненькой, беззащитненькой и хворенькой царицы. Кстати, насколько я понимаю, Белинский ситуацию видел точно так же - видимо, спецслужбы Николаши Палкина в таком вот духе пролечивали общественное мнение. Николашины жандармы были, видимо, не сильно умнее современных г'усских националистов - в упор не понимали, что при такой постановке вопроса их царёк будет выглядеть только хуже. Одно дело - отправить человека в солдаты за революционную деятельность. Тем более, что там ещё и про отделение Украины от РИ что-то говорилось, так что приговор ясен: сепаратяку - на гиляку! И совсем другое дело - поломать человеку жизнь за пару неприятных слов в адрес супруги. (Именно "неприятных слов", поскольку, ИМХО, слова "тощая", "тонконогая" и "цапля" - как-то не дотягивают до определения "оскорбление".) В первом случае у нас вырисовывается образ грозного и сурового деспота, зорко оберегающего власть своего класса от посягательств. А во втором случае царь получается - мелочным, дешёвым и мстительным трусом, который за жОнкины обидки рассчитывается руками жандармов. Тьфу, мерзость! Надо же - властелин одной шестой части суши, а такой чмошник! Не, Николашка Первый, так-то, и был полнейшим чмошником, который в декабре 1825-го года очень испужался декабристов, подпустил изрядно поносу в свои обтягивающие белые лосины, а потом всю оставшуюся жизнь "компенсировал" тот свой обсёр: корчил из себя бесстрашного и несгибаемого императора-воина, Наполеон-стайл. Но спецслужбы-то должны сей факт тщательно скрывать, а не выпячивать! Вот всё у них, у сатрапов, через одно место получается!
Как-то так, товарищи читатели! Читайте Шевченко, это наш человек, наш товарищ, наш братишка, друг всех трудящихся и угнетённых. Не обращайте внимания на русских нациков, которые пытаются опорочить Кобзаря и на украинских нациков, которые тщатся записать Кобзаря себе в подельники. Ни хрена у врагов трудового народа не выйдет. Тут хорошо подходят строчки из одного доклада Василия Ивановича Лебедева-Кумача:
Я слова старинного не побоюсь
(Не всё в старине только хлам и ветошь), -
Светочей ценит Советский Союз,
И наш Шевченко - это наш светоч!
Народ сразу понял певца своего.
Но многим мешало Тарасово пламя, -
Одни сапогами топтали его,
Другие старались тушить словами.
Немало седых буржуазных бородок
В академическом никло рвении,
Твердя, что Шевченко, мол, самородок,
Но нет у него ни культуры, ни гения.
Он, мол, творец немудрящих песен,
Которые любит серая масса.
Так буржуазная книжная плесень
Пыталась унизить образ Тараса.
Другие этот великий образ
Пытались представить плакучей ивой:
Шевченко, мол, дяденька очень добрый,
Очень несчастненький и слезливый.
Не только в статьях - и в переводах
Они не жалели розовых красок,
Чтоб в русской деревне, на русских заводах
Не грянул подлинный голос Тарасов.
В переводе "кайданы" звучали как "путы",
"Неверье" Шевченко читалось как "вера".
Так буржуазные лилипуты
Пытались связать и свалить Гулливера.
Порой и почище людишки бывали:
Легко перепрыгнув пределы цинизма,
Образ Шевченко они малевали
В желто-блакитных тонах шовинизма.
Тарас к простому народу всех наций
Был ласковей матери, солнца теплей,
И всё ж за него пыталась цепляться
Сволочь, кричавшая: "Бей москалей!"
При жизни шпикИ и жандармы, как черти,
Поэту старались придумать ад.
И на стихи его после смерти
Лились чернила, помои и яд.
Но голос Шевченко гудел набатом,
Нёсся бурливой и гневной лавой,
И образ поэта в одежде солдата
Вставал, озарённый любовью и славой.
Русский крестьянин, русский рабочий
Слышали песни борьбы и победы,
Видели синие гневные очи,
Чуяли сердцем сердце поэта.
И пусть им "Кобзарь" порой попадался
В плохих переводах, бездарных и подленьких, -
Тот, кто к Шевченко хоть раз прикасался,
Уж непременно заглядывал в подлинник.
Старая "Правда" не раз помещала
Полные гнева Тарасовы строки,
И в массе народной росла и крепчала
Молва о поэте - борце и пророке.
И в доме рабочем, на столике скромном,
Где Ленин лежал и лежал Некрасов,
Часто стоял в уголке укромном
Простой и знакомый бюст Тарасов.
Рот Фронт!