Ну кароче
Значит, Серя Жырный, спокойный, добирает себе второй центнер, - только улыбается. И вот он закинул под язык на завтрак два тройных с салом нормально, сидит и улыбается. И думает про Гватемалу: вроде бы, всё уже в жизни продюссировал, даже Санта-Монику, а вот поди ж ты.
Есть ещё и Гватемала, и Гондурас, и Эквадор, и Марс, и Венера, и Луна вроде бы близко совсем, под угрозой продюссирования, и тогда выходишь на двор, поднимаешь к Луне все свои четыре подбородока, и от усердия делаешь сфинктором вот так: УУУ! УУУ! УУУУ! У! - и она тебе улыбается.
И тогда понятно - хотя, оно и сейчас понятно, и в любой момент вобще понятно, а спроси Перожу сейчас, что ему понятно - и что он тебе ответит? Вот это, вряд ли он вобще что-то ответит. Он просто довольно улыбнётся и скажет: мгы-гы-гы…
Потому, что очень хорошо позавтракал.
И вот он, значит, позавтракал, планшет от сала протёр, и заходит к нему в серячок с разбега первый пакет. И пишет в премод: пора пить чай.
И при слове "чай" Серя видит склоны Гималаев, поросшие чайным кустарником, а между кустами ходят голыми Олеся в обнимку с Лолой и отщипывают мелкие верхние листики, напевая при этом песенки из индийских фильмов, а где-то высоко в горах на берёзе сидит Пучков, и листая альбом Финского Тома очень загружается, что он же типа переводчик, а переводить ничего не хочется.
И думает: ну, вот… А, ладно! Завтра превозмогу и всё переведу. Но это всё понты, он же на самом деле никогда уже не превозможет. Три года превозмогал, или даже восемь лет, или вобще двадцать! И что по сравнению с два по десять какой-то блудный пакет с серячка? Пакет, конечно, понимает, что он здесь не при делах. И, конечно, уходит. Но возвращается не один.
Приходят с ним ещё два, подозрительных. Ну вот, прикиньте, от одного конкретно мочой несёт, а другой с пикчей про Сырного Пидора, и вот такие, значит, пакеты.
Приходят, и говорят в премод: давай точить! И Серя уже видит, как он точит большую саблю. Он типа на войну собирается, и уже представляет, какая будет война, святая и прикольная, и как он по стариковски Моргенштерна разьябывая будет саблей махать и вот так! и вот так! и вот так!
И вот глядит он на себя со стороны, и сам с себя усмехается, как он саблей машет чисто по стариковски но прямо как подросток. И продолжает саблю точить, ритмично так бруском шорхает: вжик-вжик! вжик-вжик! А потом смотрит, уже шесть часов, какая на фиг война - везде опоздал.
И тогда он засовует саблю в ножны, вешает на стенку, со вздохом вынимает тройной с салом, и пакеты понимают, что они опять мимо кассы.
И вот они уходят, но возвращаются не одни. Приходят за ними ещё три пакета, вобще обмороженные. Стают в ряд и как заорут в премод: СРАЛИН! РАМЗАН! ПОРОЛОН! ГОВНО! ГОВНО! И Серя уже видит, как едет в Питер, лето в полный рост, в Пафике банная жара, а на дороге прохладно и торговки бегают со всякой хренью, а одна подходит прямо к нему и говорит: сынок, тройной с салом надо?
И вот он покупает у неё два по тройному на пробу, а потом всю дорогу жалеет, что шесть не взял. Надо Было Брать ШЕСТЬ, думает он на другое утро, и вот он влазит в машину времени, отправляется в предыдущее утро и на той же дороге у той же торговки покупает даже не тройной с салом, а Два по Шесть тех же самых тройных, и в Питере уже нямкой не парится, а только заметно умнее окружающих на солнце загорает, а то вдруг возьмёт и поплывёт в Тольятти Чиму за спиженный донат слегка огорчить, и назад вернётся.
А Чима там в Тольятти потом в лифте три дня кнопку «отмена транзакции» ищет, и на все вопросы отвечает: ПИЗДЕЦ… Вот такие тройные с салом, товарищи!
Пакеты глядят на это дело и чувствуют себя как мордой об Пучковский забор. Но они никуда не уходят - они остаются! И посылают одного пакета за Страшным Свиножеппом Виннинахом.
Приходит Страшный Свиножепп Виннинах - просто слов нет, какой страшный! Хотя с виду и не скажешь, с виду то он свинья свиньёй, а на самом деле такой страшный, просто слов нет! И вот он смотрит Сере прямо в глаза и говорит: СЕРЯ! ТЫ КОГДА ОПОРОСИШЬСЯ??!!!
И Серя понимает, что он попал. Придётся теперь опороситься. Он же продюсер, ему и по весу положено. А чисто по-человечески пороситься не хочется. Вольдемакс сынок родный, жалко его, лохматого. Сколько стримов с ним, сколько умных разговоров… Но подписота ведь не поймёт, подписота скажет: совсем скурвился Серя. Уже и опороситься не может, типа и не продюсер вобще, а галимый какой то Тугосеря.
И вот они приходят к Вольдемаксу, Серя, Страшный Свиножепп Винниах, и семеро пакетов. А Вольдемакс, как назло, сегодня не в школе, и дома у него, как назло, симптомы чудовищной катастрофы. Во-первых, гамна полный палисадник - ну, это, допустим, ещё не статья, это он ещё отмажется, типа папка насрал.
Но вот мы заходим и прямо с порога чувствуем запах. Идем на запах - а там козлёнок в кастрюльке парится, Боцик в сковородке жарится, а на столе человечина в трёх литровых банках - лет на семь восемь. Ну, это однозначно опороситься!
При этой мысли Серя тяжело вздыхает, отключает на серячке премод и говорит: В общем, Вольдемакс разговор к тебе есть. Только давай сначала пообедаем.
А Вольдемакс смотрит на пакеты и сразу понимает, что разговор будет непростой. И сразу достаёт тройные с салом, и угощает ими и папку, и пакеты, и Страшного Свиножеппа Виннинаха, и сам, конечно.
И все на минуточку зависают, а минуточка долгая такая, из серии вечное мгновенье. И Серя уже видит, как летит он лёгкой небесной промокашкой в сторону Гватемалы, или над Гималаями, или вобще над Братиславой - нет! Только не над Братиславой! Над Братиславой без сабли пролетать нельзя, там же руснявый Скотоголубец!
А он как раз саблю дома забыл, и вот он думает, то ли ему за саблей возвращаться, то ли дальше без сабли лететь. И зависает в раздумье; а в это время под ним земля вращается, и Братислава куда-то уплывает, и уплывает, и уплывает. Стой, Братислава! Куда же ты поплыла? Но не слушает Братислава, херачит себе куда-то вдаль с умным видом, а из-за спины подплывает Варшава или Краков, сверху не разобрать - а может быть, это Львов, но уж точно не Киев, но надо у Цыпы поинстересоваться.
Хотя, в принципе, всё равно куда лететь, в это время года везде хорошо.
Реально хорошо! И Сере хорошо, и Вольдемаксу хорошо, и пакетам тоже хорошо, и только Страшный Свиножепп Виннинах всё никак не успокоится. Ему уже и кутака дали пососать, и мудей облизнуть, и ещё сверху свиномамке евоной до трёх раз горло оросили, а он всё бурчит:
Когда опросишься!? Когда опоросишься?! А Серя ему: Просто - нехочу! Мгы-гы-гы! А Свин ему: Просто - опоросись! Просто - опоросись! А Серя ему: это сейчас как обвинение в ожирении?! А Свин ему: Нет! Просто - опоросись! А Серя ему: Да! Заебись быть мной! А Свин ему: Нет! Надо что то решать с маркетингом! А Серя ему: Да! Обосрусь так и скажу! А Свин ему: Нет! Просто - опоросись! Просто - опоросись! Просто - опроросись! Вот какой упрямый свин.
А тут пришли уже из мемориала разные другие пакеты, всякие пакеты вобще пришли, и вот один пакет говорит: а что это за свинья такая разговорчивая? А Серя говорит: пакет, не грузись. Это наша свинья, местная из мемориала. А пакет говорит: да? И на хрена нам такая свинья?
И в это самое мгновение Страшный Свиножепп Виннинах вдруг распухает как дирижабль и, глядя Сере прямо в глаза, говорит гипнотическим голосом: СЬЕШ ВОЛЬДЕМАКСА! СЪЕШЬ БОЦИКА! СЪЕШЬ ПАКЕТЫ! СЪЕШЬ ИХ ВСЕХ!!!
А один пакет говорит: пацан, ты попутался. Ты здесь не дома, веди себя нормально. Говорит пакет спокойно, позитивно, но очень выразительно - так, что свин уже видит себя в отделении челюстно-лицевой хирургии с гипсом по всему еблету и трубками в хрюкальнике.
И сразу чувствует, как это будет некайфово. И моментально сдувается, и затыкается, и делает вид, что насосался кутаков до полной неодупляемости.
А он и в самом деле ебанутый, ему бы полежать где-нибудь у мамкиной сиськи, пока его, дурака, не попустит. И вот он отползает к мамкиной сиське и думает: бля! никто меня здесь не любит…
И закрывает глаза, и смотрит разноцветные мультики, и слушает тихую музыку в своей голове, и постепенно отъезжает в страну деревянных брёвен, которые ничего вобще не делают, а просто штабелем лежат и всё за жизнь понимают.
А он вместе с ними лежит и понимает, а жизнь ему говорит: баю-баюшки-баю, свинка бешеная. И он послушно засыпает, зная, что проснётся уже совсем другим человеком, и будет у него другая жизнь и другие друзья, и вообще всё другое, более хорошее, чем до сих пор.
А то ведь это свинство и самого его уже достало, если честно.
Есть ещё и Гватемала, и Гондурас, и Эквадор, и Марс, и Венера, и Луна вроде бы близко совсем, под угрозой продюссирования, и тогда выходишь на двор, поднимаешь к Луне все свои четыре подбородока, и от усердия делаешь сфинктором вот так: УУУ! УУУ! УУУУ! У! - и она тебе улыбается.
И тогда понятно - хотя, оно и сейчас понятно, и в любой момент вобще понятно, а спроси Перожу сейчас, что ему понятно - и что он тебе ответит? Вот это, вряд ли он вобще что-то ответит. Он просто довольно улыбнётся и скажет: мгы-гы-гы…
Потому, что очень хорошо позавтракал.
И вот он, значит, позавтракал, планшет от сала протёр, и заходит к нему в серячок с разбега первый пакет. И пишет в премод: пора пить чай.
И при слове "чай" Серя видит склоны Гималаев, поросшие чайным кустарником, а между кустами ходят голыми Олеся в обнимку с Лолой и отщипывают мелкие верхние листики, напевая при этом песенки из индийских фильмов, а где-то высоко в горах на берёзе сидит Пучков, и листая альбом Финского Тома очень загружается, что он же типа переводчик, а переводить ничего не хочется.
И думает: ну, вот… А, ладно! Завтра превозмогу и всё переведу. Но это всё понты, он же на самом деле никогда уже не превозможет. Три года превозмогал, или даже восемь лет, или вобще двадцать! И что по сравнению с два по десять какой-то блудный пакет с серячка? Пакет, конечно, понимает, что он здесь не при делах. И, конечно, уходит. Но возвращается не один.
Приходят с ним ещё два, подозрительных. Ну вот, прикиньте, от одного конкретно мочой несёт, а другой с пикчей про Сырного Пидора, и вот такие, значит, пакеты.
Приходят, и говорят в премод: давай точить! И Серя уже видит, как он точит большую саблю. Он типа на войну собирается, и уже представляет, какая будет война, святая и прикольная, и как он по стариковски Моргенштерна разьябывая будет саблей махать и вот так! и вот так! и вот так!
И вот глядит он на себя со стороны, и сам с себя усмехается, как он саблей машет чисто по стариковски но прямо как подросток. И продолжает саблю точить, ритмично так бруском шорхает: вжик-вжик! вжик-вжик! А потом смотрит, уже шесть часов, какая на фиг война - везде опоздал.
И тогда он засовует саблю в ножны, вешает на стенку, со вздохом вынимает тройной с салом, и пакеты понимают, что они опять мимо кассы.
И вот они уходят, но возвращаются не одни. Приходят за ними ещё три пакета, вобще обмороженные. Стают в ряд и как заорут в премод: СРАЛИН! РАМЗАН! ПОРОЛОН! ГОВНО! ГОВНО! И Серя уже видит, как едет в Питер, лето в полный рост, в Пафике банная жара, а на дороге прохладно и торговки бегают со всякой хренью, а одна подходит прямо к нему и говорит: сынок, тройной с салом надо?
И вот он покупает у неё два по тройному на пробу, а потом всю дорогу жалеет, что шесть не взял. Надо Было Брать ШЕСТЬ, думает он на другое утро, и вот он влазит в машину времени, отправляется в предыдущее утро и на той же дороге у той же торговки покупает даже не тройной с салом, а Два по Шесть тех же самых тройных, и в Питере уже нямкой не парится, а только заметно умнее окружающих на солнце загорает, а то вдруг возьмёт и поплывёт в Тольятти Чиму за спиженный донат слегка огорчить, и назад вернётся.
А Чима там в Тольятти потом в лифте три дня кнопку «отмена транзакции» ищет, и на все вопросы отвечает: ПИЗДЕЦ… Вот такие тройные с салом, товарищи!
Пакеты глядят на это дело и чувствуют себя как мордой об Пучковский забор. Но они никуда не уходят - они остаются! И посылают одного пакета за Страшным Свиножеппом Виннинахом.
Приходит Страшный Свиножепп Виннинах - просто слов нет, какой страшный! Хотя с виду и не скажешь, с виду то он свинья свиньёй, а на самом деле такой страшный, просто слов нет! И вот он смотрит Сере прямо в глаза и говорит: СЕРЯ! ТЫ КОГДА ОПОРОСИШЬСЯ??!!!
И Серя понимает, что он попал. Придётся теперь опороситься. Он же продюсер, ему и по весу положено. А чисто по-человечески пороситься не хочется. Вольдемакс сынок родный, жалко его, лохматого. Сколько стримов с ним, сколько умных разговоров… Но подписота ведь не поймёт, подписота скажет: совсем скурвился Серя. Уже и опороситься не может, типа и не продюсер вобще, а галимый какой то Тугосеря.
И вот они приходят к Вольдемаксу, Серя, Страшный Свиножепп Винниах, и семеро пакетов. А Вольдемакс, как назло, сегодня не в школе, и дома у него, как назло, симптомы чудовищной катастрофы. Во-первых, гамна полный палисадник - ну, это, допустим, ещё не статья, это он ещё отмажется, типа папка насрал.
Но вот мы заходим и прямо с порога чувствуем запах. Идем на запах - а там козлёнок в кастрюльке парится, Боцик в сковородке жарится, а на столе человечина в трёх литровых банках - лет на семь восемь. Ну, это однозначно опороситься!
При этой мысли Серя тяжело вздыхает, отключает на серячке премод и говорит: В общем, Вольдемакс разговор к тебе есть. Только давай сначала пообедаем.
А Вольдемакс смотрит на пакеты и сразу понимает, что разговор будет непростой. И сразу достаёт тройные с салом, и угощает ими и папку, и пакеты, и Страшного Свиножеппа Виннинаха, и сам, конечно.
И все на минуточку зависают, а минуточка долгая такая, из серии вечное мгновенье. И Серя уже видит, как летит он лёгкой небесной промокашкой в сторону Гватемалы, или над Гималаями, или вобще над Братиславой - нет! Только не над Братиславой! Над Братиславой без сабли пролетать нельзя, там же руснявый Скотоголубец!
А он как раз саблю дома забыл, и вот он думает, то ли ему за саблей возвращаться, то ли дальше без сабли лететь. И зависает в раздумье; а в это время под ним земля вращается, и Братислава куда-то уплывает, и уплывает, и уплывает. Стой, Братислава! Куда же ты поплыла? Но не слушает Братислава, херачит себе куда-то вдаль с умным видом, а из-за спины подплывает Варшава или Краков, сверху не разобрать - а может быть, это Львов, но уж точно не Киев, но надо у Цыпы поинстересоваться.
Хотя, в принципе, всё равно куда лететь, в это время года везде хорошо.
Реально хорошо! И Сере хорошо, и Вольдемаксу хорошо, и пакетам тоже хорошо, и только Страшный Свиножепп Виннинах всё никак не успокоится. Ему уже и кутака дали пососать, и мудей облизнуть, и ещё сверху свиномамке евоной до трёх раз горло оросили, а он всё бурчит:
Когда опросишься!? Когда опоросишься?! А Серя ему: Просто - нехочу! Мгы-гы-гы! А Свин ему: Просто - опоросись! Просто - опоросись! А Серя ему: это сейчас как обвинение в ожирении?! А Свин ему: Нет! Просто - опоросись! А Серя ему: Да! Заебись быть мной! А Свин ему: Нет! Надо что то решать с маркетингом! А Серя ему: Да! Обосрусь так и скажу! А Свин ему: Нет! Просто - опоросись! Просто - опоросись! Просто - опроросись! Вот какой упрямый свин.
А тут пришли уже из мемориала разные другие пакеты, всякие пакеты вобще пришли, и вот один пакет говорит: а что это за свинья такая разговорчивая? А Серя говорит: пакет, не грузись. Это наша свинья, местная из мемориала. А пакет говорит: да? И на хрена нам такая свинья?
И в это самое мгновение Страшный Свиножепп Виннинах вдруг распухает как дирижабль и, глядя Сере прямо в глаза, говорит гипнотическим голосом: СЬЕШ ВОЛЬДЕМАКСА! СЪЕШЬ БОЦИКА! СЪЕШЬ ПАКЕТЫ! СЪЕШЬ ИХ ВСЕХ!!!
А один пакет говорит: пацан, ты попутался. Ты здесь не дома, веди себя нормально. Говорит пакет спокойно, позитивно, но очень выразительно - так, что свин уже видит себя в отделении челюстно-лицевой хирургии с гипсом по всему еблету и трубками в хрюкальнике.
И сразу чувствует, как это будет некайфово. И моментально сдувается, и затыкается, и делает вид, что насосался кутаков до полной неодупляемости.
А он и в самом деле ебанутый, ему бы полежать где-нибудь у мамкиной сиськи, пока его, дурака, не попустит. И вот он отползает к мамкиной сиське и думает: бля! никто меня здесь не любит…
И закрывает глаза, и смотрит разноцветные мультики, и слушает тихую музыку в своей голове, и постепенно отъезжает в страну деревянных брёвен, которые ничего вобще не делают, а просто штабелем лежат и всё за жизнь понимают.
А он вместе с ними лежит и понимает, а жизнь ему говорит: баю-баюшки-баю, свинка бешеная. И он послушно засыпает, зная, что проснётся уже совсем другим человеком, и будет у него другая жизнь и другие друзья, и вообще всё другое, более хорошее, чем до сих пор.
А то ведь это свинство и самого его уже достало, если честно.