невыразимое
когда в сентябре восемнадцатого года я вернулась домой с Барби, то со мной не произошло ничего. я ничего не чувствовала - ни вселенской любви, ни всепоглощающего счастья. как будто внутри тумблер на офф поставлен. просто - вот список обязанностей, это обязанности твои, весь мир сошелся в одной крохотной точке на букву "в", давай, хуярь.
я носила ее на руках вокруг шувалова, потому что тяжело было выходить с коляской. два раза в день, по расписанию. кормила. мыла попу. фотографировала. и ничего не чувствовала.
с тех пор прошло шестнадцать месяцев.
и мне тяжело внутри от бесконечной и бездонной любви к этой девочке. я никого и никогда так сильно не любила, как ее, ни к кому не было такой железной привязанности.
это большое счастье, но в то же время тяжкое и больное бремя. не могу смотреть фильмы про смерть детей. не могу, когда мне надо уходить, а она плачет и вся ножками, ручками обвивается вокруг, как вьюночек. мне кажется, что она что-то чувствует, и вот это все - в последний раз, и меня собьет машина, или кинотеатр сгорит, и мы никогда больше не увидимся. снимаю пуховик.
никогда не злюсь, если на полу еда, на одежде еда, на стенах еда - отмою, переодену, Барби дороже всех стен и полов. меня не бесят рассыпанные макароны, раскиданные из ящиков и шкафов носки и футболки. я спокойно уберу это все, мне не внапряг.
готова пахать сутками, только бы у Барби было все-все: наряды, фрукты, лекарства, книжки. это какая-то банальная история, в которой у меня роль тягловой лошади, но я готова быть лошадью и тягать, волчицей и кусать, только чтобы...
как идиот, соскучиваюсь по ней, пока работаю ночью на кухне, а она спит, в далеких двух метрах от меня, лохматая звездочка в пижамке.
на пижамке рисунок сердечками.
я носила ее на руках вокруг шувалова, потому что тяжело было выходить с коляской. два раза в день, по расписанию. кормила. мыла попу. фотографировала. и ничего не чувствовала.
с тех пор прошло шестнадцать месяцев.
и мне тяжело внутри от бесконечной и бездонной любви к этой девочке. я никого и никогда так сильно не любила, как ее, ни к кому не было такой железной привязанности.
это большое счастье, но в то же время тяжкое и больное бремя. не могу смотреть фильмы про смерть детей. не могу, когда мне надо уходить, а она плачет и вся ножками, ручками обвивается вокруг, как вьюночек. мне кажется, что она что-то чувствует, и вот это все - в последний раз, и меня собьет машина, или кинотеатр сгорит, и мы никогда больше не увидимся. снимаю пуховик.
никогда не злюсь, если на полу еда, на одежде еда, на стенах еда - отмою, переодену, Барби дороже всех стен и полов. меня не бесят рассыпанные макароны, раскиданные из ящиков и шкафов носки и футболки. я спокойно уберу это все, мне не внапряг.
готова пахать сутками, только бы у Барби было все-все: наряды, фрукты, лекарства, книжки. это какая-то банальная история, в которой у меня роль тягловой лошади, но я готова быть лошадью и тягать, волчицей и кусать, только чтобы...
как идиот, соскучиваюсь по ней, пока работаю ночью на кухне, а она спит, в далеких двух метрах от меня, лохматая звездочка в пижамке.
на пижамке рисунок сердечками.