О сути октябрьской революции и отношении к советскому наследию с точки зрения русского националиста
Оригинал взят у kornev в Большевистское ощущение истории
Встретил яркий пример того, как установка на политическую актуальность («пинать совков») может заставить человека нести откровенную чушь, на уровне «все наоборот». Автор «белой» ориентации пишет:
«Когда человек с советским прошлым, а все мы так или иначе имеем это самое советское прошлое, начинает изучать историю, в его голове складывается мозаика непрерывности и связанности досоветского и советского периода нашей истории. Все вроде бы хорошо, были цари, а потом - генсеки, был Николай I, и был Сталин, который практически Иван Грозный, но только без бороды и в шинели. Человек радостно отмечает в своем блоге победу русского оружия над турками в войне 1828 года, а через неделю, другую - освободительный поход РККА в Финляндию. Он бодро пишет о неразрывности нашей истории, о том, что незачем делиться на красных и белых и вообще надо помнить хорошее, когда Шапошников и Головин вместе защищали Отечество от внешнего врага... Но чем дальше человек углубляется в изучение истории своего Отечества, тем четче, тем ближе становится Грань. Большая и острая бритва, достигнув которой понимаешь органическую не совместимость императорского и советского периода в истории России. Потому что второй есть полное отрицание первого. И здесь приходится делать выбор - советский или реакционный».
Автор этого пассажа (и цитирующий его К.Крылов) всерьез полагает, что описывает переход от «советского ощущения истории» к «не-советскому ощущению». На самом деле все наоборот: он перешел от примирительного и «конвергентного» пост/поздне-советского к более раннему непримиримо-советскому ощущению истории. Ключевая (и общепризнанная) особенность ортодоксально-советского восприятия истории - как раз ощущение радикальной «прерывистости» или «стадиальности» всемирно-исторического процесса. Это было заложено сразу на двух уровнях.
Во-первых, на уровне философии марксизма-ленинизма, которая выделяет в истории отдельные «формации», при переходе между которыми человеческое общество радикально меняется. С точки зрения марксизма, социум - это нечто вроде насекомого, ракообразного или трилобита с жестким хитиновым панцирем («производственные отношения»). Насекомое может расти только в границах панциря. Когда панцирь начинает мешать росту («сдерживает рост производительных сил»), хитиновый экзоскелет лопается, и членистоногое быстро выращивает себе новый панцирь большего размера (новые «производственные отношения»). Старый панцирь при этом выбрасывается или пожирается насекомым. А потом членистоногое начинает постепенно расти, заполняя пустоты нового панциря. Пока «производственные отношения» снова не станут помехой и не назреет новая «революция» по смене панциря.
Такое «насекомое» представление об историческом процессе - самая суть марксистского и большевистского отношения к истории. Большевистский пропагандист может трижды перекраситься в «антисоветского» и «белого», бегать с хоругвями и портретами царской семьи, но от «насекомого» взгляда на историю ему не уйти, поскольку «насекомость» - это самая суть его души. Везде, где вы видите у человека идеологически обосновываемое желание покромсать историю на отдельные несвязанные фрагменты, - там за цветастой оболочкой заимствованных идей и концепций скрывается подленькое насекомое, которое иной, ненасекомой логики развития не понимает. Впрочем, тут есть и другая возможность: религиозное представление об истории. Религиозно мыслящий человек поступает так же: «до Христа» и «после Христа» - это две разные «эры».
Во-вторых, прерывистость навязывалась на уровне восприятия российской истории, где эпохальным водоразделом стала «Великая Октябрьская Социалистическая Революция». Для истинного большевика с Октября 1917 года началась Новая Эра, абсолютно несоизмеримая и несовместимая с «дореволюционной» эпохой. Кстати, в советских учебниках истории «дореволюционная» эпоха тоже содержала в себе ряд «эпохальных» разрывов, меньших по значимости. Роль «малых октябрьских революций» в дореволюционной истории играли Петровские реформы, монголо-татарское иго и избавление от него, рождение Новгородско-Киевской Руси. История советского периода советскими историками тоже подразделялась на ряд мелких эпох и подэпох, отмечаемых очередными пленумами ЦК КПСС.
Ощущение истории, как прерывистого калейдоскопа «эпох», перещелкиваемого революциями, войнами и пленумами ЦК КПСС, знакомо каждому человеку, прошедшему советскую школу. И наоборот, попытка принизить значение революций, и прежде всего - ВОСР, долгое время считалась элементом антисоветской пропаганды и агитации. Мысль о преемственности российской истории перестала быть крамольной (и смертельно опасной) только в конце 30-х гг., незадолго перед ВОВ, когда апелляция к традициям российского патриотизма стала частью советской пропаганды. Тем не менее, концепция Радикального Разрыва, Грани между «темным дореволюционным прошлым» и «светлым советским настоящим» никуда не делась, просто через нее был переброшен хиленький деревянный мостик. И только в позднее советское время, с угасанием актуальности и привлекательности марксистско-ленинской идеологии, пропагандистская шелуха начала осыпаться и многие историки (хотя и прикрываясь поначалу «марксизмом-ленинизмом») стали восстанавливать более здравое представление о национальной и мировой истории.
Один из элементов этого здравого представления - мысль о том, что «радикальные перемены» нужно фиксировать там, где они есть, где они были реальными и влияли на все остальное, а не выдумывать их там, где их не было или где они существовали только на уровне пропаганды. Например, существенным для ВОСР был факт радикальной, физической смены элит, принижение и геноцид одних этнокультурных групп и возвышение за их счет других этнических групп и кланов. Именно это - главное и определяющее в событиях 1917-39 гг., тогда как многие идеологические, социально-политические и экономические трансформации того времени были либо вспомогательными мероприятиями, призванными зафиксировать новую конфигурацию господства, либо продолжением естественных для любой страны трансформаций, начавшихся еще в дореволюционное время (индустриализация, урбанизация, переход к эгалитарному массовому обществу, развитие институтов социальной поддержки).
Уникальная суть ВОСР, в чистом остатке, это не «эпохальный переход от капитализма к социализму. Социализация экономики и общества в XX веке захватила все страны Европы, поэтому направленность антисоветской критики против стандартных институтов «евросоциализма» (в т.ч. доступное образование, медицина, пенсионная система) - это нечестный и подлый ход. Уникальная суть ВОСР - истребление русской элиты и встраивание русского народа в такой политический и социально-экономический порядок, который максимально затруднял естественное формирование новой русской политической элиты.
Но на это очень скоро наложилась необходимость продолжения модернизации страны, без чего новая элита не смогла бы противостоять вызовам извне. Пресловутая «советчина» - это сложный синтез условий сохранения нерусской власти в России и управляемых сверху процессов модернизации общества (которые не могли происходить без опоры на русский квалифицированный труд и русские таланты). Последнее вынуждало новую власть проводить стимулирование и поощрение русских, в определенных пределах. Для русских был широко открыт социальный лифт из низов в средние слои общества, но блокировалось формирование новой русской властной элиты, даже в ее «советском изводе» (вспомним «Ленинградское дело»), и максимально затруднялось общественно-политическое взросление и самоорганизация русско-советского среднего класса.
Основная фишка современных «антисоветчиков» - то, что под видом «советчины» критикуются не только советские условия сохранения антирусской власти, но и советские институты модернизации, позволившие десяткам миллионов русских крестьян выйти из навоза в ниши классического среднего класса. Т.е. стать квалифицированными рабочими, инженерами, врачами, преподавателями, научными и культурными работниками, клерками и управленцами, другими специалистами. Советские научные, образовательные, медицинские, социальные институции критикуются не только за то, что они были «советскими», но и по самому факту существования, как элементы европейского социального государства. Даже классическая русская культура (особенно литература) нередко подвергается атаке, поскольку она была органично встроена в советскую систему воспитания. Не случайно наиболее радикальной формой антисоветизма является украинский нацизм, для которого ничего не стоит отказаться целиком и от «советской» (т.е. «плохой», «нечистой») модернизации и от «советской» (т.е. «плохой», «нечистой») русской культуры.
С точки зрения русских интересов требуется из общей массы наследия советской модернизации социума вычленить то, что ограничивает русских в плане господства и обретения власти. Именно с этим и нужно бороться. А все остальное - по возможности сохранять, поскольку оно полезно. Для противной стороны, напротив, важно превратить русскую «борьбу с советчиной» в борьбу с наследием модернизации (ибо деградация России - им на руку), придать этой борьбе идеологическое или даже религиозное измерение, и «элегантно» отвести угрозу от физического тела новиопской элиты и от условий, позволяющих ей господствовать над русским большинством.
Это касается и видения истории. Для русских фундаментальное событие «Революции» - это факт физического уничтожение русской элиты и запрет для русских на политическую самоорганизацию, на выращивание новой собственной властной элиты (который действует и до сих пор). Все остальное содержание «Революции» - это просто следствие, мелочь или внешняя шелуха. Признание преемственности российской истории во всех остальных сферах, кроме сферы власти, русских ни к чему не обязывает. Для новиопов, напротив, важно представить 1917 год как Абсолютную Грань, когда изменилось «вообще Все, фундаментально и радикально». На фоне «всеобъемлющих перемен» физическая смена элиты и запрет русской политики выглядит «всего лишь как одно из обстоятельств», «пожалуй, даже второстепенное», «да и вообще, стоит ли на этом ставить акцент?»
Встретил яркий пример того, как установка на политическую актуальность («пинать совков») может заставить человека нести откровенную чушь, на уровне «все наоборот». Автор «белой» ориентации пишет:
«Когда человек с советским прошлым, а все мы так или иначе имеем это самое советское прошлое, начинает изучать историю, в его голове складывается мозаика непрерывности и связанности досоветского и советского периода нашей истории. Все вроде бы хорошо, были цари, а потом - генсеки, был Николай I, и был Сталин, который практически Иван Грозный, но только без бороды и в шинели. Человек радостно отмечает в своем блоге победу русского оружия над турками в войне 1828 года, а через неделю, другую - освободительный поход РККА в Финляндию. Он бодро пишет о неразрывности нашей истории, о том, что незачем делиться на красных и белых и вообще надо помнить хорошее, когда Шапошников и Головин вместе защищали Отечество от внешнего врага... Но чем дальше человек углубляется в изучение истории своего Отечества, тем четче, тем ближе становится Грань. Большая и острая бритва, достигнув которой понимаешь органическую не совместимость императорского и советского периода в истории России. Потому что второй есть полное отрицание первого. И здесь приходится делать выбор - советский или реакционный».
Автор этого пассажа (и цитирующий его К.Крылов) всерьез полагает, что описывает переход от «советского ощущения истории» к «не-советскому ощущению». На самом деле все наоборот: он перешел от примирительного и «конвергентного» пост/поздне-советского к более раннему непримиримо-советскому ощущению истории. Ключевая (и общепризнанная) особенность ортодоксально-советского восприятия истории - как раз ощущение радикальной «прерывистости» или «стадиальности» всемирно-исторического процесса. Это было заложено сразу на двух уровнях.
Во-первых, на уровне философии марксизма-ленинизма, которая выделяет в истории отдельные «формации», при переходе между которыми человеческое общество радикально меняется. С точки зрения марксизма, социум - это нечто вроде насекомого, ракообразного или трилобита с жестким хитиновым панцирем («производственные отношения»). Насекомое может расти только в границах панциря. Когда панцирь начинает мешать росту («сдерживает рост производительных сил»), хитиновый экзоскелет лопается, и членистоногое быстро выращивает себе новый панцирь большего размера (новые «производственные отношения»). Старый панцирь при этом выбрасывается или пожирается насекомым. А потом членистоногое начинает постепенно расти, заполняя пустоты нового панциря. Пока «производственные отношения» снова не станут помехой и не назреет новая «революция» по смене панциря.
Такое «насекомое» представление об историческом процессе - самая суть марксистского и большевистского отношения к истории. Большевистский пропагандист может трижды перекраситься в «антисоветского» и «белого», бегать с хоругвями и портретами царской семьи, но от «насекомого» взгляда на историю ему не уйти, поскольку «насекомость» - это самая суть его души. Везде, где вы видите у человека идеологически обосновываемое желание покромсать историю на отдельные несвязанные фрагменты, - там за цветастой оболочкой заимствованных идей и концепций скрывается подленькое насекомое, которое иной, ненасекомой логики развития не понимает. Впрочем, тут есть и другая возможность: религиозное представление об истории. Религиозно мыслящий человек поступает так же: «до Христа» и «после Христа» - это две разные «эры».
Во-вторых, прерывистость навязывалась на уровне восприятия российской истории, где эпохальным водоразделом стала «Великая Октябрьская Социалистическая Революция». Для истинного большевика с Октября 1917 года началась Новая Эра, абсолютно несоизмеримая и несовместимая с «дореволюционной» эпохой. Кстати, в советских учебниках истории «дореволюционная» эпоха тоже содержала в себе ряд «эпохальных» разрывов, меньших по значимости. Роль «малых октябрьских революций» в дореволюционной истории играли Петровские реформы, монголо-татарское иго и избавление от него, рождение Новгородско-Киевской Руси. История советского периода советскими историками тоже подразделялась на ряд мелких эпох и подэпох, отмечаемых очередными пленумами ЦК КПСС.
Ощущение истории, как прерывистого калейдоскопа «эпох», перещелкиваемого революциями, войнами и пленумами ЦК КПСС, знакомо каждому человеку, прошедшему советскую школу. И наоборот, попытка принизить значение революций, и прежде всего - ВОСР, долгое время считалась элементом антисоветской пропаганды и агитации. Мысль о преемственности российской истории перестала быть крамольной (и смертельно опасной) только в конце 30-х гг., незадолго перед ВОВ, когда апелляция к традициям российского патриотизма стала частью советской пропаганды. Тем не менее, концепция Радикального Разрыва, Грани между «темным дореволюционным прошлым» и «светлым советским настоящим» никуда не делась, просто через нее был переброшен хиленький деревянный мостик. И только в позднее советское время, с угасанием актуальности и привлекательности марксистско-ленинской идеологии, пропагандистская шелуха начала осыпаться и многие историки (хотя и прикрываясь поначалу «марксизмом-ленинизмом») стали восстанавливать более здравое представление о национальной и мировой истории.
Один из элементов этого здравого представления - мысль о том, что «радикальные перемены» нужно фиксировать там, где они есть, где они были реальными и влияли на все остальное, а не выдумывать их там, где их не было или где они существовали только на уровне пропаганды. Например, существенным для ВОСР был факт радикальной, физической смены элит, принижение и геноцид одних этнокультурных групп и возвышение за их счет других этнических групп и кланов. Именно это - главное и определяющее в событиях 1917-39 гг., тогда как многие идеологические, социально-политические и экономические трансформации того времени были либо вспомогательными мероприятиями, призванными зафиксировать новую конфигурацию господства, либо продолжением естественных для любой страны трансформаций, начавшихся еще в дореволюционное время (индустриализация, урбанизация, переход к эгалитарному массовому обществу, развитие институтов социальной поддержки).
Уникальная суть ВОСР, в чистом остатке, это не «эпохальный переход от капитализма к социализму. Социализация экономики и общества в XX веке захватила все страны Европы, поэтому направленность антисоветской критики против стандартных институтов «евросоциализма» (в т.ч. доступное образование, медицина, пенсионная система) - это нечестный и подлый ход. Уникальная суть ВОСР - истребление русской элиты и встраивание русского народа в такой политический и социально-экономический порядок, который максимально затруднял естественное формирование новой русской политической элиты.
Но на это очень скоро наложилась необходимость продолжения модернизации страны, без чего новая элита не смогла бы противостоять вызовам извне. Пресловутая «советчина» - это сложный синтез условий сохранения нерусской власти в России и управляемых сверху процессов модернизации общества (которые не могли происходить без опоры на русский квалифицированный труд и русские таланты). Последнее вынуждало новую власть проводить стимулирование и поощрение русских, в определенных пределах. Для русских был широко открыт социальный лифт из низов в средние слои общества, но блокировалось формирование новой русской властной элиты, даже в ее «советском изводе» (вспомним «Ленинградское дело»), и максимально затруднялось общественно-политическое взросление и самоорганизация русско-советского среднего класса.
Основная фишка современных «антисоветчиков» - то, что под видом «советчины» критикуются не только советские условия сохранения антирусской власти, но и советские институты модернизации, позволившие десяткам миллионов русских крестьян выйти из навоза в ниши классического среднего класса. Т.е. стать квалифицированными рабочими, инженерами, врачами, преподавателями, научными и культурными работниками, клерками и управленцами, другими специалистами. Советские научные, образовательные, медицинские, социальные институции критикуются не только за то, что они были «советскими», но и по самому факту существования, как элементы европейского социального государства. Даже классическая русская культура (особенно литература) нередко подвергается атаке, поскольку она была органично встроена в советскую систему воспитания. Не случайно наиболее радикальной формой антисоветизма является украинский нацизм, для которого ничего не стоит отказаться целиком и от «советской» (т.е. «плохой», «нечистой») модернизации и от «советской» (т.е. «плохой», «нечистой») русской культуры.
С точки зрения русских интересов требуется из общей массы наследия советской модернизации социума вычленить то, что ограничивает русских в плане господства и обретения власти. Именно с этим и нужно бороться. А все остальное - по возможности сохранять, поскольку оно полезно. Для противной стороны, напротив, важно превратить русскую «борьбу с советчиной» в борьбу с наследием модернизации (ибо деградация России - им на руку), придать этой борьбе идеологическое или даже религиозное измерение, и «элегантно» отвести угрозу от физического тела новиопской элиты и от условий, позволяющих ей господствовать над русским большинством.
Это касается и видения истории. Для русских фундаментальное событие «Революции» - это факт физического уничтожение русской элиты и запрет для русских на политическую самоорганизацию, на выращивание новой собственной властной элиты (который действует и до сих пор). Все остальное содержание «Революции» - это просто следствие, мелочь или внешняя шелуха. Признание преемственности российской истории во всех остальных сферах, кроме сферы власти, русских ни к чему не обязывает. Для новиопов, напротив, важно представить 1917 год как Абсолютную Грань, когда изменилось «вообще Все, фундаментально и радикально». На фоне «всеобъемлющих перемен» физическая смена элиты и запрет русской политики выглядит «всего лишь как одно из обстоятельств», «пожалуй, даже второстепенное», «да и вообще, стоит ли на этом ставить акцент?»