«Я не люблю радикализм». Ефим Шифрин о политике, истории и уроках прошлого
Артист рассказал о том, почему герои не бывают смешными, а реформы должны идти сверху.
Корреспондент «АиФ Оренбург» встретился с Ефимом Шифриным после концерта, закрывающего фестиваль «Шалом-2015. Мир вашему дому», и поговорил об отношениях с людьми, политических пристрастиях, истории и зрителях.
С разговора об ужине (а был уже поздний вечер) и о том, что Шифрин, как он сам отметил, «практически всеяден, не люблю только вид вареных мозгов и брюссельскую капусту», как-то плавно перешли к беседе о людях.
О политической невнятности и радикализме
Анна Жураковская, «АиФ Оренбург»: Ефим Залманович, а что касается людей, то Вы тоже «всеядны»?
Ефим Шифрин: Мой директор считает, что я ничего не понимаю в людях. Я все время ошибаюсь, никогда не угадываю. Кстати, это я говорю не для того, чтобы показать, что я хороший. На самом деле, это не очень хорошее качество. Каждый раз я наступаю на одни и те же грабли. Как мама, кстати... Маме при появлении любой новой подруги казалось, что вот эта самая лучшая, добрая и т.д. Она никогда ничего не таила, а потом все оборачивалось против нее. Я - совершенный клон мамы.
- Вы сами себя называете либералом, демократом и пацифистом, более того, вы сами себя называете политически невнятным, насколько политическая составляющая жизни вообще для вас важна?
- Вот вы употребили слово «невнятность», я совершенно его не считаю унизительным, для меня оно не несет отрицательного смысла. Моя политическая невнятность - это тоже следствие доверчивости человеческой. Вы знаете, основной упрек в социальных сетях: «Что же я не трогаю «главных врагов демократии?» На самом деле, я знаю хорошо только людей своего круга. Я могу возмущаться только про них. Есть обстоятельства непреодолимой силы: я не могу поменять строй, не могу поменять режим... При общении с людьми, которые качают и без того нестойкое здание, мне становится дискомфортно. Я очень люблю историю, обожаю просто, я все время там роюсь, не вылезаю из сетевых ресурсов, посвященных истории, слежу за каждой новой публикацией, ищу какие-то параллели. Я знаю, чем заканчивается почти всегда всякое недовольство образованного класса - оно редко заканчивается мягкими, гладкими реформами, следом за ними просыпаются вилы и топоры. Я не люблю радикализм, мне не нравится начинать все с нуля. Любая идея переустроить мир подразумевает, что его никто не будет переустраивать, его просто разрушат, сломают. Это как с Манежем - потом построят что-нибудь другое, но все уже будет не то. Я очень верю в реформы сверху. История самодержавной России меня этому учит, как бы мы ни относились к нашим императорам, но все, что начиналось снизу, несло разрушения.
Перемена пиджаков
- А сегодня Вы видите реформы сверху?
- Они как-то потихоньку начинались в начале века. После того, как за девяностыми следуют двухтысячные... Или память у людей отшибло, но девяностые же были просто кошмаром. Сейчас уже тренд новый - девяностые не были кошмарными, там был дух свободы. Но для меня те годы - это бесконечное исчезновение знакомых, крах самых радужных надежд. Люди переместились за границу, просто исчезли. Я видел, что творилось на гастролях, я парился в банях с местными князьками, мэрами, губернаторами, представлял, из чего слеплен этот истеблишмент провинциальный. Там же бандит на бандите сидел. А теперь меня уверяют, что девяностые - это торжество демократии и свободы! Давайте вспомним, сколько людей просто поубивали! А когда за девяностыми следуют двухтысячные, я понимаю, что реформы сверху возможны. Во-первых, поменялся цвет пиджаков. На самом деле - это большое дело, что исчезли эти малиновые и красные пиджаки, потому что малиновые пиджаки подразумевали пистолеты, а в шерстяном пиджаке человек как-то хочет устроить свой бизнес. Полистайте пьесы Островского, как нелепо в жизни выглядят купцы сил силычи! Это же просто паноптикум! А потом этот купеческий мир оборачивается третьяковыми, морозовыми, щукиными. Поэтому перемена цвета пиджаков - для меня это не так мало. Во всяком случае, они перестают жить, как в тире, по-другому свои дела решают. Если меня кто-то начнет уверять, что на Западе было по-другому, значит, кто-то забыл и «Крестного отца» и Великую депрессию и всю американскую литературу, связанную с ней. Я очень не люблю, когда из людей делают идиотов.
Герои не могут быть смешными
- Про Вас говорят, что Вы скрываете в себе интеллигента, это правда? Нельзя быть интеллигентом на сцене?
- Интеллигент смешон на сцене только тогда, когда он так же нелеп, как неинтеллигент. В этой галерее, которую сегодня я предъявил на концерте, людей из социальных низов чуть больше. Есть всякие, на самом деле. Понимаете, я не могу показывать героев на сцене, герои никому не смешны. Вообще, Шварценеггер не смешной, не смешной Бред Питт, Данила Козловский, Страхов - герои не могут быть смешными. Они герои, у них другие задачи.
- Насколько изменился Ваш зритель, например, за последние 25 лет?
- Мой зритель повзрослел, молодых лиц теперь в зале меньше, и я ими тем более дорожу. Во-первых, я их смех отличаю, во-вторых, весь этот stand-up во второй части концерта, вся эта работа с залом... Если бы в зале не было молодежи, я бы, может быть, и не включал это. 25 лет назад это было невозможно. Я читал тексты с печатями, как я мог говорить с залом? Это счастье доставалось только конферансье, и то ... Я просто помню очень хорошо москонцертовское время, когда всякое общение с залом не вмещалось в рамки дозволенного. Текст должен был быть написан на бумаге. И мне кажется, что я даже превзошел всю эту поросль от «Stand-up Comedy», я вижу, что КВН сейчас весь написанный, весь сделанный. А вот у меня сегодня в зале почти 20 минут было совершенно живое общение и почти не было заготовок. Мне и концерт и зрители понравились.
21.12.2015г. «АиФ-Оренбург»