Поколенческая контркультура
Наше поколение - это дети девяностых. Мы помним «денди», «черепашек-ниндзя», «терминатора», «трансформеров», игру в фишки и обмен вкладышами из жвачек и шоколадок. Мы родились в эпоху перемен, на сломе веков. Голодали, гуляли во дворах, сидели в подъездах, рано учились ругаться матом, пить и курить. И теперь мы тоже курим, пьем уже по-взрослому и блядствуем так, как не способны наши родители. Очередное «потерянное поколение». Когда наши отцы разговаривают друг с другом о нас, можно услышать что-то вроде: «апатичные», «безынициативные», «пустые», «безнравственные», «ленивые», «невежественные». И все эти эпитеты правдивы. К ним стоит добавить только слово «тревога» и вспомнить также хоть что-нибудь из того, что психологи говорят о неудачниках. Мы - сознательные неудачники. Вбейте в поисковике «поколение девяностых», появится огромное количество ссылок с исследованиями, изучениями, нытьем и брюзжанием, ругательствами и ностальгией. Нынешние двадцатилетние становятся интересными, обретают голос. Но есть ли у этого голоса полнота звучания?
Когда я искала, за что ухватится в этом материале, подбирала произведения, на которых можно было бы остановиться, голову буравил вопрос «Что же есть хорошего в моем поколении?». И я нашла ответ, хотя он и не слишком обнадеживает. Мое поколение тоскует по правде, отобранной когда-то взрослыми в череде первых детских разочарований. Тоска эта выливается в кажущееся забавным правдоискательство. Без горящих глаз и гумилевской пассионарности. Это грустное стремление говорить правду, хотя бы в той форме, в которой мы видим ее. Грубой, жесткой, натуралистичной до предела. Да и жизнь никогда не была к нам добра. Наше поколение взрослело «через опыт страдания» (как однажды сказала Валерия Гай Германика о своем дебюте в игровом кино «Все умрут, а я останусь»). Когда я выбирала анализируемые произведения (крупные прозаические формы, как мне кажется, имеют больший шанс оказаться всеохватными), по странному стечению обстоятельств попадались только романы и повести, написанные людьми, сломленными, испорченными, людьми с большими интеллектуальными и психо-эмоциональными проблемами. Эти искореженные люди тоже хотят говорить. Ведь их все время затыкали. К черту! Мы тоже хотим говорить. Мы хотим сказать.
Сначала я думала порассуждать о нескольких романах моих одногодок, но обнаружила, что романы эти, претендующие на «новую искренность» также, как в свое время на нее претендовали произведения Захара Прилепина и Эдуарда Багирова, отвратительны. Они лишь могут казаться искренними, но такими не являются. Конечно, таким образом, в тексте выражается боль моего поколения, его особые психические заболевания, его мании и паранойи. Получается, что двадцатилетние писатели стремятся к правде, ищут ее, но не могут сказать. Приученные ко лжи и лицемерию. Это все, что они знают. Все, что умеют. Далее последует небольшой отзыв на произведение, показавшееся мне характерным. Оно не лучшее в своем роде. Но и не самое худшее. Довольно посредственное. И, следовательно, показательное.
Герман Садулаев назвал этот текст «не вторичным, а даже третичным». И был, конечно, прав. Название романа «Generation G» намекает на роман постмодерниста Пелевина «Generation П». Аллюзия на аллюзию, если хотите. Весь остальной текст еще более несамостоятелен и глуп. Со Всеволодом Непогодиным, молодым одесским писателем, лонглистером «Нацбеста» и «Дебюта», я познакомилась в сети (в социальной сети, если быть точной) по его инициативе, и довольно быстро оборвала знакомство, потому что в личном общении Непогодин показал себя, как человек невысоких моральных качеств. Я и сама - редкостная скотина, но подростковый не подкрепленный опытом цинизм уже переросла. Романы Всеволода Непогодина (а их два - «Говнопоколение» и «Французский бульвар») вполне отражают внутреннюю сущность автора. Это тот редкий случай, когда вселенные автора и лирического героя полностью совпадают. Алексей Колобродов уже сказал об этом так: «Строго говоря, литературы у Всеволода мало, и лучше бы было еще меньше. Потуги на оригинальную стилистику сплошь и рядом прорываются оборотами на грани дурного официоза и рэпа, не весть с какого отходняка замахнувшегося на разговор о высоких материях. Так пишут сочинения на вольную тему старшеклассники-байрониты, любимцы продвинутых училок-словесниц». Он же заметил, что «Говнопоколение» - это не роман, а подобие романа, наспех сляпанного из очерков, на которые Непогодин (как журналист) мастер. Повторяться нужды нет. У Непогодина плохо с грамматикой, плохо со стилистикой, диалоги героев надуманы и пафосны, иногда и просто глупы, действия нет, точно также как нет и смысла. Но мы сейчас говорим о другом. О поколенческой контркультуре (или о том, что под нее подстраивается). И вот этого как раз у Всеволода Непогодина - завались. Никогда еще молодые авторы с такою полнотою не расписывали себя, даже не желая этого. Мы постоянно подставляемся. Когда хотим соврать и приукрасить - неумно говорим правду, когда хотим казаться честными - скатываемся в пошлость и мерзость. Мы разучились думать, поэтому говорим первое, что придет на ум. И как вы думаете, какого качества может быть это «первое».
Действительно, в романе «Говнопоколение» нет идеи (вряд ли она задумывалась вообще), есть только журналистский очерк, затянувшаяся запись в «живом журнале», длинная кляуза с сайта «задолбали». Эдакая страда окололитературного тролля. На уроках литературной критики в университете нам часто советовали начинать рецензию (обзор или отзыв) с положительных черт в описываемом явлении. Кажется, то же самое говорят менеджерам, когда учат правильно увольнять сотрудников. Так, например, автор «Generation G» удивительно точно передает атмосферу приморской Одессы во взгляде двадцатилетнего парня, во взглядах его приятелей и недругов. Можно ощутить вонь привоза и торжественную красоту оперного театра, ни разу не побывав в этом городе, всего лишь скользнув взглядом по нескольким строкам романа. Непогодин смело подмечает детали. Качество, одинаково полезное, как для писателя, так и для журналиста. Но при первом прочтении от романа может остаться только это. Детали. Стройности роману не достает и по причине обрывочности отдельных описываемых событий (несмотря на соблюдаемый хронологический порядок), и по причине «отсутствия» смысла. Идея долго не дается в руки. Сначала профессиональным взглядом подмечаешь: «ага, этот кусок автор взял из сетевой переписки, а этот вставил из своего дневника, вон то «общее место» уже давно пылилось у него в черновиках, воткнуто абы как» и тому подобное. Потом начинаешь думать безнадежное «зачем».
Роман на самом деле оказывается журналистским эссе, красочным, ироничным, до предела циничным, и злым до абсурда, стремящемся показать, что все без исключения пусты и никчемны. А смысла нет, потому что его, в принципе, не бывает. Неоригинальная мысль подается неоригинально. Текст перенасыщен речевыми и смысловыми штампами, искусственными диалогами. И читатель переживает очередное возвращение постмодернизма (нет, пародии на него, пародии на пародию на постмодернизм). Перед его глазами зияет черной дырой музей современного искусства. И тогда «правда жизни» оказывается погребенной под толстым слоем памфлетных формулировок и однобоких деталей. Правда становится однобокой. Одномерной. Плоской. Если попытаться вникнуть в сюжет романа, оказывается, что читателю предлагают ознакомиться с никчемной жизнью озлобленного неудачника, очередного «маленького человека» с большими амбициями (которым не суждено пресуществиться на неплодородной почве). И да - главный «герой» всем своим поведением, своими словами и внутренними диалогами заявляет: «Все кругом - уроды. Только я прекрасен. Почему же этого никто не ценит, кроме моей мамы?». И тут есть два пути для несчастного читателя, вознамерившегося «докушать» текст до конца. Во-первых, можно решить для себя, что автор «равно» герой, а значит, автор - мудак. Во-вторых, можно представить себе, что герой романа - самоирония автора, которой он как бы намекает: «Все кругом - уроды, и я - не исключение». Во втором случае у произведения даже может обнаружиться некоторая упадническая декадансная цельность, почти сологубовский или есенинский размах.
Во втором случае начитанный библиофил может вспомнить даже лучший образчик подобной самоиронии - «Подростка» Достоевского. Хотя… лучше, если эта ассоциация на ум вам не придет. Потому что после слов Достоевского: «Не утерпев, я сел записывать эту историю моих первых шагов на жизненном поприще, тогда как мог бы обойтись и без того. Одно знаю наверно: никогда уже более не сяду писать мою автобиографию, даже если проживу до ста лет. Надо быть слишком подло влюбленным в себя, чтобы писать без стыда о самом себе. Тем только себя извиняю, что не для того пишу, для чего все пишут, то есть не для похвал читателя. Если я вдруг вздумал записать слово в слово все, что случилось со мной с прошлого года, то вздумал это вследствие внутренней потребности: до того я поражен всем совершившимся. Я записываю лишь события, уклоняясь всеми силами от всего постороннего, а главное - от литературных красот; литератор пишет тридцать лет и в конце совсем не знает, для чего он писал столько лет. Я - не литератор, литератором быть не хочу и тащить внутренность души моей и красивое описание чувств на их литературный рынок почел бы неприличием и подлостью» невозможно вполне серьезно отнестись к словам Непогодина: «Проснувшись, я знаю, что на столе всегда ждет горячий завтрак - омлет или овсянка. Я живу вдвоем с матерью в трехкомнатной квартире. Не вижу ничего предосудительного в обитании взрослого парня под одной крышей с человеком, родившим его на свет. Пускай феминистки называют таких хлопцев маменькиными сынками. У матери я всегда сыт и обстиран. Глядя на своих ровесниц с длиннющими акриловыми ногтями на холеных пальчиках, подозреваю, что вкусно готовить они не умеют и вести домашнее хозяйство в одиночку категорически не хотят. Забить гвоздь или поменять смеситель в ванной я могу без чьей-либо помощи. Мать отстранена мной от физической работы по дому». Да, это не Достоевский.
Давайте подумаем, в каком направлении предлагает двигаться мысли читателя Достоевский в «Подростке» и Непогодин в «Говнопоколении». Точки отсчета - прекрасный повод разобраться в деталях, коим несть числа. Вот - описание тонкой внутренней психической жизни взрослеющего юноши, его исповедь. И вот - описание того, как отвратителен мир вокруг, тоже своеобразная исповедь. И то и другое - правдиво до мерзости, до тошноты. Но первое - безыскусно. А второе - с претензией… по моему мнению, неоправдывающей себя. Попало ли в кадр мое поколение? Попало. Наведена ли была резкость? Нет. Односторонность авторской задумки сделала изображение плоским. Для Непогодина в мире его ровесников не существует ничего прекрасного. И для него же - красоты действительно нет.
Иногда кажется, что мои одногодки просто не умеют писать. Не знаю, с чем это связано. С агрессивной невежественностью, пышным цветом растущей на благодатной почве современного образования и общего тотального равнодушия, то есть, нелюбви всех ко всем? С отсутствием реально выстраданного опыта у нынешних двадцатилетних? С чем? Ясно одно - моему поколению остро не хватает самокритичности и скромности.
Когда я искала, за что ухватится в этом материале, подбирала произведения, на которых можно было бы остановиться, голову буравил вопрос «Что же есть хорошего в моем поколении?». И я нашла ответ, хотя он и не слишком обнадеживает. Мое поколение тоскует по правде, отобранной когда-то взрослыми в череде первых детских разочарований. Тоска эта выливается в кажущееся забавным правдоискательство. Без горящих глаз и гумилевской пассионарности. Это грустное стремление говорить правду, хотя бы в той форме, в которой мы видим ее. Грубой, жесткой, натуралистичной до предела. Да и жизнь никогда не была к нам добра. Наше поколение взрослело «через опыт страдания» (как однажды сказала Валерия Гай Германика о своем дебюте в игровом кино «Все умрут, а я останусь»). Когда я выбирала анализируемые произведения (крупные прозаические формы, как мне кажется, имеют больший шанс оказаться всеохватными), по странному стечению обстоятельств попадались только романы и повести, написанные людьми, сломленными, испорченными, людьми с большими интеллектуальными и психо-эмоциональными проблемами. Эти искореженные люди тоже хотят говорить. Ведь их все время затыкали. К черту! Мы тоже хотим говорить. Мы хотим сказать.
Сначала я думала порассуждать о нескольких романах моих одногодок, но обнаружила, что романы эти, претендующие на «новую искренность» также, как в свое время на нее претендовали произведения Захара Прилепина и Эдуарда Багирова, отвратительны. Они лишь могут казаться искренними, но такими не являются. Конечно, таким образом, в тексте выражается боль моего поколения, его особые психические заболевания, его мании и паранойи. Получается, что двадцатилетние писатели стремятся к правде, ищут ее, но не могут сказать. Приученные ко лжи и лицемерию. Это все, что они знают. Все, что умеют. Далее последует небольшой отзыв на произведение, показавшееся мне характерным. Оно не лучшее в своем роде. Но и не самое худшее. Довольно посредственное. И, следовательно, показательное.
Герман Садулаев назвал этот текст «не вторичным, а даже третичным». И был, конечно, прав. Название романа «Generation G» намекает на роман постмодерниста Пелевина «Generation П». Аллюзия на аллюзию, если хотите. Весь остальной текст еще более несамостоятелен и глуп. Со Всеволодом Непогодиным, молодым одесским писателем, лонглистером «Нацбеста» и «Дебюта», я познакомилась в сети (в социальной сети, если быть точной) по его инициативе, и довольно быстро оборвала знакомство, потому что в личном общении Непогодин показал себя, как человек невысоких моральных качеств. Я и сама - редкостная скотина, но подростковый не подкрепленный опытом цинизм уже переросла. Романы Всеволода Непогодина (а их два - «Говнопоколение» и «Французский бульвар») вполне отражают внутреннюю сущность автора. Это тот редкий случай, когда вселенные автора и лирического героя полностью совпадают. Алексей Колобродов уже сказал об этом так: «Строго говоря, литературы у Всеволода мало, и лучше бы было еще меньше. Потуги на оригинальную стилистику сплошь и рядом прорываются оборотами на грани дурного официоза и рэпа, не весть с какого отходняка замахнувшегося на разговор о высоких материях. Так пишут сочинения на вольную тему старшеклассники-байрониты, любимцы продвинутых училок-словесниц». Он же заметил, что «Говнопоколение» - это не роман, а подобие романа, наспех сляпанного из очерков, на которые Непогодин (как журналист) мастер. Повторяться нужды нет. У Непогодина плохо с грамматикой, плохо со стилистикой, диалоги героев надуманы и пафосны, иногда и просто глупы, действия нет, точно также как нет и смысла. Но мы сейчас говорим о другом. О поколенческой контркультуре (или о том, что под нее подстраивается). И вот этого как раз у Всеволода Непогодина - завались. Никогда еще молодые авторы с такою полнотою не расписывали себя, даже не желая этого. Мы постоянно подставляемся. Когда хотим соврать и приукрасить - неумно говорим правду, когда хотим казаться честными - скатываемся в пошлость и мерзость. Мы разучились думать, поэтому говорим первое, что придет на ум. И как вы думаете, какого качества может быть это «первое».
Действительно, в романе «Говнопоколение» нет идеи (вряд ли она задумывалась вообще), есть только журналистский очерк, затянувшаяся запись в «живом журнале», длинная кляуза с сайта «задолбали». Эдакая страда окололитературного тролля. На уроках литературной критики в университете нам часто советовали начинать рецензию (обзор или отзыв) с положительных черт в описываемом явлении. Кажется, то же самое говорят менеджерам, когда учат правильно увольнять сотрудников. Так, например, автор «Generation G» удивительно точно передает атмосферу приморской Одессы во взгляде двадцатилетнего парня, во взглядах его приятелей и недругов. Можно ощутить вонь привоза и торжественную красоту оперного театра, ни разу не побывав в этом городе, всего лишь скользнув взглядом по нескольким строкам романа. Непогодин смело подмечает детали. Качество, одинаково полезное, как для писателя, так и для журналиста. Но при первом прочтении от романа может остаться только это. Детали. Стройности роману не достает и по причине обрывочности отдельных описываемых событий (несмотря на соблюдаемый хронологический порядок), и по причине «отсутствия» смысла. Идея долго не дается в руки. Сначала профессиональным взглядом подмечаешь: «ага, этот кусок автор взял из сетевой переписки, а этот вставил из своего дневника, вон то «общее место» уже давно пылилось у него в черновиках, воткнуто абы как» и тому подобное. Потом начинаешь думать безнадежное «зачем».
Роман на самом деле оказывается журналистским эссе, красочным, ироничным, до предела циничным, и злым до абсурда, стремящемся показать, что все без исключения пусты и никчемны. А смысла нет, потому что его, в принципе, не бывает. Неоригинальная мысль подается неоригинально. Текст перенасыщен речевыми и смысловыми штампами, искусственными диалогами. И читатель переживает очередное возвращение постмодернизма (нет, пародии на него, пародии на пародию на постмодернизм). Перед его глазами зияет черной дырой музей современного искусства. И тогда «правда жизни» оказывается погребенной под толстым слоем памфлетных формулировок и однобоких деталей. Правда становится однобокой. Одномерной. Плоской. Если попытаться вникнуть в сюжет романа, оказывается, что читателю предлагают ознакомиться с никчемной жизнью озлобленного неудачника, очередного «маленького человека» с большими амбициями (которым не суждено пресуществиться на неплодородной почве). И да - главный «герой» всем своим поведением, своими словами и внутренними диалогами заявляет: «Все кругом - уроды. Только я прекрасен. Почему же этого никто не ценит, кроме моей мамы?». И тут есть два пути для несчастного читателя, вознамерившегося «докушать» текст до конца. Во-первых, можно решить для себя, что автор «равно» герой, а значит, автор - мудак. Во-вторых, можно представить себе, что герой романа - самоирония автора, которой он как бы намекает: «Все кругом - уроды, и я - не исключение». Во втором случае у произведения даже может обнаружиться некоторая упадническая декадансная цельность, почти сологубовский или есенинский размах.
Во втором случае начитанный библиофил может вспомнить даже лучший образчик подобной самоиронии - «Подростка» Достоевского. Хотя… лучше, если эта ассоциация на ум вам не придет. Потому что после слов Достоевского: «Не утерпев, я сел записывать эту историю моих первых шагов на жизненном поприще, тогда как мог бы обойтись и без того. Одно знаю наверно: никогда уже более не сяду писать мою автобиографию, даже если проживу до ста лет. Надо быть слишком подло влюбленным в себя, чтобы писать без стыда о самом себе. Тем только себя извиняю, что не для того пишу, для чего все пишут, то есть не для похвал читателя. Если я вдруг вздумал записать слово в слово все, что случилось со мной с прошлого года, то вздумал это вследствие внутренней потребности: до того я поражен всем совершившимся. Я записываю лишь события, уклоняясь всеми силами от всего постороннего, а главное - от литературных красот; литератор пишет тридцать лет и в конце совсем не знает, для чего он писал столько лет. Я - не литератор, литератором быть не хочу и тащить внутренность души моей и красивое описание чувств на их литературный рынок почел бы неприличием и подлостью» невозможно вполне серьезно отнестись к словам Непогодина: «Проснувшись, я знаю, что на столе всегда ждет горячий завтрак - омлет или овсянка. Я живу вдвоем с матерью в трехкомнатной квартире. Не вижу ничего предосудительного в обитании взрослого парня под одной крышей с человеком, родившим его на свет. Пускай феминистки называют таких хлопцев маменькиными сынками. У матери я всегда сыт и обстиран. Глядя на своих ровесниц с длиннющими акриловыми ногтями на холеных пальчиках, подозреваю, что вкусно готовить они не умеют и вести домашнее хозяйство в одиночку категорически не хотят. Забить гвоздь или поменять смеситель в ванной я могу без чьей-либо помощи. Мать отстранена мной от физической работы по дому». Да, это не Достоевский.
Давайте подумаем, в каком направлении предлагает двигаться мысли читателя Достоевский в «Подростке» и Непогодин в «Говнопоколении». Точки отсчета - прекрасный повод разобраться в деталях, коим несть числа. Вот - описание тонкой внутренней психической жизни взрослеющего юноши, его исповедь. И вот - описание того, как отвратителен мир вокруг, тоже своеобразная исповедь. И то и другое - правдиво до мерзости, до тошноты. Но первое - безыскусно. А второе - с претензией… по моему мнению, неоправдывающей себя. Попало ли в кадр мое поколение? Попало. Наведена ли была резкость? Нет. Односторонность авторской задумки сделала изображение плоским. Для Непогодина в мире его ровесников не существует ничего прекрасного. И для него же - красоты действительно нет.
Иногда кажется, что мои одногодки просто не умеют писать. Не знаю, с чем это связано. С агрессивной невежественностью, пышным цветом растущей на благодатной почве современного образования и общего тотального равнодушия, то есть, нелюбви всех ко всем? С отсутствием реально выстраданного опыта у нынешних двадцатилетних? С чем? Ясно одно - моему поколению остро не хватает самокритичности и скромности.