Легенды нашей семьи - 4. Племя молодое.
Сразу оговорюсь - речь идет о человеке, которого я не очень ощущаяю внутри семьи - скорее, как-то отдельно. Это мой единокровный брат, ныне один из самых молодых профессоров Санкт-Петербурга, кавалер какой-то путинской медали за научные достижения и прочая, и прочая. Живет он отдельно, со своей матерью, встречаемся мы редко, но все-таки он Шуйский, а история, по-моему, вполне тянет на легенду. Итак, поехали...
Ой, нет, еще минуточку. Рассказываю по памяти, слышала давно, не сердитесь на меня, очевидцы и участники, буде влруг таковые случатся.
Когда единственная и любимая дочь в возрасте шести лет заявила, что будет тренером по конному спорту, мои родители удивились, но папа меньше, чем мама. Когда та же дщерь одиннадцать лет спустя, не справившись на тренировке с понесшим коньком, порвала межпозвонковую связку на шее и на полтора месяца угодила в шанцевый воротник, благодяря которому смахивала на Рылеева, а в справке так и осталось памятником некомпетентости питерских врачей "компрессионный перелом позв., С5" - они удивились меньше. Когда полтора года спустя после этого неприятного иницидента выяснилось, что библиотека, в которую регулярно ходит ребенок, почти покорно воспринявший "вето" на дальнейшую верховую езду, - вовсе не библиотека, папа уже, боюсь, не удивился совсем. Думаю, он уверен в глубине души, что какая-то именно его хромосома имеет гриву и хвост. Потому что невозможно объяснить иначе тот факт, что его же сын, рожденный в первом браке от совершенно другой женщины, примерно в том же возрасте заболел той же лошадиной лихорадкой.
Следует, правда, сказать, что Вовка, мой брат, куда сильнее унаследовал от отца въедливость и работоспособность, нежели я, так что проведя в седле примерно на год-два больше моего и прекратив занятия по тем же примерно причинам, "ушел на покой" второразрядником по конкуру; я же просто ездила в свое удовольствие, училась правильно сидеть, правильно работать лошадь - самые азы, да прыгала время от времени. Наша конюшня не выставлялась на соревнования, и цели я такой перед собой не ставила.
Брательник же мой стоял у истоков знаменитой сестрорецкой конюшни, которая, увы, сгорела энное количество лет тому назад, - он ее строил, обихаживал и прочая; там же учился ездить - среди прочих таких же больных на голову. Они даже смастерили себе пару карет разных очертаний и вместительности - ибо, как только конюшня более-менее твердо встала на копыта, ребята стали регулярно сниматься в конных массовках, а аренда карет на съемки неплохо пополняла их невеликий бюджет.
И вот однажды пришло приглашение поучаствовать в съемках картины из прошловековой жизни. Не помню в точности фабулы, помню, что надлежало им предоставить карету и, кажется, шестерых верховых для съемки сцены отъезда некоего князя не то в ссылку, не то просто по делам. Дело привычное, съемки проходили в Питере, и в назначенный день шестеро верховых и одна запряженная парой карета покатили в сторону Ленинграда. На козлах сидел кучер, а в самой карете покачивался тренер, ну скажем, Кузьмич, - вместе с кучером они уже успели отметить поступление аванса, а поскольку кучер был, так сказать, за рулем, отмечал тренер преимущественно в одну морду.
"День не задался с самого утра: в один глаз светило солнце, в другой попало копье" (с). По прибытии на место съемки в суете переодеваний и навешивания на верховых бутафорского режущего оружия, про тренера забыли и из экипажа его не извлекли. Посему, когда после крика "Мотор!" под стрекот камер обряженный лакей с поклоном распахнул перед "князем" дверцу, навстречу разбежавшемуся сесть актеру вывалилась синеватая физиономия трехдневной небритости и, изрыгнув облако непереносимого амбре, выдохнула, пытаясь свести глаза воедино:
- Ты... ХТО?
Актер пошатнулся от газовой атаки, но устоял и даже не до конца вышел из образа.
- Я? Я - князь! - ответил он, не очень понимая, что именно поменяли в сценарии и почему его не известили.
- А я - тренер! - довольно доброжелательно отозвалась физиономия. - Кузьмич! - и, ставя точку в неначавшейся дискуссии: - Пшел на х..!
Заметим, что тренера-конники имеют профессионально-уникальный голос. Когда кричала моя тренер - невысокая такая, красивая блондинка, - собаки переставали лаять на полкилометра вокруг.
Получился скандал. Замять его, конечно, удалось, но это стоило некоторого количества нервов. После потока клятв "больше никогда" съемки продолжили и отсняли уже без приключений, после чего кавалькада последовала домой.
(Тут следует сказать, что верховые должны были снова сниматься завтра и посему костюмы сдавать не стали, так и поехали в полном облачении в уланской, что ли, форме с шашками на боку.)
В нескольких километрах от конюшни ускакавшие вперед верховые свернули на тропу, чтобы малость срезать, и поехали по ней, бросив стремена и вяло болтая. Карета осталась тарахтеть по асфальту.
- Сынки! - раздалось вдруг из-за спин. - Сынки! Там на шоссе-то не ваших бьють?
Бедная бабка не очень преклонных годов, срезавшая чуть раньше и потому догнавшая ребят, только охнуть успела, гляда, как проносятся мимо с гиканьем шестеро верховых.
А тем временем события развивались следующим образом.
По пути домой предоставленные самим себе тренер с кучером отмечание продолжили полным ходом. Поэтому смотреть, куда едешь, было некому. Поэтому какая-то железка с краю кареты (кажется, в братниных словах промелькнуло слово "рессора", ноя не уверена) - так вот эта железка просто распустила напополам капот стоявшего у обочины "москвичонка". Как они умудрились во-первых, нанести такую травму автомобилю, а во-вторых, этого не заметить - одному Бахусу известно. Тем не менее, карета невозмутимо проследовала дальше, оглашая окрестность нестройными звуками песни про надежду - компас земной.
Хозяин "москвичонка", случившийся неподалеку, на мгновение замер от нереальности происходящего, затем схватил прислоненный к дереву чей-то велосипед, вскочил в седло и помчался за поющей и виляющей каретой, требуя немедленно остановиться.
В этот момент из леса выскочил хозяин велосипеда, охнул и побежал следом, также требуя остановки, но не кареты, а глубоко личного велосипеда.
Вероятно, в распевании песен наступила пауза, потому что Кузьмич высунулся в окно кареты подышать. Привлеченный криками, он благодушно оглянулся назад... и завопил: "Погоня! ГОНИ!"
Поскольку состояние тренера от состояния кучера на тот момент отличалось мало - он не стал спрашивать, какого черта. Он погнал, размахивая кнутом и голося: "Н-но, залетные, выноси!" Лошади всхрапнули и ломанули во весь опор. За каретой, судорожно крутя педали и оставляя за собой матерный шлейф, несся велосипедист. За велосипедистом гепардовыми прыжками перемещался хозяин велосипеда, подхватывая и дополняя долетавшую матершину. Из окна высовывался Кузьмич, грозил кулаком и кричал: "Врешь, не возьмешь!", сдабривая, опять-таки, все это так называемым "конкУрным матом", равных которому еще поискать.
Неожиданно он просветлел лицом, вскинул кулак в жесте "Но пасаран" и завопил так, что перекрыл мат преследователей:
- Михалыч! Наши! НАШИ! РУБИ ИХ!!!!!
Преследователи не смогли удержаться от искушения обернуться.
Лучше бы они этого не делали.
В ста метрах позади них с лесной тропинки выворачивали всадники в форме прошлого века, размахивая обнаженными шашками. Кони скалились, хрипели и пенили. Лица всадников гарантировали выполнение полученного приказания.
Преследователи испарились мгновенно и бесследно. Тренер пытался на радостях полезть обниматься, но не смог открыть дверцу. Кавалькада добралась до конюшни, мальчики сгрузили тренера и кучера, распрягли лошадей и, как водится, пошли их чистить и обтирать, не переодевшись толком, только шашки сняли. Солнце тем веремнем село.
Неожиданно раздался рев двигателей, и хриплый голос проорал в матюгальник:
- Всем выходить по одному! Здание окружено! Выходить с поднятыми руками!
Во дворе стояло три милицейских "козла", лупивших фарами дальнего света прямо в стену конюшни.
Настоящий моряк, как известно, никогда не спорит с патрулем. Поэтому мальчики послушно полезли в "воронки", по пути продеваясь в форменные кителя, или ментики, или что там, поскольку на улице было уже свежо. В этот момент прискакала стайка девчонок с только что подошедшей электрички - узнав, что мальчиков везут в милицию за хулиганство, защебетали "Мы тоже" и "Нам тут одним страшно!" и тоже полезли в машины. Менты прифигели настолько, что даже не рискнули возразить.
И вот - достойное завершение. В участке сидят двое потерпевших и рассказывают в подробностях про улан, карету, шашки и порченное имущество. Участковый, что характерно, не пытается сдать их в психушку, а, зная о конюшне, только кивает и говорит: "Сейчас проведем опознание."
В эту секунду ткрывается дверь, и в тесное помещение входят шестеро стройных молодых парней в уланской форме прошлого века, хоть и без оружия. Вокруг них с щебетаньем увиваются девочки. С боков скромно молчат конвоирующие.Все в целом живо напоминает уланский полк, готовящийся стать на постой.
- Ну как? - спросил капитан милиции. - Они? - он не сомневался в ответе. Не так уж много, в конце концов, в окрестных лесах молодых людей в уланской фоме...
Потерпевшие молча смотрели на улан. Кто знает, что им вспомнилось? Удаляющийся зад кареты? Крик "Руби их!"? Пена, падавшая со взмыленных морд в траву? Холодная сталь вскинутых шашек?
Словом, оба потерпевших переглянулись и негромко, но твердо сказали:
- Нет.
Наступила немая сцена. Никакие уговоры не могли сдвинуть потерпевших - не они, и все. Конники с видом оскорбленной добродетели удалились восвояси. Спустя несколько дней вышла статья в местной газете, где смутно рассказвывалось о распоясавшихся верховых хулиганах. Вырезка долго висела в подсобке на стенке.
А потерпевшим долго, поди, еще снились темные лошадиные морды в хлопьях пены, вздыбленные копыта и зычный рев "Руби их!"
Ой, нет, еще минуточку. Рассказываю по памяти, слышала давно, не сердитесь на меня, очевидцы и участники, буде влруг таковые случатся.
Когда единственная и любимая дочь в возрасте шести лет заявила, что будет тренером по конному спорту, мои родители удивились, но папа меньше, чем мама. Когда та же дщерь одиннадцать лет спустя, не справившись на тренировке с понесшим коньком, порвала межпозвонковую связку на шее и на полтора месяца угодила в шанцевый воротник, благодяря которому смахивала на Рылеева, а в справке так и осталось памятником некомпетентости питерских врачей "компрессионный перелом позв., С5" - они удивились меньше. Когда полтора года спустя после этого неприятного иницидента выяснилось, что библиотека, в которую регулярно ходит ребенок, почти покорно воспринявший "вето" на дальнейшую верховую езду, - вовсе не библиотека, папа уже, боюсь, не удивился совсем. Думаю, он уверен в глубине души, что какая-то именно его хромосома имеет гриву и хвост. Потому что невозможно объяснить иначе тот факт, что его же сын, рожденный в первом браке от совершенно другой женщины, примерно в том же возрасте заболел той же лошадиной лихорадкой.
Следует, правда, сказать, что Вовка, мой брат, куда сильнее унаследовал от отца въедливость и работоспособность, нежели я, так что проведя в седле примерно на год-два больше моего и прекратив занятия по тем же примерно причинам, "ушел на покой" второразрядником по конкуру; я же просто ездила в свое удовольствие, училась правильно сидеть, правильно работать лошадь - самые азы, да прыгала время от времени. Наша конюшня не выставлялась на соревнования, и цели я такой перед собой не ставила.
Брательник же мой стоял у истоков знаменитой сестрорецкой конюшни, которая, увы, сгорела энное количество лет тому назад, - он ее строил, обихаживал и прочая; там же учился ездить - среди прочих таких же больных на голову. Они даже смастерили себе пару карет разных очертаний и вместительности - ибо, как только конюшня более-менее твердо встала на копыта, ребята стали регулярно сниматься в конных массовках, а аренда карет на съемки неплохо пополняла их невеликий бюджет.
И вот однажды пришло приглашение поучаствовать в съемках картины из прошловековой жизни. Не помню в точности фабулы, помню, что надлежало им предоставить карету и, кажется, шестерых верховых для съемки сцены отъезда некоего князя не то в ссылку, не то просто по делам. Дело привычное, съемки проходили в Питере, и в назначенный день шестеро верховых и одна запряженная парой карета покатили в сторону Ленинграда. На козлах сидел кучер, а в самой карете покачивался тренер, ну скажем, Кузьмич, - вместе с кучером они уже успели отметить поступление аванса, а поскольку кучер был, так сказать, за рулем, отмечал тренер преимущественно в одну морду.
"День не задался с самого утра: в один глаз светило солнце, в другой попало копье" (с). По прибытии на место съемки в суете переодеваний и навешивания на верховых бутафорского режущего оружия, про тренера забыли и из экипажа его не извлекли. Посему, когда после крика "Мотор!" под стрекот камер обряженный лакей с поклоном распахнул перед "князем" дверцу, навстречу разбежавшемуся сесть актеру вывалилась синеватая физиономия трехдневной небритости и, изрыгнув облако непереносимого амбре, выдохнула, пытаясь свести глаза воедино:
- Ты... ХТО?
Актер пошатнулся от газовой атаки, но устоял и даже не до конца вышел из образа.
- Я? Я - князь! - ответил он, не очень понимая, что именно поменяли в сценарии и почему его не известили.
- А я - тренер! - довольно доброжелательно отозвалась физиономия. - Кузьмич! - и, ставя точку в неначавшейся дискуссии: - Пшел на х..!
Заметим, что тренера-конники имеют профессионально-уникальный голос. Когда кричала моя тренер - невысокая такая, красивая блондинка, - собаки переставали лаять на полкилометра вокруг.
Получился скандал. Замять его, конечно, удалось, но это стоило некоторого количества нервов. После потока клятв "больше никогда" съемки продолжили и отсняли уже без приключений, после чего кавалькада последовала домой.
(Тут следует сказать, что верховые должны были снова сниматься завтра и посему костюмы сдавать не стали, так и поехали в полном облачении в уланской, что ли, форме с шашками на боку.)
В нескольких километрах от конюшни ускакавшие вперед верховые свернули на тропу, чтобы малость срезать, и поехали по ней, бросив стремена и вяло болтая. Карета осталась тарахтеть по асфальту.
- Сынки! - раздалось вдруг из-за спин. - Сынки! Там на шоссе-то не ваших бьють?
Бедная бабка не очень преклонных годов, срезавшая чуть раньше и потому догнавшая ребят, только охнуть успела, гляда, как проносятся мимо с гиканьем шестеро верховых.
А тем временем события развивались следующим образом.
По пути домой предоставленные самим себе тренер с кучером отмечание продолжили полным ходом. Поэтому смотреть, куда едешь, было некому. Поэтому какая-то железка с краю кареты (кажется, в братниных словах промелькнуло слово "рессора", ноя не уверена) - так вот эта железка просто распустила напополам капот стоявшего у обочины "москвичонка". Как они умудрились во-первых, нанести такую травму автомобилю, а во-вторых, этого не заметить - одному Бахусу известно. Тем не менее, карета невозмутимо проследовала дальше, оглашая окрестность нестройными звуками песни про надежду - компас земной.
Хозяин "москвичонка", случившийся неподалеку, на мгновение замер от нереальности происходящего, затем схватил прислоненный к дереву чей-то велосипед, вскочил в седло и помчался за поющей и виляющей каретой, требуя немедленно остановиться.
В этот момент из леса выскочил хозяин велосипеда, охнул и побежал следом, также требуя остановки, но не кареты, а глубоко личного велосипеда.
Вероятно, в распевании песен наступила пауза, потому что Кузьмич высунулся в окно кареты подышать. Привлеченный криками, он благодушно оглянулся назад... и завопил: "Погоня! ГОНИ!"
Поскольку состояние тренера от состояния кучера на тот момент отличалось мало - он не стал спрашивать, какого черта. Он погнал, размахивая кнутом и голося: "Н-но, залетные, выноси!" Лошади всхрапнули и ломанули во весь опор. За каретой, судорожно крутя педали и оставляя за собой матерный шлейф, несся велосипедист. За велосипедистом гепардовыми прыжками перемещался хозяин велосипеда, подхватывая и дополняя долетавшую матершину. Из окна высовывался Кузьмич, грозил кулаком и кричал: "Врешь, не возьмешь!", сдабривая, опять-таки, все это так называемым "конкУрным матом", равных которому еще поискать.
Неожиданно он просветлел лицом, вскинул кулак в жесте "Но пасаран" и завопил так, что перекрыл мат преследователей:
- Михалыч! Наши! НАШИ! РУБИ ИХ!!!!!
Преследователи не смогли удержаться от искушения обернуться.
Лучше бы они этого не делали.
В ста метрах позади них с лесной тропинки выворачивали всадники в форме прошлого века, размахивая обнаженными шашками. Кони скалились, хрипели и пенили. Лица всадников гарантировали выполнение полученного приказания.
Преследователи испарились мгновенно и бесследно. Тренер пытался на радостях полезть обниматься, но не смог открыть дверцу. Кавалькада добралась до конюшни, мальчики сгрузили тренера и кучера, распрягли лошадей и, как водится, пошли их чистить и обтирать, не переодевшись толком, только шашки сняли. Солнце тем веремнем село.
Неожиданно раздался рев двигателей, и хриплый голос проорал в матюгальник:
- Всем выходить по одному! Здание окружено! Выходить с поднятыми руками!
Во дворе стояло три милицейских "козла", лупивших фарами дальнего света прямо в стену конюшни.
Настоящий моряк, как известно, никогда не спорит с патрулем. Поэтому мальчики послушно полезли в "воронки", по пути продеваясь в форменные кителя, или ментики, или что там, поскольку на улице было уже свежо. В этот момент прискакала стайка девчонок с только что подошедшей электрички - узнав, что мальчиков везут в милицию за хулиганство, защебетали "Мы тоже" и "Нам тут одним страшно!" и тоже полезли в машины. Менты прифигели настолько, что даже не рискнули возразить.
И вот - достойное завершение. В участке сидят двое потерпевших и рассказывают в подробностях про улан, карету, шашки и порченное имущество. Участковый, что характерно, не пытается сдать их в психушку, а, зная о конюшне, только кивает и говорит: "Сейчас проведем опознание."
В эту секунду ткрывается дверь, и в тесное помещение входят шестеро стройных молодых парней в уланской форме прошлого века, хоть и без оружия. Вокруг них с щебетаньем увиваются девочки. С боков скромно молчат конвоирующие.Все в целом живо напоминает уланский полк, готовящийся стать на постой.
- Ну как? - спросил капитан милиции. - Они? - он не сомневался в ответе. Не так уж много, в конце концов, в окрестных лесах молодых людей в уланской фоме...
Потерпевшие молча смотрели на улан. Кто знает, что им вспомнилось? Удаляющийся зад кареты? Крик "Руби их!"? Пена, падавшая со взмыленных морд в траву? Холодная сталь вскинутых шашек?
Словом, оба потерпевших переглянулись и негромко, но твердо сказали:
- Нет.
Наступила немая сцена. Никакие уговоры не могли сдвинуть потерпевших - не они, и все. Конники с видом оскорбленной добродетели удалились восвояси. Спустя несколько дней вышла статья в местной газете, где смутно рассказвывалось о распоясавшихся верховых хулиганах. Вырезка долго висела в подсобке на стенке.
А потерпевшим долго, поди, еще снились темные лошадиные морды в хлопьях пены, вздыбленные копыта и зычный рев "Руби их!"