О боли.
Когда душа полна боли, она воет.
Когда эта боль выпускается наружу - то весь мир темнеет, мутнеет, становится гуще, вязче, тяжелее, а душа все так же - воет.
Когда боль долго держали внутри, а потом выпустили, то вой иногда даже кажется слышимым не только внутри, но и снаружи.
Но - он очищает. С этим воем выходит боль, и она перестает перекрывать в сердце, в душе любовь, свет, тепло и радость.
Потому что даже глубоко закрытая боль, как цемент, втягивает в себя тепло, свет, перекрывает лучи, ограничивает.
Но очень страшно пережить вой, раскрыть боль. И мысль, что потом уже будет не так больно и будет лучше вообще не возникает, не помогает и не поддерживает.
Потому что это будет - потом, а сейчас - нужно войти в эту боль. Прожить ее, сварить всю душу, все тело в ней.
И каким бы мазохистом сама себе не казалась, но войти в такое все равно очень сложно.
А потом вдруг наступает штиль. В душе тихо, легкие сумерки и много зелени. Свет будет потом, любовь будет потом.
Сейчас - покой, наконец-то покой.
Когда эта боль выпускается наружу - то весь мир темнеет, мутнеет, становится гуще, вязче, тяжелее, а душа все так же - воет.
Когда боль долго держали внутри, а потом выпустили, то вой иногда даже кажется слышимым не только внутри, но и снаружи.
Но - он очищает. С этим воем выходит боль, и она перестает перекрывать в сердце, в душе любовь, свет, тепло и радость.
Потому что даже глубоко закрытая боль, как цемент, втягивает в себя тепло, свет, перекрывает лучи, ограничивает.
Но очень страшно пережить вой, раскрыть боль. И мысль, что потом уже будет не так больно и будет лучше вообще не возникает, не помогает и не поддерживает.
Потому что это будет - потом, а сейчас - нужно войти в эту боль. Прожить ее, сварить всю душу, все тело в ней.
И каким бы мазохистом сама себе не казалась, но войти в такое все равно очень сложно.
А потом вдруг наступает штиль. В душе тихо, легкие сумерки и много зелени. Свет будет потом, любовь будет потом.
Сейчас - покой, наконец-то покой.