Петербург
Вот он. Родной. Мой. Любой. Несмотря ни на что. Ни на какие истории, ни на какие обиды, ни на какие холода.
Он вырастает перед моими широко открытыми глазами, он похож на музыкальную шкатулку, и на муравейник одновременно. Даже несмотря на то, что у меня нет своего угла, и даже несмотря на то, что я теряю здесь равновесие ( так было и будет всегда), и превращаюсь в ночное существо, слоняющееся в одиночестве по уже такой не своей квартире под симфонию зловещих водопроводных воплей старого фонда, или ждущее промежуточной сводки, замотавшись в старый шарф, и почти с удовольствием подставляющее еще недавно такое загорелое и счастливое лицо ледяному ветру и дождю, который хлещет, как плетка... он всегда будет бить и любить меня, делать меня сильнее, томить ожиданием чуда или низвержения в самые глубины отчаяния, тикать часовым механизмом в ушах, срывать самые страшные тайны с языка и толкать на глупости и безумства, о совершении которых можно и пожалеть, если бы не было большего страха не совершить их.
всё это еще будет у нас с тобой.
я знаю.
Он вырастает перед моими широко открытыми глазами, он похож на музыкальную шкатулку, и на муравейник одновременно. Даже несмотря на то, что у меня нет своего угла, и даже несмотря на то, что я теряю здесь равновесие ( так было и будет всегда), и превращаюсь в ночное существо, слоняющееся в одиночестве по уже такой не своей квартире под симфонию зловещих водопроводных воплей старого фонда, или ждущее промежуточной сводки, замотавшись в старый шарф, и почти с удовольствием подставляющее еще недавно такое загорелое и счастливое лицо ледяному ветру и дождю, который хлещет, как плетка... он всегда будет бить и любить меня, делать меня сильнее, томить ожиданием чуда или низвержения в самые глубины отчаяния, тикать часовым механизмом в ушах, срывать самые страшные тайны с языка и толкать на глупости и безумства, о совершении которых можно и пожалеть, если бы не было большего страха не совершить их.
всё это еще будет у нас с тобой.
я знаю.