75 лет назад моя мама написала заметку в факультетскую стенгазету - что из этого вышло ... (Эпилог)
Начало см. здесь https://red-ptero.livejournal.com/2128506.html
7. Эпилог
Рукопись воспоминаний уже была готова и отдана на чтение друзьям, когда один из читающих позвонил ей и к великому ее ужасу сообщил - ему известно, что Лешка совсем еще юным был в 37-ом осужден на целых десять лет тюрьмы и лагерей "за недоносительство" и только уход на фронт скостил ему срок. Бедный Алексей! Он действительно должен был принять ее и Илью за провокаторов, ведущих с ним опасный разговор, к тому же еще и при свидетеле - Шуне Штрих! И он по ним ударил, как по врагам, от которых уже настрадался, ударил, чтобы впредь этой парочке неповадно было подставлять ни в чем неповинных людей. Наверное так. Скорее всего так и было. Он был старше, но еще не стар и не настолько мудр, чтобы допустить вариант их невиноватости перед ним. Жизнь его уже ударяла наотмашь, и больше он не хотел быть битым никем, даже этой симпатичной девочкой. После слабых попыток свернуть разговор своим ласковым "маленький путаник" он не посмел или не захотел отложить поднятые проблемы на потом, предложить вернуться к теме на другой день, на свежую голову, может быть они и сообразили бы ничего не оставлять в письменном виде. Но он уже был обожженным за недоносительство и решил, что нет у него иного выхода кроме как предложить им изложить все в письменном виде. Может, откажутся? Он спасал себя, знал, что он умный и не хотел прозябать ни в лагере за очередное "недоносительство", ни на задворках науки в какой-нибудь Тьмутаракании. Он шел напролом. Сильный, не дающий себя сломать, так ему казалось.
Господи, если бы тогда, в тот злополучный вечер, они бы все друг о друге знали...Если бы...
8. Из книги Сергея Кара-Мурзы "Советская цивилизация" (том II)
Я тут смотрел на своего дядю, Алексея Сергеевича Кара-Мурзу. Да, пришел с Колымы без зубов - часть выбили, часть выпала. Но он как будто понимал, как крутится колесо истории. И из-за того, что его самого это колесо зацепило, он и не подумал бы его ломать, сыпать песок в подшипник. Он считал разумным только улучшать и укреплять то, что мы имеем.
- Он меня приглашал к себе в апреле, в день рождения. К нему собирался странный народ - только мужчины. Даже домашние все в этот день уходили, включая его сыновей. Каждый приносил бутылку водки. Я не мог понять, по какому принципу собрались эти люди - писатели, академики, какие-то важные работники. Что-то их связывало, говорили они неравнодушно и откровенно. Потом он мне рассказал, что это за люди - да и из них кое-кто рассказывал, когда мне приходилось кого-нибудь провожать до дому подвыпившего.
- Осенью 1941 г. Алексей с редакцией фронтовой газетой помещался в с. Успенское, на берегу реки Москвы (там, где потом Ельцин упал с моста). Там отлогий берег, и туда сводили тех, кто вышел из окружения, с другого берега. Они сидели в ожидании вызова на допрос в особый отдел - особисты располагались в избах. После допроса всех сортировали - кого в строй, кого в трибунал - в зависимости от того, как человек вышел из окружения. Идеалом было выйти в форме, с документами и оружием. А дальше - варианты. Некоторые выходили в женском платье. Критическим признаком было наличие оружия. Пусть бы хоть и под юбкой, пусть без документов. А без оружия и форма, и партбилет не очень-то высоко ставились, все равно в штрафбат. Дядя Леша добывал, сколько мог, трофейных пистолетов, клал их в сумку и бродил между сидящими на берегу, высматривая знакомые лица. Знакомых у него было много - и студенты ИФЛИ, и строители метро, где он работал, и комсомольские работники. Им он совал пистолет, если у них не было оружия. Вот эти люди после войны договорились раз в год собираться у него на Мясницкой.
- Я на этих собраниях много чего наслушался. В целом, картина нашей жизни становилась гораздо сложнее, чем казалась нам, «просто живущим». Люди эти говорили в основном о тех подводных камнях, которые возникали при любом повороте потока нашей жизни. Это было интересно, потому что для меня так вопрос никогда не ставился ни в учебнике, ни в газетах. Тут за столом разыгрывались альтернативные пути нашей истории. Конечно, если бы я тогда занимался не химией, а тем, чем занимаюсь сегодня, я бы многое понял или хотя бы запомнил.
7. Эпилог
Рукопись воспоминаний уже была готова и отдана на чтение друзьям, когда один из читающих позвонил ей и к великому ее ужасу сообщил - ему известно, что Лешка совсем еще юным был в 37-ом осужден на целых десять лет тюрьмы и лагерей "за недоносительство" и только уход на фронт скостил ему срок. Бедный Алексей! Он действительно должен был принять ее и Илью за провокаторов, ведущих с ним опасный разговор, к тому же еще и при свидетеле - Шуне Штрих! И он по ним ударил, как по врагам, от которых уже настрадался, ударил, чтобы впредь этой парочке неповадно было подставлять ни в чем неповинных людей. Наверное так. Скорее всего так и было. Он был старше, но еще не стар и не настолько мудр, чтобы допустить вариант их невиноватости перед ним. Жизнь его уже ударяла наотмашь, и больше он не хотел быть битым никем, даже этой симпатичной девочкой. После слабых попыток свернуть разговор своим ласковым "маленький путаник" он не посмел или не захотел отложить поднятые проблемы на потом, предложить вернуться к теме на другой день, на свежую голову, может быть они и сообразили бы ничего не оставлять в письменном виде. Но он уже был обожженным за недоносительство и решил, что нет у него иного выхода кроме как предложить им изложить все в письменном виде. Может, откажутся? Он спасал себя, знал, что он умный и не хотел прозябать ни в лагере за очередное "недоносительство", ни на задворках науки в какой-нибудь Тьмутаракании. Он шел напролом. Сильный, не дающий себя сломать, так ему казалось.
Господи, если бы тогда, в тот злополучный вечер, они бы все друг о друге знали...Если бы...
8. Из книги Сергея Кара-Мурзы "Советская цивилизация" (том II)
Я тут смотрел на своего дядю, Алексея Сергеевича Кара-Мурзу. Да, пришел с Колымы без зубов - часть выбили, часть выпала. Но он как будто понимал, как крутится колесо истории. И из-за того, что его самого это колесо зацепило, он и не подумал бы его ломать, сыпать песок в подшипник. Он считал разумным только улучшать и укреплять то, что мы имеем.
- Он меня приглашал к себе в апреле, в день рождения. К нему собирался странный народ - только мужчины. Даже домашние все в этот день уходили, включая его сыновей. Каждый приносил бутылку водки. Я не мог понять, по какому принципу собрались эти люди - писатели, академики, какие-то важные работники. Что-то их связывало, говорили они неравнодушно и откровенно. Потом он мне рассказал, что это за люди - да и из них кое-кто рассказывал, когда мне приходилось кого-нибудь провожать до дому подвыпившего.
- Осенью 1941 г. Алексей с редакцией фронтовой газетой помещался в с. Успенское, на берегу реки Москвы (там, где потом Ельцин упал с моста). Там отлогий берег, и туда сводили тех, кто вышел из окружения, с другого берега. Они сидели в ожидании вызова на допрос в особый отдел - особисты располагались в избах. После допроса всех сортировали - кого в строй, кого в трибунал - в зависимости от того, как человек вышел из окружения. Идеалом было выйти в форме, с документами и оружием. А дальше - варианты. Некоторые выходили в женском платье. Критическим признаком было наличие оружия. Пусть бы хоть и под юбкой, пусть без документов. А без оружия и форма, и партбилет не очень-то высоко ставились, все равно в штрафбат. Дядя Леша добывал, сколько мог, трофейных пистолетов, клал их в сумку и бродил между сидящими на берегу, высматривая знакомые лица. Знакомых у него было много - и студенты ИФЛИ, и строители метро, где он работал, и комсомольские работники. Им он совал пистолет, если у них не было оружия. Вот эти люди после войны договорились раз в год собираться у него на Мясницкой.
- Я на этих собраниях много чего наслушался. В целом, картина нашей жизни становилась гораздо сложнее, чем казалась нам, «просто живущим». Люди эти говорили в основном о тех подводных камнях, которые возникали при любом повороте потока нашей жизни. Это было интересно, потому что для меня так вопрос никогда не ставился ни в учебнике, ни в газетах. Тут за столом разыгрывались альтернативные пути нашей истории. Конечно, если бы я тогда занимался не химией, а тем, чем занимаюсь сегодня, я бы многое понял или хотя бы запомнил.