Октябрь 1941-го. Героям тыла
"Он говорил не торопясь, обстоятельно, иногда умолкая, чтобы свернуть и раскочегарить свою козью ножку.
От Москвы они шли ходко. Красным крестам всюду "зеленая улица". На станциях и полустанках люди провожали их долгими тяжелыми взглядами. У Петушков вдоль насыпи по мокрой траве бежали школьники. Увидели санитарный поезд - остановились, притихли. Пожилая женщина с коромыслом тоже остановилась, приставила козырьком руку к глазам. А за выходными стрелками человек в солдатской шинели, опираясь на костыли, снял шапку.
Удалов вздохнул:
- Видно, раны солдат болью отдаются в душе всего народа. А мы были пятые сутки в ездке, сперва вывозили раненых и детишек, потом обратно солдат везли, последним рейсом опять санитарный домой, в Горький, вели. Отдыхали, понятно, как придется. Все трое еле на ногах держались.Особенно изматывали дрова. Мы же теперь, сам знаешь, с угля на дрова перешли. А паровоз - он ведь прожорлив. За одну ездку от Горького до Петушков и обратно больше ста шестидесяти кубометров сжигаем. Попробуй перекидать их! И вот только отъехали от Владимира, слышу: за спиной грохнуло что-то. Оглянулся - помощник мой Вася Юрин на полу лежит. Лицо бледное, в испарине. "Что с тобой, Василий?" - спрашиваю. Он отвечает:"Ничего, дядя Саша. Это у меня от переутомления. Вот полежу маленько, и все пройдет".
Мне бы сразу врачей позвать,а я поверил, думал, и правда пройдет. Потом, конечно, сообразил, да поздно. Оторвался от своего окна, взглянул на него, а он совсем плох. Горлом кровь пошла. Остановил я поезд. Прибежал военврач третьего ранга, осмотрел, пульс прощупал, тут же велел положить Васю на носилки.
- Так больше его и не видел?
- Видел, в Горьком, когда его из вагона выносили. И час назад в железнодорожной больнице видел. Уже мертвого." А.С. Потехин, "31-й Особый".
От Москвы они шли ходко. Красным крестам всюду "зеленая улица". На станциях и полустанках люди провожали их долгими тяжелыми взглядами. У Петушков вдоль насыпи по мокрой траве бежали школьники. Увидели санитарный поезд - остановились, притихли. Пожилая женщина с коромыслом тоже остановилась, приставила козырьком руку к глазам. А за выходными стрелками человек в солдатской шинели, опираясь на костыли, снял шапку.
Удалов вздохнул:
- Видно, раны солдат болью отдаются в душе всего народа. А мы были пятые сутки в ездке, сперва вывозили раненых и детишек, потом обратно солдат везли, последним рейсом опять санитарный домой, в Горький, вели. Отдыхали, понятно, как придется. Все трое еле на ногах держались.Особенно изматывали дрова. Мы же теперь, сам знаешь, с угля на дрова перешли. А паровоз - он ведь прожорлив. За одну ездку от Горького до Петушков и обратно больше ста шестидесяти кубометров сжигаем. Попробуй перекидать их! И вот только отъехали от Владимира, слышу: за спиной грохнуло что-то. Оглянулся - помощник мой Вася Юрин на полу лежит. Лицо бледное, в испарине. "Что с тобой, Василий?" - спрашиваю. Он отвечает:"Ничего, дядя Саша. Это у меня от переутомления. Вот полежу маленько, и все пройдет".
Мне бы сразу врачей позвать,а я поверил, думал, и правда пройдет. Потом, конечно, сообразил, да поздно. Оторвался от своего окна, взглянул на него, а он совсем плох. Горлом кровь пошла. Остановил я поезд. Прибежал военврач третьего ранга, осмотрел, пульс прощупал, тут же велел положить Васю на носилки.
- Так больше его и не видел?
- Видел, в Горьком, когда его из вагона выносили. И час назад в железнодорожной больнице видел. Уже мертвого." А.С. Потехин, "31-й Особый".