"Харон"
глава 13 2/2
Сознание возвращалось с трудом, в точном соответствии со старым добрым «шаг вперед и два шага назад». Мысли путались и переплетались самым причудливым образом, сталкиваясь шершавыми краями и рассыпаясь на множество осколков. Лишь «шаги вперед и назад» высились монументальной глыбищей посреди хоровода хаотичных образов, скачущих в безумной феерии. Временами в этой россыпи кристаллизовались более-менее вменяемые соображения и вопросы.
«Кто я?», «Где я?»
Но внимание скатывалось с мыслей, словно прибой, с бесполезным упорством штурмующий прибрежные камни.
- Эк его приплющило то…
Знакомый голос. Ученый готов был поклясться, что уже не раз слышал этот густой солидный бас, но где и когда не смог бы ответить даже под страхом смерти.
- Да-а-а… - протянул второй голос. - Таких эффектов быть не должно, препарат проверен. По-видимому, снотворное облегчает переход, но отягощает пробуждение.
«Русов» - всплыло в памяти у Радюкина, словно кто-то раскрыл перед внутренним взором папку с личным делом. Сергей Русов, старший офицер «Пионера», по совместительству один из трех медиков в экипаже.
«Пионер»… Что такое «Пионер»?
- А с головой у него не того? - снова спросил бас.
- Физиологические реакции в норме. Сейчас должно отпустить. Все-таки наш ученый коллега - счастливый человек.
- Да уж, гляжу как его гнет и крутит - счастье просто писано на лице.
- Но он по крайней мере переждал … это… во сне.
Слово «сон» послужило своего рода триггером, спусковым крючком. Неожиданно восприятие обрело остроту и концентрацию, пробивая наваждение беспамятства, словно пленку льда на полынье.
- О, господи… - пробормотал Радюкин, обхватывая ватными ладонями гудящую голову. - Боже мой…
Судорожным, почти конвульсивным движением доктор перевернулся на бок, еще не понимая, где он и что с ним. Казалось, нажми руками чуть сильнее, и череп сплющится как пластилиновый. Радюкин торопливо сложил руки на груди, скрючившись в позе эмбриона. Он осознавал тело какими-то урывками, как будто машину у которой то включали, то отключали отдельные блоки.
- Я живой… - пробормотал он. - Я живой…
- Живой, живой, - заботливо уверил его Шафран, накрывая ученого теплым одеялом. - Сейчас еще пару пилюлек в желудок закинешь и вообще станешь как новый.
- Мы уже там? - спазмы челюстных мышц превратили вопрос в почти бессвязное подвывание, но Шафран понял.
- Да. Мы уже здесь.
- Как наш пациент? - спросил Крамневский.
- В целом в норме, - лаконично сообщил прошедший на мостик Русов, плотный мужчина среднего роста с роскошными «польскими» усами. - Хотя поначалу я думал, что легко не отделается. Странная и непредсказуемая реакция. Похоже, процесс переноса сложнее чем просто временная галлюцинация, и влияет не только на психику.
- Еще бы, - с этими словами Крамневский помимо собственной воли бросил быстрый взгляд на судовой хронометр. От воспоминания, что творилось со стрелками всего несколько часов назад, дрожь пробирала до костей.
Гидрофоны «Пионера» определили нужный конвой на расстоянии почти сотни миль, около девяти часов вечера. Постоянно сверяясь с акустиком и картой глубин, Крамневский плавной дугой вывел субмарину на параллельный курс, стараясь держаться на границе разнотемпературных слоев воды. Без малого три часа, которые понадобились, чтобы «поднырнуть» под основную группу транспортников, стоили каждому члену экипажа пары лет жизни. Светлаков одел на голову широкую матерчатую повязку - несмотря на охлаждение поста, пот градом катился по лбу. В уши, подобно визгу адских гарпий, ввинчивался хор винтов множества кораблей, и акустик ежесекундно ждал знакомых гулких хлопков, которые сопровождают разрывы глубинных бомб.
Когда вражеский ордер резко прибавил ходу и начал перестраиваться из вытянутой колонны в плотное каре, «Пионер» так же ускорился и, подобно призраку, поднялся из глубины, прижимаясь почти вплотную к днищу самого крупного транспорта.
Никто не мог сказать в точности, как «это» происходит, где пролегают границы портала, и как процесс влияет на технику и людей. Из допросов пленных следовало, что аппаратура и механика ведут себя весьма странно, а психика человека подвергается угнетению. Но сложить полноценную и внятную картину из разрозненных описаний не удалось. Похоже, каждый переносил путешествие между мирами по-своему. По собственной инициативе Егор Радюкин принял таблетку сильнодействующего снотворного. Он принял к сведению вежливое, но предельно однозначное предупреждение капитана-командира, и, несмотря на жгучее любопытство, предпочел не рисковать, проверяя сочетаемость «почтения» к морю и галлюцинаций перехода.
Судя по часам, на поверхности день клонился к закату. Доктор наук мирно спал в своей каюте-лаборатории, а на мостике… Оглядываясь назад, Крамневский не мог внятно вспомнить, что же там происходило и, главное, сколько времени заняло. У перехода не оказалось какого-то фиксированного, зримого начала, так же как не было и определенного финала. Просто в определенный момент с техникой и людскими душами начала твориться подлинная чертовщина. Зрение обретало искусственную, почти наркотическую глубину, и тогда Илион мог одним взглядом обозреть всю лодку, словно в рентгеновском свете. А в следующее мгновение на глаза опускалась серая пелена, периферийное зрение полностью исчезало, а показания приборов плясали как черные мушки. Когда акустик трагическим шепотом сообщил, что, судя по шумам, вражеский противолодочный корабль проходит под ними, на глубине пятисот метров, Крамневский решил, что все - на этом путешествие закончится. Идти по поверхности вслепую еще можно. Но плыть наугад в глубине, в окружении врагов - никогда.
И все же, они сумели. Невероятным образом, борясь с подступающим безумием и жуткими видениями - смогли.
Эффекты перехода прекратились так же внезапно, как и начались. А когда приборы показали, что у забортной воды резко сменился химический состав, Крамневский понял - «Пионер» перешел грань.
Будь это в книге или кинографе, здесь следовало бы описать классическую сцену радостного воодушевления и бодрого энтузиазма, но поскольку действие происходило по сути «в тылу врага», для подводников почти ничего не изменилось. Вокруг рыскали десятки неприятельских судов, а субмарина балансировала на самом краешке удачи, рискуя ежесекундным обнаружением - похоже, конвой ждали и казалось, от сотен винтов, яростно бичующих воду, сейчас вскипит сам океан. Выполняя почти зеркальное отражение маневра, приведшего лазутчиков к порталу, «Пионер» ушел на глубину и двинулся подальше от надводной суеты и морских путей.
За исключением тяжелого пробуждения Радюкина, все шло крайне успешно.
И очень тревожно. Слишком много непредвиденных осложнений, слишком много незапланированной удачи. А так не бывает - море всегда соблюдает баланс.
Проходили часы, субмарина шла строго на юг.
- Все чисто, винтов нет, - доложил акустик.
Крамневский снял трубку внутренней связи и нажал кнопку вызова. Ответили немедленно
- Мы готовы, - отозвался Александр Трубников, командир группы радиоэлектронной разведки. Вместе со своими подчиненными он заперся в своем отсеке, защищенном и экранированном от всех помех.
- Еще полчаса, - произнес Илион.
- Поняли.
«Пионер» сбавил ход до полного минимума, оставив ровно столько, чтобы сохранять нулевую плавучесть без балансировки балластными цистернами. На тридцать минут субмарина почти неподвижно зависла в толще воды, лениво шевеля лопастями винтов, как кашалот плавниками, прослушивая окружающий мир чуткими, внимательными ушами гидрофонов. Гудели бесчисленные шкафы функциометров, просчитывая каждый звук, идентифицируя его и сопоставляя с каталогом.
- Хрень какая-то, - с чувством сообщил, наконец. Светлаков. - Ничего не понимаю. Есть обычный фон, но он слабее нормы раза в два, как минимум. Океан словно вымер. Крупной живности нет вообще.
- Техника? - отрывисто спросил Илион. - Суда?
- Пусто, - уверенно отозвался акустик. - На все сто.
- Тогда начали.
- Отпускаем, - произнес по внутренней вязи голос Трубникова, и сразу же вслед за этим отточенное чутье Крамневского уловило мельчайшую дрожь, передавшуюся по корпусу.
«Пионер» нес три буксируемые антенны, размещенные в специальном контейнере за рубкой, каждая в своем собственном отсеке. Повинуясь командам электрических сигналов, раскрылись створки первого, и первый «поплавок» скользнул вверх, удерживаемый сложноставной упряжью из тросов и эластичных лент. Лебедка отматывала метр за метром, антенна поднималась к поверхности.
- Штормит, аккуратнее, - посоветовал акустик.
Почти тридцать минут понадобилось, чтобы осторожно вывести антенну к поверхности и провести проверку системы. Удивительно, но Крамневский нервничал едва ли не больше, чем во время перехода. Тогда не было времени на рефлексию и волнение, а сейчас решалась сама судьба рейда - имели ли смысл месяцы тяжелейших трудов и невероятный риск путешественников.
- Сейчас попробуем поискать на основных частотах, - сообщил Трубников. Илион не видел его, но хорошо представлял разведчика, склонившегося над экраном осциллографа - мастер эфира признавал только старую школу.
Снова потянулись минуты ожидания. Мало поймать чужую радиопередачу, нужно решить проблемы дискретизации, определить области наложения каналов, разгадать алгоритмы шифрования. Но недаром же «Пионер» нес тонны специального оборудования…
Крамневский обозрел командный мостик, задержался на бритом затылке рулевого, покрытом каплями пота. Все участники перед походом постриглись «под ежика», только Шафран, как обычно, холил окладистую бороду, уверяя, что в ней его сила и фортуна.
- Странно, - Трубников говорил почти виновато. - Ни любительских станций, ни развлекательных передач…
Почему то вспомнился давешний диалог с ученым, точнее момент с абстракцией за бортом. Илион подумал, что это странно - снаружи не просто какая-то другая география, там иной мир - воплощенная мечта поколений фантастов, подтверждение смелых гипотез отдельных физиков, пользующихся славой чудаков и маргиналов от науки. Но как все… обыденно! В глубине души командир ожидал чего-то необычного, фантазийного. И обманутое подсознание бунтовало, требуя зримого подтверждения, что они «там»
- Есть, - ликующий возглас ударил из телефонной трубки, словно молотком по уху. - Есть! Похоже, мощная станция на американском побережье. Хорошая, четкая передача.
Прождав минуту, Крамневский строго спросил:
- И что?
- Командир… - в голосе радиоразведчика звучало безмерное удивление и растерянность. - Это…Послушайте сами.
В микрофоне щелкнуло - Трубников переключил канал на внутреннюю передачу, и в телефонной трубке зазвучал голос другой вселенной. Он говорил по-английски, с неприятным, жестковатым акцентом, но с отменной дикцией и прекрасно поставленным стилем.
- …Феррик забыл про Беста - он перешел в иное измерение, в собственную вселенную, где не было ни времени, ни пространства - ничего, кроме грязных отвратительных зверей, наседающих под автоматный огонь, под огнеметы, под гусеницы его танка. Ноздри Феррика вдыхали аромат паленого мяса, приправленный острым запахом пороха. В уши бил грохот орудий, треск пулеметных очередей, рев двигателей, крики, хрипы и стоны. Плоть Феррика стала частью пулемета, из которого он палил. Очереди трассирующих пуль, казалось, вылетали из самой глубины его души; Феррик буквально чувствовал, как они впиваются в плоть зверосолдат, падающих перед его стволом, толчками выплескивающим свинцовое семя смерти. Сквозь броню танка он ощущал хруст костей под гусеницами.
Он бросил мимолетный взгляд на Беста: казалось, юный герой навек обручился с рычагами танка и с гашеткой пулемета. Лицо его было стальной маской крайней решимости. Голубые глаза сияли священной яростью и железным экстазом. На мгновение глаза Феррика встретились с глазами Беста. И в тот же миг они обручились священным союзом боевого братства. Их души слились на мгновение в величайшем порыве расового волеизъявления, вобрав и растворив в себе танк - их совокупный орган возмездия. Все это длилось лишь мгновение, так что ни Феррик, ни Бест, ни на миг не отвлеклись от своей священной и героической работы. Тысячи тысяч актов величайшего героизма демонстрировали ежесекундно ратники, увлекаемые вперед могучим зовом здоровой евгеники, истинно человеческим фанатизмом и трансцендентной славой. Моторциклисты в черных куртках неслись навстречу раскаленным от непрерывной стрельбы стволам противника, дробя смердящие ноги зверосолдат, давя их колесами своих стальных скакунов, убивая их десятками, в то время как вражеские пули рвали на части героическую плоть воинов…*
- Что это? - спросил Крамневский в никуда, понимая, что ответа не будет. И все же ему ответили.
- По-моему, ответ очевиден, - сказала трубка знакомым голосом и Илион вспомнил, что лаборатория ученого так же подключена к общей сети. Наверняка Радюкин уже пришел в себя и слушал радио вместе с командиром.
- Очевидно, - повторил доктор наук. - Это культура.
*Здесь приводен (с некоторыми изменениями) отрывок из книги «Железная мечта» («The Iron Dream») Нормана Спинрада (1972г.).
Сознание возвращалось с трудом, в точном соответствии со старым добрым «шаг вперед и два шага назад». Мысли путались и переплетались самым причудливым образом, сталкиваясь шершавыми краями и рассыпаясь на множество осколков. Лишь «шаги вперед и назад» высились монументальной глыбищей посреди хоровода хаотичных образов, скачущих в безумной феерии. Временами в этой россыпи кристаллизовались более-менее вменяемые соображения и вопросы.
«Кто я?», «Где я?»
Но внимание скатывалось с мыслей, словно прибой, с бесполезным упорством штурмующий прибрежные камни.
- Эк его приплющило то…
Знакомый голос. Ученый готов был поклясться, что уже не раз слышал этот густой солидный бас, но где и когда не смог бы ответить даже под страхом смерти.
- Да-а-а… - протянул второй голос. - Таких эффектов быть не должно, препарат проверен. По-видимому, снотворное облегчает переход, но отягощает пробуждение.
«Русов» - всплыло в памяти у Радюкина, словно кто-то раскрыл перед внутренним взором папку с личным делом. Сергей Русов, старший офицер «Пионера», по совместительству один из трех медиков в экипаже.
«Пионер»… Что такое «Пионер»?
- А с головой у него не того? - снова спросил бас.
- Физиологические реакции в норме. Сейчас должно отпустить. Все-таки наш ученый коллега - счастливый человек.
- Да уж, гляжу как его гнет и крутит - счастье просто писано на лице.
- Но он по крайней мере переждал … это… во сне.
Слово «сон» послужило своего рода триггером, спусковым крючком. Неожиданно восприятие обрело остроту и концентрацию, пробивая наваждение беспамятства, словно пленку льда на полынье.
- О, господи… - пробормотал Радюкин, обхватывая ватными ладонями гудящую голову. - Боже мой…
Судорожным, почти конвульсивным движением доктор перевернулся на бок, еще не понимая, где он и что с ним. Казалось, нажми руками чуть сильнее, и череп сплющится как пластилиновый. Радюкин торопливо сложил руки на груди, скрючившись в позе эмбриона. Он осознавал тело какими-то урывками, как будто машину у которой то включали, то отключали отдельные блоки.
- Я живой… - пробормотал он. - Я живой…
- Живой, живой, - заботливо уверил его Шафран, накрывая ученого теплым одеялом. - Сейчас еще пару пилюлек в желудок закинешь и вообще станешь как новый.
- Мы уже там? - спазмы челюстных мышц превратили вопрос в почти бессвязное подвывание, но Шафран понял.
- Да. Мы уже здесь.
- Как наш пациент? - спросил Крамневский.
- В целом в норме, - лаконично сообщил прошедший на мостик Русов, плотный мужчина среднего роста с роскошными «польскими» усами. - Хотя поначалу я думал, что легко не отделается. Странная и непредсказуемая реакция. Похоже, процесс переноса сложнее чем просто временная галлюцинация, и влияет не только на психику.
- Еще бы, - с этими словами Крамневский помимо собственной воли бросил быстрый взгляд на судовой хронометр. От воспоминания, что творилось со стрелками всего несколько часов назад, дрожь пробирала до костей.
Гидрофоны «Пионера» определили нужный конвой на расстоянии почти сотни миль, около девяти часов вечера. Постоянно сверяясь с акустиком и картой глубин, Крамневский плавной дугой вывел субмарину на параллельный курс, стараясь держаться на границе разнотемпературных слоев воды. Без малого три часа, которые понадобились, чтобы «поднырнуть» под основную группу транспортников, стоили каждому члену экипажа пары лет жизни. Светлаков одел на голову широкую матерчатую повязку - несмотря на охлаждение поста, пот градом катился по лбу. В уши, подобно визгу адских гарпий, ввинчивался хор винтов множества кораблей, и акустик ежесекундно ждал знакомых гулких хлопков, которые сопровождают разрывы глубинных бомб.
Когда вражеский ордер резко прибавил ходу и начал перестраиваться из вытянутой колонны в плотное каре, «Пионер» так же ускорился и, подобно призраку, поднялся из глубины, прижимаясь почти вплотную к днищу самого крупного транспорта.
Никто не мог сказать в точности, как «это» происходит, где пролегают границы портала, и как процесс влияет на технику и людей. Из допросов пленных следовало, что аппаратура и механика ведут себя весьма странно, а психика человека подвергается угнетению. Но сложить полноценную и внятную картину из разрозненных описаний не удалось. Похоже, каждый переносил путешествие между мирами по-своему. По собственной инициативе Егор Радюкин принял таблетку сильнодействующего снотворного. Он принял к сведению вежливое, но предельно однозначное предупреждение капитана-командира, и, несмотря на жгучее любопытство, предпочел не рисковать, проверяя сочетаемость «почтения» к морю и галлюцинаций перехода.
Судя по часам, на поверхности день клонился к закату. Доктор наук мирно спал в своей каюте-лаборатории, а на мостике… Оглядываясь назад, Крамневский не мог внятно вспомнить, что же там происходило и, главное, сколько времени заняло. У перехода не оказалось какого-то фиксированного, зримого начала, так же как не было и определенного финала. Просто в определенный момент с техникой и людскими душами начала твориться подлинная чертовщина. Зрение обретало искусственную, почти наркотическую глубину, и тогда Илион мог одним взглядом обозреть всю лодку, словно в рентгеновском свете. А в следующее мгновение на глаза опускалась серая пелена, периферийное зрение полностью исчезало, а показания приборов плясали как черные мушки. Когда акустик трагическим шепотом сообщил, что, судя по шумам, вражеский противолодочный корабль проходит под ними, на глубине пятисот метров, Крамневский решил, что все - на этом путешествие закончится. Идти по поверхности вслепую еще можно. Но плыть наугад в глубине, в окружении врагов - никогда.
И все же, они сумели. Невероятным образом, борясь с подступающим безумием и жуткими видениями - смогли.
Эффекты перехода прекратились так же внезапно, как и начались. А когда приборы показали, что у забортной воды резко сменился химический состав, Крамневский понял - «Пионер» перешел грань.
Будь это в книге или кинографе, здесь следовало бы описать классическую сцену радостного воодушевления и бодрого энтузиазма, но поскольку действие происходило по сути «в тылу врага», для подводников почти ничего не изменилось. Вокруг рыскали десятки неприятельских судов, а субмарина балансировала на самом краешке удачи, рискуя ежесекундным обнаружением - похоже, конвой ждали и казалось, от сотен винтов, яростно бичующих воду, сейчас вскипит сам океан. Выполняя почти зеркальное отражение маневра, приведшего лазутчиков к порталу, «Пионер» ушел на глубину и двинулся подальше от надводной суеты и морских путей.
За исключением тяжелого пробуждения Радюкина, все шло крайне успешно.
И очень тревожно. Слишком много непредвиденных осложнений, слишком много незапланированной удачи. А так не бывает - море всегда соблюдает баланс.
Проходили часы, субмарина шла строго на юг.
- Все чисто, винтов нет, - доложил акустик.
Крамневский снял трубку внутренней связи и нажал кнопку вызова. Ответили немедленно
- Мы готовы, - отозвался Александр Трубников, командир группы радиоэлектронной разведки. Вместе со своими подчиненными он заперся в своем отсеке, защищенном и экранированном от всех помех.
- Еще полчаса, - произнес Илион.
- Поняли.
«Пионер» сбавил ход до полного минимума, оставив ровно столько, чтобы сохранять нулевую плавучесть без балансировки балластными цистернами. На тридцать минут субмарина почти неподвижно зависла в толще воды, лениво шевеля лопастями винтов, как кашалот плавниками, прослушивая окружающий мир чуткими, внимательными ушами гидрофонов. Гудели бесчисленные шкафы функциометров, просчитывая каждый звук, идентифицируя его и сопоставляя с каталогом.
- Хрень какая-то, - с чувством сообщил, наконец. Светлаков. - Ничего не понимаю. Есть обычный фон, но он слабее нормы раза в два, как минимум. Океан словно вымер. Крупной живности нет вообще.
- Техника? - отрывисто спросил Илион. - Суда?
- Пусто, - уверенно отозвался акустик. - На все сто.
- Тогда начали.
- Отпускаем, - произнес по внутренней вязи голос Трубникова, и сразу же вслед за этим отточенное чутье Крамневского уловило мельчайшую дрожь, передавшуюся по корпусу.
«Пионер» нес три буксируемые антенны, размещенные в специальном контейнере за рубкой, каждая в своем собственном отсеке. Повинуясь командам электрических сигналов, раскрылись створки первого, и первый «поплавок» скользнул вверх, удерживаемый сложноставной упряжью из тросов и эластичных лент. Лебедка отматывала метр за метром, антенна поднималась к поверхности.
- Штормит, аккуратнее, - посоветовал акустик.
Почти тридцать минут понадобилось, чтобы осторожно вывести антенну к поверхности и провести проверку системы. Удивительно, но Крамневский нервничал едва ли не больше, чем во время перехода. Тогда не было времени на рефлексию и волнение, а сейчас решалась сама судьба рейда - имели ли смысл месяцы тяжелейших трудов и невероятный риск путешественников.
- Сейчас попробуем поискать на основных частотах, - сообщил Трубников. Илион не видел его, но хорошо представлял разведчика, склонившегося над экраном осциллографа - мастер эфира признавал только старую школу.
Снова потянулись минуты ожидания. Мало поймать чужую радиопередачу, нужно решить проблемы дискретизации, определить области наложения каналов, разгадать алгоритмы шифрования. Но недаром же «Пионер» нес тонны специального оборудования…
Крамневский обозрел командный мостик, задержался на бритом затылке рулевого, покрытом каплями пота. Все участники перед походом постриглись «под ежика», только Шафран, как обычно, холил окладистую бороду, уверяя, что в ней его сила и фортуна.
- Странно, - Трубников говорил почти виновато. - Ни любительских станций, ни развлекательных передач…
Почему то вспомнился давешний диалог с ученым, точнее момент с абстракцией за бортом. Илион подумал, что это странно - снаружи не просто какая-то другая география, там иной мир - воплощенная мечта поколений фантастов, подтверждение смелых гипотез отдельных физиков, пользующихся славой чудаков и маргиналов от науки. Но как все… обыденно! В глубине души командир ожидал чего-то необычного, фантазийного. И обманутое подсознание бунтовало, требуя зримого подтверждения, что они «там»
- Есть, - ликующий возглас ударил из телефонной трубки, словно молотком по уху. - Есть! Похоже, мощная станция на американском побережье. Хорошая, четкая передача.
Прождав минуту, Крамневский строго спросил:
- И что?
- Командир… - в голосе радиоразведчика звучало безмерное удивление и растерянность. - Это…Послушайте сами.
В микрофоне щелкнуло - Трубников переключил канал на внутреннюю передачу, и в телефонной трубке зазвучал голос другой вселенной. Он говорил по-английски, с неприятным, жестковатым акцентом, но с отменной дикцией и прекрасно поставленным стилем.
- …Феррик забыл про Беста - он перешел в иное измерение, в собственную вселенную, где не было ни времени, ни пространства - ничего, кроме грязных отвратительных зверей, наседающих под автоматный огонь, под огнеметы, под гусеницы его танка. Ноздри Феррика вдыхали аромат паленого мяса, приправленный острым запахом пороха. В уши бил грохот орудий, треск пулеметных очередей, рев двигателей, крики, хрипы и стоны. Плоть Феррика стала частью пулемета, из которого он палил. Очереди трассирующих пуль, казалось, вылетали из самой глубины его души; Феррик буквально чувствовал, как они впиваются в плоть зверосолдат, падающих перед его стволом, толчками выплескивающим свинцовое семя смерти. Сквозь броню танка он ощущал хруст костей под гусеницами.
Он бросил мимолетный взгляд на Беста: казалось, юный герой навек обручился с рычагами танка и с гашеткой пулемета. Лицо его было стальной маской крайней решимости. Голубые глаза сияли священной яростью и железным экстазом. На мгновение глаза Феррика встретились с глазами Беста. И в тот же миг они обручились священным союзом боевого братства. Их души слились на мгновение в величайшем порыве расового волеизъявления, вобрав и растворив в себе танк - их совокупный орган возмездия. Все это длилось лишь мгновение, так что ни Феррик, ни Бест, ни на миг не отвлеклись от своей священной и героической работы. Тысячи тысяч актов величайшего героизма демонстрировали ежесекундно ратники, увлекаемые вперед могучим зовом здоровой евгеники, истинно человеческим фанатизмом и трансцендентной славой. Моторциклисты в черных куртках неслись навстречу раскаленным от непрерывной стрельбы стволам противника, дробя смердящие ноги зверосолдат, давя их колесами своих стальных скакунов, убивая их десятками, в то время как вражеские пули рвали на части героическую плоть воинов…*
- Что это? - спросил Крамневский в никуда, понимая, что ответа не будет. И все же ему ответили.
- По-моему, ответ очевиден, - сказала трубка знакомым голосом и Илион вспомнил, что лаборатория ученого так же подключена к общей сети. Наверняка Радюкин уже пришел в себя и слушал радио вместе с командиром.
- Очевидно, - повторил доктор наук. - Это культура.
*Здесь приводен (с некоторыми изменениями) отрывок из книги «Железная мечта» («The Iron Dream») Нормана Спинрада (1972г.).