Энрон и будущее
1. Первое и главное, что так и не поняли исследователи и даже Кара Эллисон, беззаветно преданная корпоративной культуре:
История Энрона - не про Энрон; это история про всех нас.
Следует различить эмпирический материал и исторические события. Эмпирический материал сопоставим с другим эмпирическим материалом. Это факт(ы) среди других фактов. Исторические события необратимо меняют нас самих. Меняется субъект, который обнаруживает, отличает, распознает факты. Это вехи, маркирующие поворот либо решающее качественное изменение истории.
Станет ли нечто вехой - зависит и от установки того, кто отмечает вехи и выделяет факты, и от контекста, причем контекст и поворот в мышлении соединены циклопричинными отношениями.
История Энрона не является каким-либо очередным «происшествием». Она доводит до абсурда и максимального ускорения всю современность. Не уразумев, что произошло, что привело к этому, мы никогда не сделаем следующий шаг.
События с закладными в «большой четвёрке» (big 4) - лишнее доказательство: нет (ещё) никакого «пост-энроновского мира», про который любят рассуждать. Никого ничему не научила история «Артур Андерсон», которая в результате Энрона привела к превращению big 5 в big 4.
Мы еще живём в мире, в котором ещё «есть» (продолжается) Энрон.
В.А. Лефевр замечал, что предмет исследования влияет на исследователя. Он подспудно полагал, что мы всё же можем совершить «брехтовский» переход в восприятии и дистанцироваться от «предмета». Но когда речь идёт об историческом событии, наивно надеяться на собственную способность к остранению: предмет и есть неоконченный контекст; мы принадлежим тому миру, в котором продолжается Энрон; мы сформированы им; мы частично являемся его продуктом.
2. Методический ход. Каким языком мы можем говорить обо всем произошедшем? Грубо - есть всего лишь два пути: заимствовать чужой язык либо изобрести свой. Но реальное историческое событие потому и является историческим, что дает нам третий путь - собственный язык события.
(Безусловно, Хайдеггер понимал это, и поэтому уже предожил некий «язык События», настолько общий, насколько это вообще возможно в пределах существующего языка. Но этот язык не зафиксирован, и его наличие не отрицает внутренних изменений в нём, включая те, которые приносит нам история, - то есть само Событие).
3. Что имеется в виду под «всем произошедшем»? О чем вообще мы говорим? Затруднение подстерегает уже здесь: невероятная, безумная смесь из организационных моделей, эмоций, страстей, правонарушений, управленческих действий, характеров, психологических портретов и сугубо экономических провалов - ни один элемент нельзя изъять, чтобы не утратить полноты картины. Энрон - жизнь в миниатюре, в нем было всё.
Но слово «жизнь» здесь крайне поверхностно и явно не совпадает с риккертовским понятием. Дело в том, что «жизнь» в данном случае непрерывно и всё сильнее ускорялась, так что поменялась сама природа «жизни» - идёт ли речь о социальном, антропологическом, экономическом или любом другом ее измерении.
Энрон создал систему непрекращающегося забега в будущее, займов у будущего, приближения и втягивания будущего в настоящее.
4. Итак, мы не сможем определить предмет рассмотрения традиционным образом. Нужно рассматривать «Энрон до предметизации» как целое - только тогда возможно понимание. Мы имеем дело с неким «это», а не с одной из сотен других крупных организаций или организационных структур, поскольку ни одна из них ни до, ни после «этого» не предъявила такой скорости существования, такой ослепительной силы проектного, конструктивного мышления и такого стремительного разрушения. Речь не о каких-либо количественных характеристиках, а о кульминации современности.
Конгрессмен Дж. Дингелл (протокол слушаний подкомитета по контролю и расследованиям комитета энергетики и торговли Конгресса 7 февраля 2002 г.) дал нам удивительно точные слова, видимо, тоже столкнувшись с неопределимостью «этого»: sorry mess - что-то наподобие: прискорбный хаос, прискорбная грязь.
5. Схематично отношение к будущему в случае Энрона можно разложить на ряд фаз (при выборе другой призмы рассмотрения он может быть другим):
Будущее чего-то как предмет заботы, «имения-дела-до» (в смысле Хайдеггера) → Будущее чего-то как самостоятельный предмет коллективной интенциональности (Сёрль) среди других предметов → Будущее в целом как самостоятельный предмет коллективной интенциональности → Будущее как объект проектирования и конструирования → Будущее как ресурс для извлечения чего-либо в настоящее: знаний, социальных действий, прибылей и т.п. → Будущее как инструмент изменений настоящего → Будущее как финансовый инструмент.
Ирония состоит в том, что на последней стадии будущее превращается в «инструмент второго порядка», самый обобщенный и абстрактный рычаг коллективного действия, инструмент инструментов - в силу природы денег. Выражение «торговать будущим» следует понимать буквально. Опцион составляется по поводу будущих действий, но сам опцион является фрагментом будущего, спроецированным в настоящее.
Вот почему уместно вспомнить «забегание» из констант несобственного существования Dasein у Хайдеггера. В современности оно само становится наглядным и реализуемым в виде инструмента.
«Забегание» сплавляется воедино с подручностью вещи-инструмента (пар. 15 БиВ). Хайдеггер был еще слишком осторожен, и то, что выглядело в его работе как аналитически выделенные черты Dasein, само по себе осуществлено как программа и доведено до подручного сущего.
Еще в начале прошлого века невозможно было представить степень инструментальности, внутри которой мы находимся сейчас. Исключений не осталось: всё стало инструментом. Если так, то будущее утратило свою будущность за счет прямого инструментального доступа к нему. Показательно последнее изобретение Энрона - опционы на погодные условия: способ управления финансовыми рисками, связанными с климатом, для чувствительных к погоде отраслей.
6. Многое воспринимается иначе через личную драму Дж. Скиллинга. Все его обстоятельства, от самоубийства лучшего друга до смерти сына, невозможно и не нужно устранять из контекста. «Действительно трагическая фигура», говорит Бетани МакЛин. В центре и не могло быть никого другого, потому что сам Скиллинг культивировал забег в будущее. «Каждый год, каждую неделю, каждый день [в Энроне] ты должен приходить с новой идеей…»
Фастоу наращивал темп извлечения прибыли, Скиллинг наращивал темп поглощения будущего - но деятельность Фастоу была бы невозможна в другой среде. Кара Эллисон по поводу несопоставимых сроков в приговорах: «Минюст нянчился с Фастоу, чтобы получить Скиллинга». Но нужные показания Фастоу фактически были даны только в 2006 году, причем в издевательской форме («Со всем должным уважением, Ваши ответы выглядят заготовленными». - «Со всем должным уважением, Ваши вопросы тоже выглядят заготовленными»). Поэтому они немыслимы друг без друга, и оба они немыслимы без К. Лэя, а он немыслим вне своего контекста, то есть «современности».
В чем источник трагедии? Некто не справляется с событиями, которые сам вызвал или заложником которых стал. Безусловно, «Энрон» запустил такое множество процессов, что справиться с ними оказался не способен ни один регулятор, ни один институт и тем более ни один человек. Будущее прокатилось по всем, реализовав все возможные риски.
И это не то антиципированное будущее, которое должно наступить, а уже совершенно другое: то, что фрагментарно вторгается в настоящее, рассекает его, оставляет следы, разрезы. Как сказывается извлечённое хайдеггеровским поставом будущее внутри воспринимаемого исторического текущего момента? Оно делит, разбрасывает части (социальной) реальности. Ср., например, у Ж. Делёза: «Он [рынок] не универсализирует, не гомогенизирует, это фантастическое производство богатства и нищеты» («Диалоги», С. 220).
«Общество контроля» Делёза - Фуко здесь тем более уместно, что оно исходно напрямую связано с ускорением, с достижением моментальности взаимодействий: «Контроль осуществляется через краткосрочные операции и молниеносные прибыли, но вместе с тем он непрерывен и безграничен» (С. 232). Энрон строил это общество и был его великолепным механизмом. Другое дело, что сам этот вид пронизывающего контроля вызвал на свет принципиально неконтролируемое и обернулся беззащитностью перед ограничениями настоящего. Наступил перегрев настоящего, который уничтожил (локальный) источник контроля и источник ускорения процессов.
Что делает Энрон с современностью как таковой? Стремится поставить под контроль, затем стремится поставить под контроль будущее; приближает его, втягивает в настоящее, ускоряет это движение, и ускоряет до тех пор, пока Клиффорд Бакстер не пишет известную записку («там, где была великая гордость, больше ничего не осталось»), заряжает револьвер 38 калибора и стреляет себе в правый висок.
7. По Левинасу, наше единственное отношение с будущим - это отношение со смертью. «Смерть никогда не теперь» («Время и Другой», С. 71). В «теперь» же дело обстоит так: «Если отвлечься от всякой связи с будущим и прошлым, то субъект оказывается навязан самому себе, и притом в самой свободе своего настоящего. Его одиночество изначально не в том, что он беспомощен, а в том, что он предоставлен на растерзание самому себе, вязнет в себе. Это и есть материальность. (…) Мир предлагает субъекту соучастие в акте-существования, а именно пользование, и, следовательно, позволяет ему существовать в отдалении от себя» (С. 63-64). Будущее, приносимое смертью, не есть время, - это «ничейное будущее», которое мы не можем присвоить. Связь с будущим осуществляется только через ситуацию встречи лицом к лицу с Другим (С. 80-81).
Совершим предельный переход: устремим элементы этого рассуждения к экстремумам. Что, если мир оказывается взят в деятельности практически целиком («осваивается» и доступен для изменений); что, если отдаление от себя таким образом становится исчезающее мало (иллюзия всевластия: «я могу изменить этот мир», «я меняю этот мир», «я и есть сейчас этот мир»); и что, если Другие оказываются вовлечены в эту деятельность в качестве ее элементной базы - поглощены и учтены? Будет ли это означать, что нам «отдано на растерзание» настоящее как таковое? «Я - это Энрон», говорит Скиллинг в изложении Бетани МакЛин. «И мы пытаемся изменить мир» - финальная фраза Скиллинга в обзорном рекламном видео.
Легко понять, что в таком случае никакой встречи с Другим не происходит, и таким образом ликвидируется всякое будущее, которое еще не поступило в распоряжение, не извлечено в безмерно расширяющееся настоящее.
И в лице Кл. Бакстера оказалось осуществлено будущее, которое Энрон стремился получить прямо сейчас.
Рикёр говорит о нарративной незавершенности жизни. Однако коллективный нарратив в случае извлечения будущего (постава) превращается в многократный пересказ. Он завершен в смысле «конца истории». Конец истории осуществляется и поддерживается деятельностью. Мы находимся в нём (А. Кожев). Само состояние завершения может длиться сколь угодно долго - это безвременье (Хайдеггер).
Тогда что за «новую идею» затребует постав? Это новая идея о переработке и ускорении пересказа уже рассказанной истории, то есть идея по поводу дериватива. Основной вопрос для неё: как еще быстрее выполнить то же самое? Как еще быстрее опознавать, извлечь и использовать возможности?
Деривативы и есть сердце Энрона. Только так можно использовать будущее. Главное, что высвечено внутри этой «прискорбной суеты» - изменение коллективного поведения, интенсификация, которая уничтожает и перестраивает его на ходу (внедренный в компании процесс взаимной оценки - PRC - демонстрирует это наглядно); рождение коллективного дериватива деятельности как таковой.
8. Допустим, мне доступно некое знание о предстоящем событии, тогда как другому оно недоступно. Я перестраиваю свою деятельность с учетом этого знания. Я опережаю другого. Но значит ли это, что я нахожусь в неком будущем? Нет: я действую сейчас, так же, как и другой. Я могу действовать быстрее, и скорость выступает определенным измерением представлений о будущем в настоящее. Но будущее не наступило для меня - ровно так же, как и для другого. Однако своей деятельностью я преобразовал возможное будущее другого. Более того: я действовал именно для того, чтобы это будущее было преобразовано. Возможность отнята потому, что она усмотрена (распознана) мной как возможность. В том будущем, которое могло наступить, следующие возможности могли быть другими.
Теперь представим, что речь о бинарных возможностях или возможностях с конечным числом вариантов выбора (или А, или Б, или В), и всё отношение к будущему свелось к этому целенаправленному опережающему вычитанию всех возможностей, в том числе у самого себя будущего. Я стремлюсь в таком случае заранее вычерпать все возможности (и А, и Б, и В), создав некую имитацию полного пространства будущих вариантов уже в настоящем. Тогда поведение Другого в нём будет в меру моих ресурсов поставлено под контроль. Это хедж. Простейший способ, каким мы можем контролировать будущее, - хеджировать все стратегии собственных действий.
Здесь тот, с кем я имею дело, уже не есть Другой, а отрицательный Другой, Другой, который не состоится. Сам Другой сохраняет свою волю, но я никогда не вступаю и принципиально не могу вступить с ней, этой самостоятельной волей, в контакт. Она и есть то, что я стремлюсь исключить, забрав поле для ее реализации.
Так происходит разделение настоящего: зона «эмуляции будущего» на созданной мной платформе контроля (Делёз) - и зона отсечения, отказа, исключения (Агамбен).
Но что за контроль здесь имеется в виду? Его можно называть контролем над будущим весьма условно, потому что, еще раз, речь не о том будущем, которое наступит завтра. Мы контролируем нечто другое, сам разрез настоящего. Однако разрезая его, мы действуем именно за счет будущего.
В повседневной реальности, однако, мы все действуем за счет будущего в разной мере, и поэтому левинасовское «свершение времени» случается лишь как единичная синхронизация.