unconditionally guaranteed
В городе остались самые сильные. Ну или выносливые. Те, которые могли ещё, ещё держались, кто по инерции, кто по дурости, кто вообще по невыясненным обстоятельствам. Самые сильные... хотя закон силы устарел, и следовать ему перестало быть заслугой и делом чести, этакий партийный долг перед Вселенной, который ей совершенно ни к чему, надуманное обязательство, следствие коллективного заблуждения. Напряжение достигло максимальной отметки, и только эти способны были находиться в городе. Пружинами, штопорами, вертелись, прыгали, ввинчивались.
Один человек пришёл домой, заговорил с дверью, а она от испуга его ударила и прищемила руки. Больше он её не открывал, очень боялся.
Другой человек пришёл домой, сказал жене: "Нам не хватает доверия". Она пошла купила дверь, закрылась и больше не выходила.
Ещё один человек всегда держал свою дверь открытой, а когда поставил замки - сошёл с ума и вышел в окно.
В тот день М. проснулся каким-то съёжившимся, почти с тем же мысленным хламом, что наполнял его предыдущий день. Отключиться-переключиться во сне не удалось, потоки из центра Вселенной не ощущались, волны расходились в разные стороны. Заснул утром ни туда, ни сюда, мимо. Снова эти сны, в течение продолжительного времени каждую ночь эти никчёмные сны, вариации на одну и ту же тему. Людскую, человечью, тупиковую.
Сознание по-неприятному сузилось, заземлилось, детали стали выпирать, черты лиц прохожих виделись резкими, впивались в зрачки, движения будто происходили отдельно от объектов, которые их совершали.
Некоторые мысли в комплекте с чувствами, не свойственными его сущности, одолевали М. всё сильнее. Дыхание сбивалось, останавливалось на недовдохе, - как новорожденный, снова, да - он только недавно научился дышать, либо воздух еле выходил на выдохе, словно забывшись.
Чувствуя это многое, лишнее, путающее, сбивающее, ему казалось, что он человечится, чего совсем не хотел... Незачем ему так. Всё это так быстро надоедает, так быстро отвращает. И не стоит того, чтобы становиться увечным, увенчанным терновым венцом... Через тернии в землю, грызть науку сосуществования, взращивая чувство родства по признаку принадлежности к одному биологическому виду, налаживать выгодные связи, пригвождая себя к крестам, которые каждый сам себе поставил, начиняя себя условиями и причинами, строя и засоряя углы и сердцевину, трепеща от страха потерять собственное ядро, внедрившись...
Надевать лицо, быть персоной, личностью, назвать себя, привязаться к понятиям, привязать себе хвосты, разложиться по полкам, реализовывать-сбывать себя, отстаивать право обладания и принадлежности, привлекать внимание...
Он бы не променял вибрирующую многослойность на многословность. Пусть иногда и засоряются отдельные слои - их легче чистить, чем выброшенные буквы и звуки, которые неизвестно где и с кем остаются, которые не сыщешь.
Они были заняты игрой, правила которой до конца никто не знал, страсти переполняли и захватывали, азарт застилал взгляд, их руки и глаза шарили вслепую... Главное - у них имелись условия и определенность. Они знали, когда чей ход и выход.
- Я ненавижу ваши игры.
- Давай поиграем в твою, скажи условия.
- Именно условия мне и отвратительны - ваши, мои, любые.
- Ну ты и хрен, что ты за... кто ты такой?
- Никто. Я пошёл, а вы приходите.
- Ты нам не нужен такой, проваливай!
*
Трогать середину лба и точку между глазами ни к чему. Умывая руки чистой водой, не отмыться. Мозг работает постоянно и очень напряжённо, работает вместо мотора внутри, когда душа не в теле, а вокруг него, и ты сам не тело, а то, что вокруг него, или ты сам уже стал небом и льёшься на людей и существ сверху. Им не надо уже ничего, им не надо уже никого, им не надо.
И в зеркале всегда отражался не ты, а другой. Тот, другой, он в вечности не застыл.
Сны как сорванный момент, когда тот, что вне тела, взрывается. Разрыв на плёнке, память разрыта, глаза широко раскрыты.
Вокруг разговоры, все разговоры о том, что должно быть дело. Если они видят, как ты молчишь, они видят в тебе нехотение дела, бесполезность, непригодность. Дело является прогрессом, ввинчиваешься, мусоришь, смотришь вне, двигаешь ляжками или пляшешь, плачешь и платишь. Они считают, что бешеные пляски продвигают сущностей дальше.
По сути, они все посторонние, строят здания из тел под землей, друг на друге. И танцуют, забавляясь и забываясь.
Вы молчите - внутри крик сплошной, адский крик. Вы ничего не умеете, вы больны. Вы хотите домой - у вас нет аппарата. Они ходят, вы не умеете, у вас вместо тела мясо, неподъёмный кусок.
Один человек пришел к другому и говорил ему всю ночь о молчании. Тот же ему в ответ - про мочалки. И так всегда, до тех пор, пока они оба не умерли. Они говорят: молчи, молчи, ты говоришь не то, не о том, твой рот как искривившаяся дыра, молчи, молчи, всё не о том говоришь, молчи всегда, и закройся, или ври, заройся. Ты никому не нужен такой подлинник, тебя съедят на полдник, вырезав по кускам. Мы не такие, потому мы так милы друг другу, мы оголяем тела, у нас нет оголенных нервов, мы движущиеся поезда тел, вокруг туман и ничего не видно, зато у нас горят огни, по ним нас встречают каждый день. Молчи, ты говоришь не о том, о чем надо, есть красота человека, человек красив помадой, картинкой, ещё он хорошо играет в игры, умеет убивать множеством способов и с утра до ночи стирать глаза.
Мы тоже больны, но почему-то другой болью.