©realconspiracy: Письмо русского деревенщины об азиатской политике // Русь. 1884. № 13 (1 июля).
. Не мог не позаимствовать у коллеги этот материал, ибо насущность вопроса о "великом европейском политик", как мне видится, стала вновь значительной.
Глиняные приобретения *)
Письмо русского деревенщины об азиатской политике
*) Помещая эту статью талантливого автора, мы заранее оговариваем, что во многом не согласны с нею и предполагаем посвятить затронутому ею вопросу несколько слов в следующем или в одном из следующих №№ «Руси». Ред.
Мерв окружен со всех сторон
пустынными степями; с севера,
запада и востока пустыня эта
песчана в бесплодна.
(Из описания Мерва)
Каюсь перед вами, что мне, в моей политической наивности, всегда казалось, что английские писатели, туристы, государственные люди нарочно дразнят нас мнимыми для них опасностями наших завоеваний в Средней Азии, нарочно завлекают нас там все в новые и новые предприятия, ловко отвлекая наши взоры от тех действительно опасных им и действительно для них интересных уголков, где они в это время обделывают втихомолку свои делишки. Мы лезем с одушевлением все вперед и вперед, утопая все глубже и глубже в разных Каракумских песках, теряясь все далее и далее в непочатой дичи азиатских пустынь, - а европейские политики, вроде покойного Биконсфильда или Бисмарка, должно быть, в это время потирают свои многоопытные руки, созерцая эту отвлекающую избытки крови фонтанель, поставленную к затылку Россия так кстати для их интересов собственными нашими российскими руками.
Я не знаю, имел ли когда случай великий маг европейской политики - железный канцлер беседовать с русскими государственными людьми о наших задачах на Востоке.
Но я убежден, что если бы мы, русские, спросили его мнения по этому поводу, то этот маститый и сиятельный Рейнеке-Лис благословил бы их на самые блестящие и самые беспредельные подвиги в песках Кара-Кума, в степях Гоби, в горах Тибета…
Если бы мы, в опьянении своими успехами над халатниками Азии, не только застряли на веки вечные в пустынях Гоби, но и сползли еще далее в самые пучины Тихого океана, то Бисмарки и Биконсфильды только поздравляли бы с этим благополучным событием и нас и себя. Другой, подлинный Рейнеке-Лис гётевской сказки ведь такими же искренними советами снабжал своего простодушного приятеля - медведя, направляя его на западню, так ловко защемившую его неуклюжую лапу…
Дело теперь именно в том, что с участием или без участия коварного Рейнеке-Лиса, с благословенья или без благословенья Англии, но наш русский медведь действительно в некотором роде застрял лапою между двух половинок расщепленного дуба и не скоро, пожалуй, вытащит ее оттуда.
Сначала форт Перовск, потом Ташкент, Хива, Бухара, Ферган, потом Ахал-Теке и наконец Мерв. Шаг за шагом, незаметно, каким-то роковым, будто невольным образом, оттянуло нас от себя самих, от своих собственных интересов, от Европы и европейского, - и утопило сначала по колена, потом по горло, а теперь уже выше макушки, в азиатчине, в дичи всякого рода.
Сидите, мол, себе там на здоровье, рядом с бухарцем, с киргизом, с туркменом, вашими братьями по крови, согласно пресловутому ученью панов Духинских и К°, - и не трогайте нас, просвещенных европейцев…
Вы - туранцы по рожденью, и вот судьба протурила вас в Туран… Сплетайте себе там в песках и солончаках лавры Александра Македонского, восстановляйте разрушенные дворцы бактрийцев и парфян…
Вы - азиатское царство, и вам подобает наследие древних царств Азии.
Вы - чуть не отродье Чингис-хана, и возвращайтесь поэтому в его родное гнездо.
Забудьте о Дунаях и Византиях, славянах и немцах: там жребий не ваш, а просвещенного европейца.
Действительно, должно быть, не наш!
Судьба, как подумаешь, без всякого милосердия к нам в этом отношении.
Сидели себе мы, славяне, многие века тому назад на тучных пажитях Дуная, по тихим заливам Адриатики, в соседстве с греком и итальянцем, по живописной Лабе и Одре, - пришли к нам лихие люди, погнали нас на восток и север, в холод, в лесные дебри, в пустые степи…
Люди половчее нас заняли теплые насиженные местечки, а нас, простяков, сдвинули нос к носу с азиатчиною. Охватила нас кругом степная разбойничья вольница, кочевье, безлюдье, бесправье… А где не степь, там лес с его непочатым язычеством и варварством.
Всякие торки и берендеи, всякие печенеги и половцы, хозары и обры, всякие татары, ордынские, крымские, казанские и касимовские, толклись целые века на нашей терпеливой славянской спине, обратили надолго нашу историю в борьбу с разбойниками, нашу экономическую жизнь в пожары и грабежи… Волей-неволей мы братались, союзничали и сносились с разными Гзами, Котянами, Узбеками, Епанчами, Гиреями, не зная даже по имени француза и итальянца, испанца или англичанина.
Волей-неволей мы одолели наконец, проглотили наконец все эти, века нас терзавшие царства кочевников и грабителей, казанцев, астраханцев, крымцев, ногайцев; волей-неволей внедрили их в свое славянское тело…
Казалось бы, и довольно с нас!
Казалось бы, достаточно помучила нас неумолимая история азиатцом-кочевником, достаточно подмешала в нашу христианскую душу магометанства и язычества. Пора было бы отдохнуть от тяжелых испытаний судьбы, от вековых объятий невежества, воспитывавших русского человека среди разоренья, бесправия и бедности. Пора было бы раскрыть глаза и на свет, которым просвещается мир, пожить в общении с народами, которые сумели выработать за эти печальные века войны и безурядицы высокое искусство, глубокие знания, тонкое общежитие.
Равно, казалось, целым каменном поясом, хребтом Уральским, мы были заслонены от Азии с востока, непроходимом Кавказом, непроходимыми морями - с юга. А к западу, как нарочно, никаких преград: та же Русская равнина тянется себе помаленьку в старые земли славян.
Но наши долгополые и длиннобородые мудрецы XVI столетия, при всей проницательности и практичности глаза своего, еще не могли уразуметь вполне этой жизненной необходимости своего народа, чуть только чуемой Иваном Грозном и Борисом Годуновым.
В них самих жил еще настолько кочевник и азиатец, подмешанный историею, что они, как волки, смотрели только в лес, привыкли тянуть только к татарину, только к Азии. Не остановил их предел, созданный Богом между Европою и Азиею: удалая русская сила перешла «за Камень», удальски захватила Сибирь, и новое царство разбойников, кочевников, азиатцев - повисло за спиною без того утомленноо вечными разбоями русского колосса.
Это был, по нашему мнению, вредный шаг для будущего развития Русского народа, послуживший программою множеству других позднейших шагов в том же духе, по тому же направлению.
Перелезли через Урал, стали лезть через Кавказ, а там через Нерчинские, через Алтайские горы. Теперь очередь лезть через Гинду-Куш, через Паропамиз, - уж в Индию подмывает. Благо просторно в Азии, благо в безлюдии ее пустынь есть еще где разгуляться безрасчетной русской удали.
Петр и Екатерина круто повернули было нас от татарина к немцу, из Азии в Европу, от песчаных степей к торговым морям. По их следам продвинулись мы окончательно и к старому Варяжскому морю, и к морю Понтийскому, «иже море словеть руськое», - вошли клином Польского царства в сердце Европы, сели у ворот Святославова Дуная, приняли под свой могучий покров Балканское славянство и устремили свое зоркое око на Босфорские проходы, замыкающие Россию как в тюрьме в ее безвыходных внутренних водах…
Но, видно, судьбы своей не минуешь; видно, во веки веков не отделаться русскому человеку от тесного братства с косоглазыми «кобылятниками», «сыроедцами», как их называли наши прадеды. Киргиз, башкир, калмык, ногаец, татарин, хивинец, туркмен - становятся все более и более прочным членом нашей русской семьи, а через это, конечно, все менее и менее прочною становится сама семья русская.
Русская всегдашняя сила заключалась в ее одноплеменности, в ее однородности. Один язык русский, один православный крест - были слышны и видны от лесных дебрей Соловецкой обители до Черного моря, от Немечины до Азии. Но теперь, с поглощеньем все более и более новых магометанских областей, с присоединением к России необъятных пустынь Азии, положение русской силы делается совсем иным. Теперь у России выросло своего рода неуклюжее и бездействующее брюхо, выпирающее далеко вглубь Азии, до краев полное враждебных России элементов, требующее для своего питания громадной затраты ее собственных кровных сил и представляющее в случае какой-нибудь серьезной опасности не опору нам, не дружелюбную помощь, а самую злую внутреннюю болячку. Для энергических внешних действий России этот тяжеловесный азиатский прирост будет служить свинцовою гирею, которая будет нарушать естественное равновесие России, перетягивать ее в одну сторону и связывать свободу ее движений.
Вдумайтесь, в самом деле, какое неестественное напряжение русских боевых сил требуется хотя для того, чтобы из центра России оберегать внешние границы Заравшана или Мерва, имея позади этих границ многие тысячи верст или полного безлюдья, или такого населения, которому интересы России так же близки к сердцу, как и ее открытиями врагам.
Ведь в сущности настоящий операционный базис всех действий России против возможных азиатских врагов вовсе не ее владения в Ташкенте или Ахал-Теке, а те именно подлинно русские рубежи, очень недалекие от Волги, за которыми стелется сплошная и неподдельная русская сила, неспособная к вражде и измене, способная на всякие испытания и жертвы. Конечно, при нерешительном ходе дел или в случаях мелких столкновений России в Азии, Хива и Бухара, Мерв и Ферган будут сидеть, как сидят пока они, тише воды, ниже травы. Но, во-1-х, этого слишком мало для обеспечения успеха, а во-2-х, далеко не ту песню запоют на своих базарах и в своих мечетях все эти желторожие халатники, исконные недруги и разорители России, если бы, не дай Бог, пришлось когда-нибудь круто ненавистной им родине нашей.
Давно уже философия истории указывала на чрезмерное внешнее растяжение владений, на чрезмерную разнородность племенного состава как на условие бессилия государств, как на причины их неизбежного крушения. Но это общее правило, роковым образом оправдавшееся далеко не на одних империях и царствах древности, по отношению к России может сделаться тем более опасным, что мы подрываем свою национальную однородность не христианскими, а магометанскими, то есть сугубо враждебными нам племенами, притом племенами грабителей и разбойников, жителей пустынь, лишенных всякой государственной идеи, невежественных, бедных, с самыми грубыми и несложными потребностями.
Высокопрактическая и прозорливая Англия захватывает в свои руки только одни жемчужины земли, только важные торговые порты и военные стоянки, только страны, текущие медом и млеком, переполненные богатым и промышленным народом, или же такие девственные места, которые кишат плодородием всякого рода, которые, после небольших усилий колониста, делаются неисчерпаемым источником народного богатства. Индия, Австралия, Капская земля, Египет, Гибралтар, Вест-Индские острова, канадские леса и пастбища - вот приобретения Англии. Всякий клочок ее можно купить на вес золота, и не забудьте еще, что Англия - это всесветный торговец, гениальный фабрикант, что для интересов торговли и фабрик ей совершенно необходимо иметь рынки и фактории во всех углах мира, владеть всеми важными морями земного шара. Поэтому, какие бы жертвы ни приносила она в целях приобретения новых колоний или стоянок, для ее крошечного островка, кишащего предприимчивым и способным населением, это основной, неизбежный вопрос существования, оправдывающий всякие жертвы и усилия.
Не будет у Англии ее колоний, ее рынков, - и она задохнется сама в себе, завалит сама себя своими бесчисленными товарами, пожрет своим неудержимо плодящимся пролетариатом все теперешнее богатство страны.
Точно так же и Франция, в которой последние военные неудачи разбудили наконец так долго дремавший старый морской гений ее, - стала стремиться к захвату удобных приморских пунктов, к основанию новых колоний. И она, как Англия, хватается не за пески Сахары, не за бесплодные камни хребтов, а за роскошные легкодоступные прибрежья Туниса, Конго, Мадагаскара, Тонкина, обильные и многолюдные, дающие торговле и промыслам их драгоценнейшие продукты…
Это далеко не то, что пески Кизил-Арвата и Асхабада, далеко не глиняные пастушьи шалаши Мервского оазиса, где все торговые и промышленные обороты ограничиваются сотнею ковров да несколькими сотнями пудов хлопка.
Там не нужно ценою собственных миллионов возобновлять иссохшие арыки, из которых когда-то черпали воду легионы Александра Македонского, ни воссоздавать целую новую реку, исчезнувшую чуть ли не со времен Дариев…
Кроме того, не нужно забывать, что Россия находится совсем в ином положении, чем Франция или Англия, относительно потребности в колониях.
В России не только нет переполнения населением, не только нет излишних промышленных и других предприимчивых сил, излишних капиталов и знаний, не находящих себе выгодного применения на своем родном поле, жадно рвущихся куда-нибудь на простор, к широкому делу, - но, напротив того, Россия сама страдает малокровием своего рода - скудостью населения, скудостью денег, неразвитостью промыслов, отсутствием в каждом деле людей знающих и умеющих.
Россия еще сама нередко должна кликать клич по чужим странам, чтобы шли в нее разные мудрые и хитрые люди, «Арихтаны и Аристотели», как выражались наши наивные летописцы, сама еще должна выпрашивать себе чужие капиталы, чужих предпринимателей, и даже вот на днях собирается строить свои сообщения с Сибирью на счет разных Блейхредеров и Ротшильдов, прусаков, жидов и англичан.
Какой для нас смысл и какая возможность при этой несомненной внутренней скудости, ощущаемой на каждом шагу каждым из нас, растекаться без пределов и удержу все дальше, все реже, все мельче, в не насытимые ничем пустыни Азии? Нас и здесь дома ни на что не хватает, у нас и дома-то в дырьях да в заплатах вся наша лыком шитая цивилизация, а мы с комическим самомнением лезем цивилизовать и благоустроить сартов и узбеков, и разводим, конечно, вместо цивилизаторов - «ташкентцев» сатирика разных цветов и калибра, и там в Ташкенте, и у себя дома.
Каждое серьезное дело требует прежде всего сосредоточения и ограничения своей задачи. Смешон был бы тот сельский хозяин, который бросался бы закупать на последние деньжонки пески и болота окрестности вместо того, чтобы усиливать плодородие собственного поля и извлекать из вето всевозможную пользу разумным и внимательным хозяйством. Неужели же государственные задачи требуют менее осторожности и здравомыслия, чем хозяйство одного человека?
В разных филантропических и ученых обществах Европы приветствуют присоединение к России Мерва как новую победу цивилизации, как прекращение работорговли и разбоя. На днях еще один почтенный берлинский оратор очень сладкозвучно воспевал эту, сугубо приятную немцам, «морализующую миссию России среди диких народностей Азии». Все это и понятно, и справедливо с точки зрения тех, кому приходится загребать жар чужими руками. С точки зрения немцев уж и говорить нечего! Ибо всякий отлив русской силы из России на восток есть в то же время прилив в Россию с запада - немецкой силы, по естественному закону равновесия. Чем больше славянства перетечет в Азию, тем больше германства утвердится среди разжиженного и ослабленного славянства Европы. Таким образом, «цивилизующая миссия», в понятиях немца, будет работать одновременно с 2-х концов: с помощью русских над монголом на Востоке, и с помощью немцев над самими русскими на Западе.
Но нам, русским, позволительно посмотреть на этот вопрос и с своей, а не с одной немецкой точки зрения. Нам можно сообразить, что государство вполне выполняет свое нравственное призвание уже и тем одним, что применяет нравственные начала к управлению народами, входящими в его состав, и что оно никаким кодексом морали не обязывается осуждать себя на дон-кихотские подвиги восстановления истины во всех углах и племенах мира, как бы это ни радовало ученых филантропов, особенно если самому подвижнику приходится волей-неволей припоминать на каждом шагу - старую пословицу: «Не до жиру, быть бы живу!»
Оглянитесь, мало ли у нас кругом неотложных, вопиющих задач? Мало ли кровных народных потребностей, на которые гораздо нужнее было бы употребить те десятки миллионов рублей, которые поглощает каждая военная экспедиция, подобная Ахал-Текинской, ту чуть не сотню миллионов рублей, которую вынужден жертвовать русский народ из своей тощей мошны на мнимое благосостояние азиатских разбойников, достойных потомков Чингиса и Тимура.
Или без туркменских пустынь мало нам пустынь в собственных недрах нашей Матушки-России православной, пустынь, давно уже тщетно ожидающих плодотворного прикосновения знания и капиталов? Или без ахал-текинских дикарей мало у нас в горах Кавказа, в тундрах Сибири, по степям Заволжья своих прирожденных и благоприобретенных дикарей, до сих пор не тронутых даже концом перста цивилизации?
Давно ли кончилась последняя турецкая война? На памяти нашей прогремела другая, более роковая для нас война, тоже с турками и с разными другими врагами нашими. И что же? Как тогда, в Севастопольскую войну, кавказские горы, стоящие в центре векового русского владычества на Кавказе, ополчились на нас поголовно фанатической войною, так и через 20 лет, в недавнюю турецкую войну, весь наш давно умиренный, давно усмиренный Дагестан запылал огнем и встал как один человек навстречу падишаху, повелителю правоверных, главе ислама, на избиение «собак урусов».
Право, как подумаешь честно и трезво, слишком многим еще остается нам заняться в наших старых, и без того слишком обширных пределах.
Дай Бог нам сил действительно приручить к себе, сделать своими на деле, а не по имени, хотя всех этих старинных недругов и старинных подданных наших, давно живущих рядом с нами, - разных поляков, лезгин, сванетов, абхазцев, которые до сих пор представляют собою какие-то вражеские станы среди русского тела, а уж куда тут тянуться за тридевять земель в Коканы и Мервы…
Дай Бог нам сил хотя бы только серьезно начать просвещение нашего родного народа, пребывающего до сих пор в вопросах религии чуть не в состоянии фетишизма, а в вопросах знания - не добравшегося еще даже до азбуки.
Ничего этого не можем мы начать с сосредоточенностью и энергическим напряженьем своих сил, необходимыми для успеха, пока мы не остановим наконец своего беспредельного разрастанья вширь, не прекратим этой нескончаемой эпохи завоеваний и присоединений, которая надрывает наши внутренние силы, делает наше государственное тело рыхлым, болезненно-растянутым, непропорциональным, страдающим хроническим худосочием всякого рода.
Мы будем вечными недоимщиками, вечными банкротами и в нравственном, и в экономическом смысле, пока не оставим в покое других и не займемся наконец сами собою.
Всему должен быть предел, и терпенью и неблагоразумию, и присоединениям.
Куда же, куда, наконец, еще двигаться нам?
Мы дошли, кажется, чуть не до сказочных стран, где живет Жар-птица и Кощей Бессмертный, чуть не туда уж, где бабы белье на небо вешают.
Азия велика еще. Не идти же нам, в самом деле, по следам Пржевальских и Лессаров, во все дикие уголки, куда проникают смельчаки-путешественники, все вперед и вперед, все присоединяя, все захватывая, каким-то новым Вечным жидом истории, осужденным судьбою на безостановочное бродяжничество.
Нет, довольно, пора остановиться; пора оглянуться на свои мозоли, на своя лоскутья, и начать жить своею собственною внутреннею жизнью, неустранимыми интересами крови и плоти своей. Пора наконец нам знать, где кончаются стены нашего дома и где начинается чужбина.
Если этого не сделается скоро, без колебаний, если и теперь еще не прекратится безбрежное расплыванье русской силы в беспредельные горизонты азиатчины, то мы можем потонуть в Азии, как ложка меду в кадке дегтю, и тогда будет потеряна надежда на плодотворное христианское развитие в будущем русского народа.
Я знаю не хуже других, что присоединение собственно Мерва явилось роковым неизбежным последствием завоевания Ахал-Теке, что остановиться перед Мервом нам было так же невозможно, как человеку, бегущему с крутой горы.
Но важен в этом случае не Мерв сам по себе, а злополучный принцип, на основании которого мы очутились сначала в Геок-Тепе, потом в Мерве, завтра можем очутиться в Сераксе, а послезавтра в Герате. Если уж дело сделано, если не поправимы осуществившиеся факты, то государственной мудрости следовало бы по крайней мере вооружиться всею своею энергиею, чтобы положить конец хотя бы в будущем невозможному порядку вещей и начертать твердую, для всех обязательную программу нашей дальнейшей азиатской политики, которую бы не могли извращать по своему всякие случайные события, всякие личные соображения наших домашних Кортецов и Пизарро, наших современных Ермаков и Хабаровых.
Между присоединением и всесильным влиянием - огромная разница, и англичане своими настоящими действиями в Судане дают нам в этом отношении поучительный образчик политической практичности и осторожности.
Они захватывают необходимый им и им выгодный порт на Красном Море, а всю внутреннюю суданскую путаницу предоставляют расхлебывать самим суданцам и египтянам, кому из них придет на нее аппетит: Махди - так Махди, старым султанам Дарфура и Кордофана - так султанам, хедиву - так хедиву. Они таким образом довольствуются одним маленьким сладким зернышком ореха, предоставляя менее догадливым возиться над его объемистою лохматою кожурою, над его деревянною скорлупою, ломающею самые крепкие зубы.
Таковы всегда и везде англичане, и не таковы, к сожалению, мы.
Мы, того и гляди, обрадуемся не на шутку приобретению такого сокровища, как Мерв, и зададимся возвышенными задачами воскресить его былую славу, былое обилие, какими они были в дни Страбона или арабов.
Проведем мы, пожалуй, до этого Мерва и железную дорогу от Кизил-Арвата на удивленье шакалам пустыни, и уложим в эту дорогу еще несколько миллионов русских денежек, хорошо еще, если не несколько тысяч русских жизней.
Ровно у нас на старой Руси все села и веси давно уже соединены удобными путями сообщения, и железные дороги привязали к нам как железными цепями и далекую Сибирь, и непокорный Кавказский хребет!
Создадим мы, пожалуй, новое Хорасанское или Парфянское генерал-губернаторство с громадными штатами, как подобает далеким окраинам, и станем, вместо глиняных шалашей и войлочных кибиток какого-нибудь Нурры-Верды-хана, воздвигать дворцы сатрапской роскоши, присутственные места, пенитенциарные тюрьмы, интендантские склады, прибавляя помаленьку к бюджету государственных расходов один десяточек миллионов к другому.
А там и пошла работать цивилизация! Командируем сейчас из Петербурга ученую комиссию с приличествующим ее чинам содержанием, подъемными, прогонными, суточными, для разведенья какой-нибудь марены или шафрана на берегах Гери-Руда, для ознакомленья туркмен с плодосменным хозяйством и симментальскими быками. Или снарядим геологическую экспедицию для орошенья безводного оазиса артезианскими колодцами, хотя бы вроде того, который ископан нашими геологами, чуть не до самого пекла Плутонова, среди Крымского полуострова, и из глубоких недр которого, - может быть, по случаю этого огненного соседства, - бедные крымчаки до сих пор еще не могли вытянуть ни одного ведра воды, ни одного рубля денег из числа погребенных там многих тысяч казенных рублей.
Всего этого я жду, всего этого я боюсь, потому что все это уже слишком часто бывало и бывает.
Расходов - миллионы, вечно растущие, без удержа, без прерыва; а доходы - какие же доходы с разбойников, которых вся промышленность состоит в том, чтобы обирать чужие караваны, которые кочуют в своих 40.000 кибитках среди таких степей, где, по описанию бывавших там людей, то на пространстве 120, то на пространстве 200 верст - нет ни воды, ни травы?
Доходы с таких народов известно какие: нынче разграблен караван московского или астраханского купца, отправленный в Мешхед или Хиву; завтра возникло недоразумение с афганским эмиром, с ханом гератским, с Персией или с Англией - по случаю набега «русских подданных Мерва» на соседние области… Дипломатические сношения, посольства, возмещенье убытков, стычки с войсками… Вот и доход весь!
«С голого что с святого!» - с простодушной ирониею говорит народ наш.
Да поможет же нам наш русский Бог избавиться с этой поры на веки вечные от всяких подобных приобретений! Да набьет нам наконец оскомину в нашем неизлечимом зуде расширенья пределов хотя этот глиняный, безводный, безлюдный, ни на что нам не нужный Мерв!
И если присоединение Мерва станет последним русским приобретением в степях Средней Азии, - последним не в том лукавом смысле, в каком пишется на афишах актеров, завлекающих этою деликатною угрозою неповоротливую публику, - а действительно, в самом деле последним, то тогда, пожалуй, я первый буду готов приветствовать этот «новый шаг русского могущества» еще искреннее, чем это делают многие из его теперешних, подвижных духом, воспевателей…
Евгений Марков ( отсюда)
Глиняные приобретения *)
Письмо русского деревенщины об азиатской политике
*) Помещая эту статью талантливого автора, мы заранее оговариваем, что во многом не согласны с нею и предполагаем посвятить затронутому ею вопросу несколько слов в следующем или в одном из следующих №№ «Руси». Ред.
Мерв окружен со всех сторон
пустынными степями; с севера,
запада и востока пустыня эта
песчана в бесплодна.
(Из описания Мерва)
Каюсь перед вами, что мне, в моей политической наивности, всегда казалось, что английские писатели, туристы, государственные люди нарочно дразнят нас мнимыми для них опасностями наших завоеваний в Средней Азии, нарочно завлекают нас там все в новые и новые предприятия, ловко отвлекая наши взоры от тех действительно опасных им и действительно для них интересных уголков, где они в это время обделывают втихомолку свои делишки. Мы лезем с одушевлением все вперед и вперед, утопая все глубже и глубже в разных Каракумских песках, теряясь все далее и далее в непочатой дичи азиатских пустынь, - а европейские политики, вроде покойного Биконсфильда или Бисмарка, должно быть, в это время потирают свои многоопытные руки, созерцая эту отвлекающую избытки крови фонтанель, поставленную к затылку Россия так кстати для их интересов собственными нашими российскими руками.
Я не знаю, имел ли когда случай великий маг европейской политики - железный канцлер беседовать с русскими государственными людьми о наших задачах на Востоке.
Но я убежден, что если бы мы, русские, спросили его мнения по этому поводу, то этот маститый и сиятельный Рейнеке-Лис благословил бы их на самые блестящие и самые беспредельные подвиги в песках Кара-Кума, в степях Гоби, в горах Тибета…
Если бы мы, в опьянении своими успехами над халатниками Азии, не только застряли на веки вечные в пустынях Гоби, но и сползли еще далее в самые пучины Тихого океана, то Бисмарки и Биконсфильды только поздравляли бы с этим благополучным событием и нас и себя. Другой, подлинный Рейнеке-Лис гётевской сказки ведь такими же искренними советами снабжал своего простодушного приятеля - медведя, направляя его на западню, так ловко защемившую его неуклюжую лапу…
Дело теперь именно в том, что с участием или без участия коварного Рейнеке-Лиса, с благословенья или без благословенья Англии, но наш русский медведь действительно в некотором роде застрял лапою между двух половинок расщепленного дуба и не скоро, пожалуй, вытащит ее оттуда.
Сначала форт Перовск, потом Ташкент, Хива, Бухара, Ферган, потом Ахал-Теке и наконец Мерв. Шаг за шагом, незаметно, каким-то роковым, будто невольным образом, оттянуло нас от себя самих, от своих собственных интересов, от Европы и европейского, - и утопило сначала по колена, потом по горло, а теперь уже выше макушки, в азиатчине, в дичи всякого рода.
Сидите, мол, себе там на здоровье, рядом с бухарцем, с киргизом, с туркменом, вашими братьями по крови, согласно пресловутому ученью панов Духинских и К°, - и не трогайте нас, просвещенных европейцев…
Вы - туранцы по рожденью, и вот судьба протурила вас в Туран… Сплетайте себе там в песках и солончаках лавры Александра Македонского, восстановляйте разрушенные дворцы бактрийцев и парфян…
Вы - азиатское царство, и вам подобает наследие древних царств Азии.
Вы - чуть не отродье Чингис-хана, и возвращайтесь поэтому в его родное гнездо.
Забудьте о Дунаях и Византиях, славянах и немцах: там жребий не ваш, а просвещенного европейца.
Действительно, должно быть, не наш!
Судьба, как подумаешь, без всякого милосердия к нам в этом отношении.
Сидели себе мы, славяне, многие века тому назад на тучных пажитях Дуная, по тихим заливам Адриатики, в соседстве с греком и итальянцем, по живописной Лабе и Одре, - пришли к нам лихие люди, погнали нас на восток и север, в холод, в лесные дебри, в пустые степи…
Люди половчее нас заняли теплые насиженные местечки, а нас, простяков, сдвинули нос к носу с азиатчиною. Охватила нас кругом степная разбойничья вольница, кочевье, безлюдье, бесправье… А где не степь, там лес с его непочатым язычеством и варварством.
Всякие торки и берендеи, всякие печенеги и половцы, хозары и обры, всякие татары, ордынские, крымские, казанские и касимовские, толклись целые века на нашей терпеливой славянской спине, обратили надолго нашу историю в борьбу с разбойниками, нашу экономическую жизнь в пожары и грабежи… Волей-неволей мы братались, союзничали и сносились с разными Гзами, Котянами, Узбеками, Епанчами, Гиреями, не зная даже по имени француза и итальянца, испанца или англичанина.
Волей-неволей мы одолели наконец, проглотили наконец все эти, века нас терзавшие царства кочевников и грабителей, казанцев, астраханцев, крымцев, ногайцев; волей-неволей внедрили их в свое славянское тело…
Казалось бы, и довольно с нас!
Казалось бы, достаточно помучила нас неумолимая история азиатцом-кочевником, достаточно подмешала в нашу христианскую душу магометанства и язычества. Пора было бы отдохнуть от тяжелых испытаний судьбы, от вековых объятий невежества, воспитывавших русского человека среди разоренья, бесправия и бедности. Пора было бы раскрыть глаза и на свет, которым просвещается мир, пожить в общении с народами, которые сумели выработать за эти печальные века войны и безурядицы высокое искусство, глубокие знания, тонкое общежитие.
Равно, казалось, целым каменном поясом, хребтом Уральским, мы были заслонены от Азии с востока, непроходимом Кавказом, непроходимыми морями - с юга. А к западу, как нарочно, никаких преград: та же Русская равнина тянется себе помаленьку в старые земли славян.
Но наши долгополые и длиннобородые мудрецы XVI столетия, при всей проницательности и практичности глаза своего, еще не могли уразуметь вполне этой жизненной необходимости своего народа, чуть только чуемой Иваном Грозном и Борисом Годуновым.
В них самих жил еще настолько кочевник и азиатец, подмешанный историею, что они, как волки, смотрели только в лес, привыкли тянуть только к татарину, только к Азии. Не остановил их предел, созданный Богом между Европою и Азиею: удалая русская сила перешла «за Камень», удальски захватила Сибирь, и новое царство разбойников, кочевников, азиатцев - повисло за спиною без того утомленноо вечными разбоями русского колосса.
Это был, по нашему мнению, вредный шаг для будущего развития Русского народа, послуживший программою множеству других позднейших шагов в том же духе, по тому же направлению.
Перелезли через Урал, стали лезть через Кавказ, а там через Нерчинские, через Алтайские горы. Теперь очередь лезть через Гинду-Куш, через Паропамиз, - уж в Индию подмывает. Благо просторно в Азии, благо в безлюдии ее пустынь есть еще где разгуляться безрасчетной русской удали.
Петр и Екатерина круто повернули было нас от татарина к немцу, из Азии в Европу, от песчаных степей к торговым морям. По их следам продвинулись мы окончательно и к старому Варяжскому морю, и к морю Понтийскому, «иже море словеть руськое», - вошли клином Польского царства в сердце Европы, сели у ворот Святославова Дуная, приняли под свой могучий покров Балканское славянство и устремили свое зоркое око на Босфорские проходы, замыкающие Россию как в тюрьме в ее безвыходных внутренних водах…
Но, видно, судьбы своей не минуешь; видно, во веки веков не отделаться русскому человеку от тесного братства с косоглазыми «кобылятниками», «сыроедцами», как их называли наши прадеды. Киргиз, башкир, калмык, ногаец, татарин, хивинец, туркмен - становятся все более и более прочным членом нашей русской семьи, а через это, конечно, все менее и менее прочною становится сама семья русская.
Русская всегдашняя сила заключалась в ее одноплеменности, в ее однородности. Один язык русский, один православный крест - были слышны и видны от лесных дебрей Соловецкой обители до Черного моря, от Немечины до Азии. Но теперь, с поглощеньем все более и более новых магометанских областей, с присоединением к России необъятных пустынь Азии, положение русской силы делается совсем иным. Теперь у России выросло своего рода неуклюжее и бездействующее брюхо, выпирающее далеко вглубь Азии, до краев полное враждебных России элементов, требующее для своего питания громадной затраты ее собственных кровных сил и представляющее в случае какой-нибудь серьезной опасности не опору нам, не дружелюбную помощь, а самую злую внутреннюю болячку. Для энергических внешних действий России этот тяжеловесный азиатский прирост будет служить свинцовою гирею, которая будет нарушать естественное равновесие России, перетягивать ее в одну сторону и связывать свободу ее движений.
Вдумайтесь, в самом деле, какое неестественное напряжение русских боевых сил требуется хотя для того, чтобы из центра России оберегать внешние границы Заравшана или Мерва, имея позади этих границ многие тысячи верст или полного безлюдья, или такого населения, которому интересы России так же близки к сердцу, как и ее открытиями врагам.
Ведь в сущности настоящий операционный базис всех действий России против возможных азиатских врагов вовсе не ее владения в Ташкенте или Ахал-Теке, а те именно подлинно русские рубежи, очень недалекие от Волги, за которыми стелется сплошная и неподдельная русская сила, неспособная к вражде и измене, способная на всякие испытания и жертвы. Конечно, при нерешительном ходе дел или в случаях мелких столкновений России в Азии, Хива и Бухара, Мерв и Ферган будут сидеть, как сидят пока они, тише воды, ниже травы. Но, во-1-х, этого слишком мало для обеспечения успеха, а во-2-х, далеко не ту песню запоют на своих базарах и в своих мечетях все эти желторожие халатники, исконные недруги и разорители России, если бы, не дай Бог, пришлось когда-нибудь круто ненавистной им родине нашей.
Давно уже философия истории указывала на чрезмерное внешнее растяжение владений, на чрезмерную разнородность племенного состава как на условие бессилия государств, как на причины их неизбежного крушения. Но это общее правило, роковым образом оправдавшееся далеко не на одних империях и царствах древности, по отношению к России может сделаться тем более опасным, что мы подрываем свою национальную однородность не христианскими, а магометанскими, то есть сугубо враждебными нам племенами, притом племенами грабителей и разбойников, жителей пустынь, лишенных всякой государственной идеи, невежественных, бедных, с самыми грубыми и несложными потребностями.
Высокопрактическая и прозорливая Англия захватывает в свои руки только одни жемчужины земли, только важные торговые порты и военные стоянки, только страны, текущие медом и млеком, переполненные богатым и промышленным народом, или же такие девственные места, которые кишат плодородием всякого рода, которые, после небольших усилий колониста, делаются неисчерпаемым источником народного богатства. Индия, Австралия, Капская земля, Египет, Гибралтар, Вест-Индские острова, канадские леса и пастбища - вот приобретения Англии. Всякий клочок ее можно купить на вес золота, и не забудьте еще, что Англия - это всесветный торговец, гениальный фабрикант, что для интересов торговли и фабрик ей совершенно необходимо иметь рынки и фактории во всех углах мира, владеть всеми важными морями земного шара. Поэтому, какие бы жертвы ни приносила она в целях приобретения новых колоний или стоянок, для ее крошечного островка, кишащего предприимчивым и способным населением, это основной, неизбежный вопрос существования, оправдывающий всякие жертвы и усилия.
Не будет у Англии ее колоний, ее рынков, - и она задохнется сама в себе, завалит сама себя своими бесчисленными товарами, пожрет своим неудержимо плодящимся пролетариатом все теперешнее богатство страны.
Точно так же и Франция, в которой последние военные неудачи разбудили наконец так долго дремавший старый морской гений ее, - стала стремиться к захвату удобных приморских пунктов, к основанию новых колоний. И она, как Англия, хватается не за пески Сахары, не за бесплодные камни хребтов, а за роскошные легкодоступные прибрежья Туниса, Конго, Мадагаскара, Тонкина, обильные и многолюдные, дающие торговле и промыслам их драгоценнейшие продукты…
Это далеко не то, что пески Кизил-Арвата и Асхабада, далеко не глиняные пастушьи шалаши Мервского оазиса, где все торговые и промышленные обороты ограничиваются сотнею ковров да несколькими сотнями пудов хлопка.
Там не нужно ценою собственных миллионов возобновлять иссохшие арыки, из которых когда-то черпали воду легионы Александра Македонского, ни воссоздавать целую новую реку, исчезнувшую чуть ли не со времен Дариев…
Кроме того, не нужно забывать, что Россия находится совсем в ином положении, чем Франция или Англия, относительно потребности в колониях.
В России не только нет переполнения населением, не только нет излишних промышленных и других предприимчивых сил, излишних капиталов и знаний, не находящих себе выгодного применения на своем родном поле, жадно рвущихся куда-нибудь на простор, к широкому делу, - но, напротив того, Россия сама страдает малокровием своего рода - скудостью населения, скудостью денег, неразвитостью промыслов, отсутствием в каждом деле людей знающих и умеющих.
Россия еще сама нередко должна кликать клич по чужим странам, чтобы шли в нее разные мудрые и хитрые люди, «Арихтаны и Аристотели», как выражались наши наивные летописцы, сама еще должна выпрашивать себе чужие капиталы, чужих предпринимателей, и даже вот на днях собирается строить свои сообщения с Сибирью на счет разных Блейхредеров и Ротшильдов, прусаков, жидов и англичан.
Какой для нас смысл и какая возможность при этой несомненной внутренней скудости, ощущаемой на каждом шагу каждым из нас, растекаться без пределов и удержу все дальше, все реже, все мельче, в не насытимые ничем пустыни Азии? Нас и здесь дома ни на что не хватает, у нас и дома-то в дырьях да в заплатах вся наша лыком шитая цивилизация, а мы с комическим самомнением лезем цивилизовать и благоустроить сартов и узбеков, и разводим, конечно, вместо цивилизаторов - «ташкентцев» сатирика разных цветов и калибра, и там в Ташкенте, и у себя дома.
Каждое серьезное дело требует прежде всего сосредоточения и ограничения своей задачи. Смешон был бы тот сельский хозяин, который бросался бы закупать на последние деньжонки пески и болота окрестности вместо того, чтобы усиливать плодородие собственного поля и извлекать из вето всевозможную пользу разумным и внимательным хозяйством. Неужели же государственные задачи требуют менее осторожности и здравомыслия, чем хозяйство одного человека?
В разных филантропических и ученых обществах Европы приветствуют присоединение к России Мерва как новую победу цивилизации, как прекращение работорговли и разбоя. На днях еще один почтенный берлинский оратор очень сладкозвучно воспевал эту, сугубо приятную немцам, «морализующую миссию России среди диких народностей Азии». Все это и понятно, и справедливо с точки зрения тех, кому приходится загребать жар чужими руками. С точки зрения немцев уж и говорить нечего! Ибо всякий отлив русской силы из России на восток есть в то же время прилив в Россию с запада - немецкой силы, по естественному закону равновесия. Чем больше славянства перетечет в Азию, тем больше германства утвердится среди разжиженного и ослабленного славянства Европы. Таким образом, «цивилизующая миссия», в понятиях немца, будет работать одновременно с 2-х концов: с помощью русских над монголом на Востоке, и с помощью немцев над самими русскими на Западе.
Но нам, русским, позволительно посмотреть на этот вопрос и с своей, а не с одной немецкой точки зрения. Нам можно сообразить, что государство вполне выполняет свое нравственное призвание уже и тем одним, что применяет нравственные начала к управлению народами, входящими в его состав, и что оно никаким кодексом морали не обязывается осуждать себя на дон-кихотские подвиги восстановления истины во всех углах и племенах мира, как бы это ни радовало ученых филантропов, особенно если самому подвижнику приходится волей-неволей припоминать на каждом шагу - старую пословицу: «Не до жиру, быть бы живу!»
Оглянитесь, мало ли у нас кругом неотложных, вопиющих задач? Мало ли кровных народных потребностей, на которые гораздо нужнее было бы употребить те десятки миллионов рублей, которые поглощает каждая военная экспедиция, подобная Ахал-Текинской, ту чуть не сотню миллионов рублей, которую вынужден жертвовать русский народ из своей тощей мошны на мнимое благосостояние азиатских разбойников, достойных потомков Чингиса и Тимура.
Или без туркменских пустынь мало нам пустынь в собственных недрах нашей Матушки-России православной, пустынь, давно уже тщетно ожидающих плодотворного прикосновения знания и капиталов? Или без ахал-текинских дикарей мало у нас в горах Кавказа, в тундрах Сибири, по степям Заволжья своих прирожденных и благоприобретенных дикарей, до сих пор не тронутых даже концом перста цивилизации?
Давно ли кончилась последняя турецкая война? На памяти нашей прогремела другая, более роковая для нас война, тоже с турками и с разными другими врагами нашими. И что же? Как тогда, в Севастопольскую войну, кавказские горы, стоящие в центре векового русского владычества на Кавказе, ополчились на нас поголовно фанатической войною, так и через 20 лет, в недавнюю турецкую войну, весь наш давно умиренный, давно усмиренный Дагестан запылал огнем и встал как один человек навстречу падишаху, повелителю правоверных, главе ислама, на избиение «собак урусов».
Право, как подумаешь честно и трезво, слишком многим еще остается нам заняться в наших старых, и без того слишком обширных пределах.
Дай Бог нам сил действительно приручить к себе, сделать своими на деле, а не по имени, хотя всех этих старинных недругов и старинных подданных наших, давно живущих рядом с нами, - разных поляков, лезгин, сванетов, абхазцев, которые до сих пор представляют собою какие-то вражеские станы среди русского тела, а уж куда тут тянуться за тридевять земель в Коканы и Мервы…
Дай Бог нам сил хотя бы только серьезно начать просвещение нашего родного народа, пребывающего до сих пор в вопросах религии чуть не в состоянии фетишизма, а в вопросах знания - не добравшегося еще даже до азбуки.
Ничего этого не можем мы начать с сосредоточенностью и энергическим напряженьем своих сил, необходимыми для успеха, пока мы не остановим наконец своего беспредельного разрастанья вширь, не прекратим этой нескончаемой эпохи завоеваний и присоединений, которая надрывает наши внутренние силы, делает наше государственное тело рыхлым, болезненно-растянутым, непропорциональным, страдающим хроническим худосочием всякого рода.
Мы будем вечными недоимщиками, вечными банкротами и в нравственном, и в экономическом смысле, пока не оставим в покое других и не займемся наконец сами собою.
Всему должен быть предел, и терпенью и неблагоразумию, и присоединениям.
Куда же, куда, наконец, еще двигаться нам?
Мы дошли, кажется, чуть не до сказочных стран, где живет Жар-птица и Кощей Бессмертный, чуть не туда уж, где бабы белье на небо вешают.
Азия велика еще. Не идти же нам, в самом деле, по следам Пржевальских и Лессаров, во все дикие уголки, куда проникают смельчаки-путешественники, все вперед и вперед, все присоединяя, все захватывая, каким-то новым Вечным жидом истории, осужденным судьбою на безостановочное бродяжничество.
Нет, довольно, пора остановиться; пора оглянуться на свои мозоли, на своя лоскутья, и начать жить своею собственною внутреннею жизнью, неустранимыми интересами крови и плоти своей. Пора наконец нам знать, где кончаются стены нашего дома и где начинается чужбина.
Если этого не сделается скоро, без колебаний, если и теперь еще не прекратится безбрежное расплыванье русской силы в беспредельные горизонты азиатчины, то мы можем потонуть в Азии, как ложка меду в кадке дегтю, и тогда будет потеряна надежда на плодотворное христианское развитие в будущем русского народа.
Я знаю не хуже других, что присоединение собственно Мерва явилось роковым неизбежным последствием завоевания Ахал-Теке, что остановиться перед Мервом нам было так же невозможно, как человеку, бегущему с крутой горы.
Но важен в этом случае не Мерв сам по себе, а злополучный принцип, на основании которого мы очутились сначала в Геок-Тепе, потом в Мерве, завтра можем очутиться в Сераксе, а послезавтра в Герате. Если уж дело сделано, если не поправимы осуществившиеся факты, то государственной мудрости следовало бы по крайней мере вооружиться всею своею энергиею, чтобы положить конец хотя бы в будущем невозможному порядку вещей и начертать твердую, для всех обязательную программу нашей дальнейшей азиатской политики, которую бы не могли извращать по своему всякие случайные события, всякие личные соображения наших домашних Кортецов и Пизарро, наших современных Ермаков и Хабаровых.
Между присоединением и всесильным влиянием - огромная разница, и англичане своими настоящими действиями в Судане дают нам в этом отношении поучительный образчик политической практичности и осторожности.
Они захватывают необходимый им и им выгодный порт на Красном Море, а всю внутреннюю суданскую путаницу предоставляют расхлебывать самим суданцам и египтянам, кому из них придет на нее аппетит: Махди - так Махди, старым султанам Дарфура и Кордофана - так султанам, хедиву - так хедиву. Они таким образом довольствуются одним маленьким сладким зернышком ореха, предоставляя менее догадливым возиться над его объемистою лохматою кожурою, над его деревянною скорлупою, ломающею самые крепкие зубы.
Таковы всегда и везде англичане, и не таковы, к сожалению, мы.
Мы, того и гляди, обрадуемся не на шутку приобретению такого сокровища, как Мерв, и зададимся возвышенными задачами воскресить его былую славу, былое обилие, какими они были в дни Страбона или арабов.
Проведем мы, пожалуй, до этого Мерва и железную дорогу от Кизил-Арвата на удивленье шакалам пустыни, и уложим в эту дорогу еще несколько миллионов русских денежек, хорошо еще, если не несколько тысяч русских жизней.
Ровно у нас на старой Руси все села и веси давно уже соединены удобными путями сообщения, и железные дороги привязали к нам как железными цепями и далекую Сибирь, и непокорный Кавказский хребет!
Создадим мы, пожалуй, новое Хорасанское или Парфянское генерал-губернаторство с громадными штатами, как подобает далеким окраинам, и станем, вместо глиняных шалашей и войлочных кибиток какого-нибудь Нурры-Верды-хана, воздвигать дворцы сатрапской роскоши, присутственные места, пенитенциарные тюрьмы, интендантские склады, прибавляя помаленьку к бюджету государственных расходов один десяточек миллионов к другому.
А там и пошла работать цивилизация! Командируем сейчас из Петербурга ученую комиссию с приличествующим ее чинам содержанием, подъемными, прогонными, суточными, для разведенья какой-нибудь марены или шафрана на берегах Гери-Руда, для ознакомленья туркмен с плодосменным хозяйством и симментальскими быками. Или снарядим геологическую экспедицию для орошенья безводного оазиса артезианскими колодцами, хотя бы вроде того, который ископан нашими геологами, чуть не до самого пекла Плутонова, среди Крымского полуострова, и из глубоких недр которого, - может быть, по случаю этого огненного соседства, - бедные крымчаки до сих пор еще не могли вытянуть ни одного ведра воды, ни одного рубля денег из числа погребенных там многих тысяч казенных рублей.
Всего этого я жду, всего этого я боюсь, потому что все это уже слишком часто бывало и бывает.
Расходов - миллионы, вечно растущие, без удержа, без прерыва; а доходы - какие же доходы с разбойников, которых вся промышленность состоит в том, чтобы обирать чужие караваны, которые кочуют в своих 40.000 кибитках среди таких степей, где, по описанию бывавших там людей, то на пространстве 120, то на пространстве 200 верст - нет ни воды, ни травы?
Доходы с таких народов известно какие: нынче разграблен караван московского или астраханского купца, отправленный в Мешхед или Хиву; завтра возникло недоразумение с афганским эмиром, с ханом гератским, с Персией или с Англией - по случаю набега «русских подданных Мерва» на соседние области… Дипломатические сношения, посольства, возмещенье убытков, стычки с войсками… Вот и доход весь!
«С голого что с святого!» - с простодушной ирониею говорит народ наш.
Да поможет же нам наш русский Бог избавиться с этой поры на веки вечные от всяких подобных приобретений! Да набьет нам наконец оскомину в нашем неизлечимом зуде расширенья пределов хотя этот глиняный, безводный, безлюдный, ни на что нам не нужный Мерв!
И если присоединение Мерва станет последним русским приобретением в степях Средней Азии, - последним не в том лукавом смысле, в каком пишется на афишах актеров, завлекающих этою деликатною угрозою неповоротливую публику, - а действительно, в самом деле последним, то тогда, пожалуй, я первый буду готов приветствовать этот «новый шаг русского могущества» еще искреннее, чем это делают многие из его теперешних, подвижных духом, воспевателей…
Евгений Марков ( отсюда)