Время сбора крапивы
и дурацких сказок.
Все весной сеяли, она - собирала. Шипела от боли в обожженных, исцарапанных пальцах, разминала, сушила, топтала ногами, пыталась прясть, разрывала жесткие стебли, пыталась плести, нить не выходила - так, жгутик, брызги сока, мятые-перемятые волокна, кашица из листьев, все насмарку, все снова.
Примешивала к крапиве то лен, то шерсть, то выпрошенный моточек шелка, потирала сдуру усталые глаза, обливалась слезами, все хуже видела, затягивало глаза зеленью. Ловкие руки распухли, замедлились, пальцы сгибались с трудом.
А она все собирала, таскала охапки, прижимая к груди, как иные ребенка носят, бережно, крепко, чтобы снова прясть, плести, подхватывать спицами, казалось, еще немного - и выйдет рукав, а там и подол, и ворот, и все было не зря.
Наполняла сундук - то рубаха, скошенная, тесная в плечах, с неровным подолом, то девичье платьице, пришила бы кружева, да как их к крапиве пришить, то длинный шарф - обмотать вокруг шеи раз, другой, а он все не кончается, то рукавицы, огромные, жесткие, хоть бревна в них таскай.
Прялка, набитый сундук, позеленевшие от травы и старости спицы - только и осталось от нее, тихой, безголосой, бродящей по лесам, высматривающей в небе хоть одного лебедя.
Дело всей жизни - на черный день, на случай беды, от колдовства и злого глаза.
Наследство.
Все весной сеяли, она - собирала. Шипела от боли в обожженных, исцарапанных пальцах, разминала, сушила, топтала ногами, пыталась прясть, разрывала жесткие стебли, пыталась плести, нить не выходила - так, жгутик, брызги сока, мятые-перемятые волокна, кашица из листьев, все насмарку, все снова.
Примешивала к крапиве то лен, то шерсть, то выпрошенный моточек шелка, потирала сдуру усталые глаза, обливалась слезами, все хуже видела, затягивало глаза зеленью. Ловкие руки распухли, замедлились, пальцы сгибались с трудом.
А она все собирала, таскала охапки, прижимая к груди, как иные ребенка носят, бережно, крепко, чтобы снова прясть, плести, подхватывать спицами, казалось, еще немного - и выйдет рукав, а там и подол, и ворот, и все было не зря.
Наполняла сундук - то рубаха, скошенная, тесная в плечах, с неровным подолом, то девичье платьице, пришила бы кружева, да как их к крапиве пришить, то длинный шарф - обмотать вокруг шеи раз, другой, а он все не кончается, то рукавицы, огромные, жесткие, хоть бревна в них таскай.
Прялка, набитый сундук, позеленевшие от травы и старости спицы - только и осталось от нее, тихой, безголосой, бродящей по лесам, высматривающей в небе хоть одного лебедя.
Дело всей жизни - на черный день, на случай беды, от колдовства и злого глаза.
Наследство.