Anerriphtho kybos, or let the die be cast!

[re_miel]

Одна из вещей за которые стоит любить пыльные страницы истории - это за их обильное чувство иронии. Причем не только в том, о чем они повествуют, но и в том, откуда оно там взялось такое красивое. В том, как те или иные вещи входят в историю.



Об одной такой истории я хочу рассказать вам сегодня.

Вообще, у этого преломления реальности - две фазы. Первая, это когда вышеупомянутые страницы собственно пишутся. О предвзятости этого процесса не нужно напоминать: хроники пишут победители. Вторая же фаза, это когда эти страницы читают и пересказывают, и результат оседает в повседневном культурном контексте современности. В наших с вами головах, короче говоря. Вообще, только начав серьезно читать и слушать по истории поздней античности, и осознав, что творилось в Европе после падения западной Римской империи, я начал ценить насколько узок мостик между нами и античным миром. Мы воспринимаем ее как данность, эту яркую, шумную реальность, пропахшую ладаном, корицей, и шафраном. Мы изучаем ее в школе, мы встречаем ее в кино и в книгах. Mир мрамора и глины, янтаря и коралла, финикийских базаров и александрийских храмов, афинской агоры и римского форума. Mир властителей и философов, рабов и легионеров, наместников и сатрапов, преторианцев и жриц доброй богини. Мир, чьи подвиги и свершения не устают захватывать наше воображение. Этот мир пришел к нам из считаного количества чудом сохранившихся манускриптов. Он был восстановлен из них, по кусочкам, итальянскими гуманистами 15-го века, и поколениями филологов-классиков после них. Но до этого, на протяжении долгих веков, эти манускрипты пылились в забытье в монастырях северной Италии. Их терпели за латынь, на которой они были написаны, за красоту их слога и для улучшения собственного. Но только теми, кто устоит пред сооблазном попробовать вникнуть в их содержание. Их переписывали, они терялись, находились, повреждались...

И с каждым огрехом и опиской изменялся спящий в них мир.

В наш просвещенный век, всякий знает что, перейдя некогда реку Рубикон со своими легионами, Гай Юлий Цезарь воскликнул - “Жребий брошен!" Этому учат в школах - помнится мне, в моем учебнике "Истории Древнего Мира" для 5-го класса было отдельное упоминание этого эпизода. Дело было в 49 году до н.э., десять лет победоносной и очень прибыльной войны в Галлии подошли к концу, но вместе с ними подходили к концу и проконсульские полномочия Цезаря. Враждебный Сенат под предводительством Помпея приказал ему сложить с себя полномочия, распустить легионы, и явиться в Рим. Без проконсульской неприкосновенности, это означало отдать себя на милость врагам. Цезарь хмыкнул, и с одним легионом, Legio XIII Gemina, пересек Рубикон являвшийся границей Италии и Цизальпийской Галлии. По закону, на территории Италии действовали лишь консульский и преторский империи (право командования войсками). В частности, проконсул, вошедший в Италию со своими войсками, свой империй терял, и оказывался вместе со своими солдатами вне закона. Рубикон был точкой невозврата, и фраза "Жребий брошен!" вошла в историю как одно из самых известных выражений фатализма. Мол, я сделал свой выбор и отдаю себя в руки судьбы. Жребий с тех пор бросают с завидной частотой в литературе, в кино, в средствах массовой информации, в речах политиков, даже, прости господи, в полном собрании сочинений В.И. Ленина. Вот уж бросили, так бросили, да.

Но откуда же эта фраза до нас дошла, такая красивая?

А взялась она из под пера Гая Светония Транквила, римского историка конца 1-го века и большого друга Плиния Младшего. Выходец из скромной семьи, его отец, Светоний Лаэт, принадлежал к всадническому сословию и служил легатом в том самом достопамятном Legio XIII Gemina. Кстати об обильном чувстве иронии. Сам Светоний, тихий и интеллегентный юноша, был устроен благодаря протекции Плиния при дворе Траяна, дослужился до должности директора имперского архива, а при Адриане стал личным секретарем императора. Всем бы историкам такой доступ к источникам! В своем жизнеописании Цезаря, Светоний пишет:

“...и вот, когда при­спе­ло изве­стие, что вме­ша­тель­ство три­бу­нов не име­ло успе­ха, и что им самим при­шлось поки­нуть Рим, Цезарь тот­час дви­нул впе­ред когор­ты; а чтобы не воз­буж­дать подо­зре­ний, он и при­сут­ст­во­вал для виду на народ­ных зре­ли­щах, и обсуж­дал план гла­ди­а­тор­ской шко­лы, кото­рую соби­рал­ся стро­ить, и устро­ил, как обыч­но, мно­го­люд­ный ужин. Но когда зака­ти­лось солн­це, он с немно­ги­ми спут­ни­ка­ми, в повоз­ке, запря­жен­ной мула­ми с сосед­ней мель­ни­цы, тай­но тро­нул­ся в путь. Факе­лы погас­ли, он сбил­ся с доро­ги, дол­го блуж­дал и толь­ко к рас­све­ту, отыс­кав про­вод­ни­ка, пеш­ком, по узень­ким тро­пин­кам вышел, нако­нец, на вер­ную доро­гу. Он настиг когор­ты у реки Руби­ко­на, гра­ни­цы его про­вин­ции. Здесь он помед­лил и, разду­мы­вая, на какой шаг он отва­жи­ва­ет­ся, ска­зал, обра­тив­шись к спут­ни­кам: «Еще не позд­но вер­нуть­ся; но сто­ит пере­й­ти этот мостик, и все будет решать ору­жие».

Он еще коле­бал­ся, как вдруг ему яви­лось такое виде­ние. Вне­зап­но побли­зо­сти пока­зал­ся неве­до­мый чело­век див­но­го роста и кра­соты: он сидел и играл на сви­ре­ли. На эти зву­ки сбе­жа­лись не толь­ко пас­ту­хи, но и мно­гие вои­ны со сво­их постов, сре­ди них были и тру­ба­чи. И вот у одно­го из них этот чело­век вдруг вырвал тру­бу, бро­сил­ся в реку и, оглу­ши­тель­но про­тру­бив бое­вой сиг­нал, поплыл к про­ти­во­по­лож­но­му бере­гу. «Впе­ред, - вос­клик­нул тогда Цезарь, - впе­ред, куда зовут нас зна­ме­нья богов и неспра­вед­ли­вость про­тив­ни­ков! Жре­бий бро­шен (iacta alea est).»”

Оставляя в покое вопрос того, сколько заплатили неведомому человеку дивного роста и красоты, заметим, что Цезарь произносит знаменитые слова ДО того как пересечь Рубикон, а не после того. Так же стоит обратить внимание на сами слова. Они будут очень важны. Светоний пишет на латыни, и у него Цезарь произносит "iacta alea est". "Iacta" - это пассивное причастиe прошедшего времени глагола "iacio", означающего бросать, испускать, запускать, начинать, основывать, "alea" - это игра в кости или, менее буквально, игра, случай, риск, авантюра, а "еst", это глагол "esse", означающий "быть", в изьявительном наклонении, активном залоге, настоящем времени, третьем лице и единственном числе. Получается "Брошен кубик". Но, в равной мере и - “Игра начата".

Постойте, скажете вы, что мы тут вообще анализируем? Светоний пишет спустя сотню лет, античные историки, не моргнув, на лету сочиняют пафосные речи и высказывания, как вообще можно говорить о том, что сказал или не сказал Цезарь на реке Рубикон 10 января 49 года до н.э.? Кто там стоял и свечку держал? Как выясняется, человека державшего свечку звали Гай Азиний Поллион и это был очень неординарный человек. Уроженец влиятельной плебейской семьи из центральной Италии, политик и военный, он с самого начала встал на сторону Цезаря и был близким его соратником. Он был с Цезарем на Рубиконе, и позже был его легатом в битве при Фарсале. Откуда мы это знаем? Потому что Поллион пережил всех и вся, стал консулом в 40 году до н.э., и успешно довоевал до конца гражданских войн, начавшихся когда Цезарь перешел Рубикон. После воцарения Августа, будучи неисправимым республиканцем, он отошел от дел. Занялся литературой, заделался большим покровителем литераторов, собрал вокруг себя блестящий литературный кружок, в который входили Вергилий и Гораций, построил на вырученные с войны деньги первую публичную библиотеку в Риме... и написал 17-томную "Историю гражданских войн".

Историю гражданских войн глазами их очевидца.

К сожалению, “История” Поллиона не сохранилась до наших дней. Но именно она использовалась Светонием при написании жизни Цезаря. А так же остальными более поздними, но дошедшими до нас историками, которые описывали события гражданских войн: Плутархом, Аппианом, и Дионом Кассием. Мы знаем об этом, поскольку все они постоянно постоянно упоминают на своих страницах Поллиона и записанные им события. И если полезть на эти страницы, то начинается самое интересное. У Диона Кассия эпизода с Рубиконом нет, зато он есть у Аппиана и Плутарха:

Аппиан: “...Цезарь все­гда пред­по­чи­тал дей­ст­во­вать силой неожидан­но­сти и сме­ло­сти, чем силой под­готов­ки. Поэто­му в столь вели­кой войне он решил преж­де все­го напасть с 5000 чело­век и своевре­мен­но занять выгод­ное поло­же­ние в Ита­лии. Цен­ту­ри­о­нов с неболь­шим отрядом наи­бо­лее храб­рых сол­дат, оде­тых в граж­дан­ское пла­тье, он выслал впе­ред, чтобы они вошли в Ари­мин и вне­зап­но захва­ти­ли город. Это - пер­вый город Ита­лии на пути из Гал­лии. Сам Цезарь вече­ром под пред­ло­гом нездо­ро­вья уда­лил­ся с пира, оста­вив дру­зей за ужи­ном. Сев в колес­ни­цу, он поехал в Ари­мин в то вре­мя как всад­ни­ки сле­до­ва­ли за ним на неко­то­ром рас­сто­я­нии. Быст­ро подъ­е­хав к реке Руби­ко­ну, кото­рая слу­жит гра­ни­цею Ита­лии, Цезарь оста­но­вил­ся, гла­дя на ее тече­ние, и стал раз­мыш­лять, взве­ши­вая в уме каж­дое из тех бед­ст­вий, кото­рые про­изой­дут в буду­щем, если он с воору­жен­ны­ми сила­ми пере­й­дет эту реку. Нако­нец, решив­шись, Цезарь ска­зал при­сут­ст­ву­ю­щим: «Если я воз­дер­жусь от это­го пере­хо­да, дру­зья мои, это будет нача­лом бед­ст­вий для меня; если же пере­й­ду - для всех людей». Ска­зав это, он, как вдох­нов­лен­ный свы­ше, стре­ми­тель­но пере­шел реку, при­ба­вив извест­ное изре­че­ние: «Пусть жре­бий будет бро­шен»."

Плутарх: “У Цеза­ря было не более трех­сот всад­ни­ков и пяти тысяч чело­век пехоты. Осталь­ные его вои­ны оста­ва­лись за Аль­па­ми, и он уже отпра­вил за ними сво­их лега­тов. Но так как он видел, что для нача­ла заду­ман­но­го им пред­при­я­тия и для пер­во­го при­сту­па более необ­хо­ди­мы чуде­са отва­ги и оше­ло­ми­тель­ный по ско­ро­сти удар, чем мно­го­чис­лен­ное вой­ско (ибо ему каза­лось лег­че устра­шить вра­га неожидан­ным напа­де­ни­ем, чем одо­леть его, при­дя с хоро­шо воору­жен­ным вой­ском), то он дал при­каз сво­им коман­ди­рам и цен­ту­ри­о­нам, воору­жив­шись кин­жа­ла­ми, без вся­ко­го дру­го­го ору­жия занять Ари­мин, зна­чи­тель­ный город в Гал­лии, избе­гая, насколь­ко воз­мож­но, шума и кро­во­про­ли­тия. Коман­до­ва­ние вой­ском он пору­чил Гор­тен­зию, сам же про­вел целый день на виду у всех и даже при­сут­ст­во­вал при упраж­не­ни­ях гла­ди­а­то­ров. К вече­ру, при­няв ван­ну, он напра­вил­ся в обеден­ный зал и здесь неко­то­рое вре­мя оста­вал­ся с гостя­ми. Когда уже стем­не­ло, он встал и веж­ли­во пред­ло­жил гостям ожидать здесь, пока он вер­нет­ся. Немно­гим же дове­рен­ным дру­зьям он еще преж­де ска­зал, чтобы они после­до­ва­ли за ним, но выхо­ди­ли не все сра­зу, а пооди­ноч­ке. Сам он сел в наем­ную повоз­ку и поехал сна­ча­ла по дру­гой доро­ге, а затем повер­нул к Ари­ми­ну. Когда он при­бли­зил­ся к реч­ке под назва­ни­ем Руби­кон, кото­рая отде­ля­ет Пре­даль­пий­скую Гал­лию от соб­ст­вен­но Ита­лии, его охва­ти­ло глу­бо­кое разду­мье при мыс­ли о насту­паю­щей мину­те, и он зако­ле­бал­ся перед вели­чи­ем сво­его дер­за­ния. Оста­но­вив повоз­ку, он вновь дол­гое вре­мя мол­ча обду­мы­вал со всех сто­рон свой замы­сел, при­ни­мая то одно, то дру­гое реше­ние. Затем он поде­лил­ся сво­и­ми сомне­ни­я­ми с при­сут­ст­во­вав­ши­ми дру­зья­ми, сре­ди кото­рых был и Ази­ний Пол­ли­он; он пони­мал, нача­лом каких бед­ст­вий для всех людей будет пере­ход через эту реку и как оце­нит этот шаг потом­ство. Нако­нец, как бы отбро­сив раз­мыш­ле­ния и отваж­но устрем­ля­ясь навстре­чу буду­ще­му, он про­из­нес сло­ва, обыч­ные для людей, всту­паю­щих в отваж­ное пред­при­я­тие, исход кото­ро­го сомни­те­лен: «Пусть будет бро­шен жре­бий!» - и дви­нул­ся к пере­хо­ду. Про­мчав­шись оста­ток пути без отды­ха, он еще до рас­све­та ворвал­ся в Ари­мин, кото­рый и занял.”

Заметим, что Поллион на Рубиконе с Цезарем положительно был. И наличие его потерянной "Истории" хорошо обьясняет почему три разных автора писавших в три разные эпохи в трех разных уголках империи так хорошо сходятся в описании некоторых деталей происходившего. Да, античные историки любят присочинить, но сравнение текстов позволяет предположить, где тут художественный свист, а где общий источник. Извини, неве­до­мый чело­век див­но­го роста и кра­соты, со своей свирелью! Но вот слова про жребий точно имели место быть. Только подождите...

"Пусть будет брошен жребий"..?

Именно так. Плутарх и Аппиан оба писали на греческом, и слова Цезаря у них обоих ἀνερρίφθω κύβος (анеррифто кубос). "Анеррифто" это форма глагола ἀναρρίπτω, означающий подбрасывать, запускать, рисковать. Повелительном наклонение, пассивный залог, совершенное время, третье лицо, и единственное число. "Кубос" означает, разумеется, кубик. Так что именно "Пусть будет брошен кубик..!"

Согласитесь, это гораздо более логично для слов, которые согласно всем трем авторам, были произнесены ПЕРЕД пересечением Рубикона?

И есть все основания полагать, что Цезарь произнес эти слова именно на греческом - "анеррифто кубос!". Греческий в те времена в Риме был языком образованной элиты, языком культуры, литературы и философии. Вся столичная аристократия обучалась ему с детства и свободно говорила на нем. Заметим, что согласно и Аппиану, и Плутарху, это было расхожее выражение, крылатая фраза. Если это выражение - греческое, то будучи излишне образованным патрицием, Цезарь безусловно процитировал бы его в оригинале.

А выражение это безусловно греческое.

Некоторые комментаторы считают, что это вообще цитата. Что Цезарь цитировал Менандра, греческого драматурга 4-го века до н.э., мастера новоаттической комедии. Во первых, известно, что Цезарь любил Менандра, и предпочитал его Теренцию, знаменитому римскому комедиографу, перерабатывавшему сюжеты Менандра в своих комедиях. Один из немногих дошедших до нас стихов Цезаря - короткая эпиграмма, приведенная Светонием в жизнеописании Теренция:

"Так­же и ты, о полу-Менандр, сто­ишь по заслу­гам
Выше всех осталь­ных, люби­тель чистей­ше­го сло­га.
Если бы к неж­ным тво­им сти­хам при­ба­ви­лась сила,
Чтобы пол­ны они были таким же коми­че­ским духом,
Как и у гре­ков, и ты не терял­ся бы, с ними рав­ня­ясь!
Это­го ты и лишен, и об этом я пла­чу, Терен­ций...”

Во вторых, выражение "анеррифто кубос" употребляется в одной из комедий Менандра. Сама эта комедия потеряна, но она цитируется в дошедшем до нас "Пире мудрецов", совершенно феерическом произведении позднего греческого ритора Афинея Навкратийского, в которой группа заезжих эстетов и интеллектуалов, собравшись за пиршественным столом, ведут высокообразованную беседу на 15 томов, цитируя в процессе больше 700 греческих авторов. И вот один из пирующих цитирует:

“...Менандр то ли в "Аррефоре", то ли во "Флейтистке":

-- Коль ты в уме, не женишься,
Не распростишься с жизнью. Сам женился я.
И потому жениться не советую.
-- Хоть дело решено, а все же бросим кость (ἀνερρίφθω κύβος).
-- Попробуй, не спасешься ли. Воистину
Пускаешься ты в море неприятностей,
Не то, что Сицилийское, Ливийское,
Эгейское - ведь там из тридцати судов
Не гибнут три. Женатым нет спасения!”

Впрочем, я здесь склонен думать, что вряд ли, стоя в то утро пред рекой Рубикон, Цезарь стал бы цитировать развеселую комедию о семейной жизни. Но этот фрагмент из Менандра, а так же вариации этого выражения у других древнегреческих авторов, например Аристофана, четко показывают, что крылатая фраза, которую ,как сообщает нам Плутарх, традиционно произносили перед тем как пускаться во все тяжкие, была на греческом. Цезарь произнес тогда именно "Анеррифто кубос" - "Пусть будет брошен кубик!".

А что же тогда Светоний? Куда он бросил жребий, а главное зачем? А вот здесь, многие умные люди, начиная с Эразма Роттердамского, выдвигают следующую теорию. Фраза у Светония, как мы помним, звучит как "iacta alea est" - "Брошен кубик (есть)". У глагола "быть" помимо расхожей и частоупотребляемой формы "est" (настоящее время, изьявительное наклонение), есть более заковыристая и редкая форма "esto" (будущее время, повелительное наклонение). "Iacta alea esto" - это именно "пусть будет брошен кубик". Поэтому предполагается, что один из монахов, переписывавших свитки во времена когда латынь знали уже весьма и весьма посредственно, на автомате написал знакомую форму "est", вместо малознакомой формы "esto".

И жребий был брошен.

И вот здесь нельзя не восхитится происходящему. Ранним утром 10-го января 49-го года до н.э., Цезарь, стоя пред рекой Рубикон, произносит сопровождающим его легионерам - "Пусть будет брошен кубик!”, и решительно пересекает реку. Рядом с ним стоял Азиний Поллион. После войны он запишет эти слова в свою хронику. Благодаря пояснению Плутарха, мы знаем, что хотел тогда сказать Цезарь своим легионерам: ну, что, ребятушки, понеслась нелегкая. Сыграем по крупному. Пусть слоники побегают, начинаем большую игру!

Слова человека рискующего, азартного игрока, авантюриста, у которого ничего еще не решено, кости еще вертятся в воздухе, и из рук судьбы можно и нужно урвать главный приз.

В историю они вошли как "Жребий брошен!" Все решено, назад пути нет, вручаем себя в руки судьбы.

Цезарь бы очень и очень удивился.