Варварство
Оригинал взят у evan_gcrm в Варварство
В продолжение темы: Индустриальная археология.
Варвар - это не тот, кто разрушает.
Варвар - это тот, кто перестает видеть ценность в том, что есть, и уже после этого он, как один из вариантов, начинает разрушать.
Есть и другой вариант: человек ценность осознает, но разрушает, чтобы послать некий сигнал. И это крайне сложное соотношение двух довольно разных вещей.
Варварство - это катастрофический разрыв преемственности.
Красота, конечно, оберегает здания от разрушения.
Более того, это единственное, что их оберегает.
Да, конечно, вандалы иногда приходят, но все‑таки приходят редко, не зря их так помнят. А помимо красоты никаких других спасительных факторов нет, потому что ни одно долго стоящее здание (за исключением церквей, может быть) не используется ради той функции, которая предполагалась для него изначально. В длинном горизонте планирования оказывается, что функция - это совсем не то, ради чего строится здание.
Только красивые здания могут сохраниться, красивые в широком смысле: величественные, выдающиеся и т.д.
Вандалы - первый случай, когда римляне у себя дома столкнулись с народом, на который вообще не действовали невероятные ценность и красота того, чем был Рим.
В этот момент все то, что накапливалось, завоевывалось и стяжалось многими поколениями, просто бессмысленно уничтожалось. Не присваивалось как ценность, а просто разрушалось, и никто даже не замечал, что это представляет собой что‑то важное.
Вот в этом и заключался шок для римлян по сравнению с прежними войнами, потому что жестокости по отношению к людям их не надо было учить. То есть это была не схватка в рамках одной цивилизации, а столкновение с чем‑то чуждым.
Я недавно столкнулся с одним очень специфическим случаем варварства, не приводящего ни к какому разрушению, варварства очень культурных людей, с глубоким почтением относящихся к прошлому. Но в то же время это хоть и трудный в описании, но очень характерный пример.
Великий архитектор Борромини, один из главных мастеров римского барокко, родился на берегу Луганского озера, сейчас это южная часть Швейцарии.
В начале 2000‑х годов было 400 лет со дня его рождения, и на родине решили его почтить.
Под руководством прекрасного швейцарского архитектора Марио Ботта группа студентов сделала в Лугано на берегу озера макет в натуральную величину одной из маленьких римских церквей Борромини, Сан-Карло алле Куатро Фонтане, в виде разреза-половинки, чтобы был виден интерьер.
То, что они сделали, стало для меня предвестием наступающей жути, хотя понятно, что они отмечали юбилей, хотели максимально почтить великого земляка, потратили серьезные деньги, воспроизвели один из его главных памятников.
Жуть, пусть и неявная, заключалась в том способе, который они выбрали, чтобы сделать эту модель. Они собрали ее из горизонтальных слоев фанеры, механически сканируя очертания интерьера на разной высоте.
Тут дело в том, что вся постройка Борромини собрана из логических элементов ордера. Они связаны друг с другом и вместе образуют стройную живую систему. Любой краснодеревщик, который взялся бы за такой макет, копировал бы своды, колонны, карнизы и собирал бы модель из этих элементов.
Но для современных студентов-архитекторов язык этих элементов был настолько чужд, загадочен и непонятен, что они их просто-напросто не увидели. Они воспроизвели всю эту сложную игру классических форм просто как геологическую структуру. Ведь то, как устроена гора, знают только геологи и Господь Бог, поэтому ее и в самом деле приходится изображать слоями.
И у этих студентов подход к Борромини был точно такой же - как к чему‑то абсолютно чуждому.
Варварство тут в неумении читать и даже видеть традицию, а не то чтобы ее сознательно прерывать. Это катастрофический разрыв языка и преемственности.
/МАКСИМ АТАЯНЦ/
p.s. Дворец.
В продолжение темы: Индустриальная археология.
Варвар - это не тот, кто разрушает.
Варвар - это тот, кто перестает видеть ценность в том, что есть, и уже после этого он, как один из вариантов, начинает разрушать.
Есть и другой вариант: человек ценность осознает, но разрушает, чтобы послать некий сигнал. И это крайне сложное соотношение двух довольно разных вещей.
Варварство - это катастрофический разрыв преемственности.
Красота, конечно, оберегает здания от разрушения.
Более того, это единственное, что их оберегает.
Да, конечно, вандалы иногда приходят, но все‑таки приходят редко, не зря их так помнят. А помимо красоты никаких других спасительных факторов нет, потому что ни одно долго стоящее здание (за исключением церквей, может быть) не используется ради той функции, которая предполагалась для него изначально. В длинном горизонте планирования оказывается, что функция - это совсем не то, ради чего строится здание.
Только красивые здания могут сохраниться, красивые в широком смысле: величественные, выдающиеся и т.д.
Вандалы - первый случай, когда римляне у себя дома столкнулись с народом, на который вообще не действовали невероятные ценность и красота того, чем был Рим.
В этот момент все то, что накапливалось, завоевывалось и стяжалось многими поколениями, просто бессмысленно уничтожалось. Не присваивалось как ценность, а просто разрушалось, и никто даже не замечал, что это представляет собой что‑то важное.
Вот в этом и заключался шок для римлян по сравнению с прежними войнами, потому что жестокости по отношению к людям их не надо было учить. То есть это была не схватка в рамках одной цивилизации, а столкновение с чем‑то чуждым.
Я недавно столкнулся с одним очень специфическим случаем варварства, не приводящего ни к какому разрушению, варварства очень культурных людей, с глубоким почтением относящихся к прошлому. Но в то же время это хоть и трудный в описании, но очень характерный пример.
Великий архитектор Борромини, один из главных мастеров римского барокко, родился на берегу Луганского озера, сейчас это южная часть Швейцарии.
В начале 2000‑х годов было 400 лет со дня его рождения, и на родине решили его почтить.
Под руководством прекрасного швейцарского архитектора Марио Ботта группа студентов сделала в Лугано на берегу озера макет в натуральную величину одной из маленьких римских церквей Борромини, Сан-Карло алле Куатро Фонтане, в виде разреза-половинки, чтобы был виден интерьер.
То, что они сделали, стало для меня предвестием наступающей жути, хотя понятно, что они отмечали юбилей, хотели максимально почтить великого земляка, потратили серьезные деньги, воспроизвели один из его главных памятников.
Жуть, пусть и неявная, заключалась в том способе, который они выбрали, чтобы сделать эту модель. Они собрали ее из горизонтальных слоев фанеры, механически сканируя очертания интерьера на разной высоте.
Тут дело в том, что вся постройка Борромини собрана из логических элементов ордера. Они связаны друг с другом и вместе образуют стройную живую систему. Любой краснодеревщик, который взялся бы за такой макет, копировал бы своды, колонны, карнизы и собирал бы модель из этих элементов.
Но для современных студентов-архитекторов язык этих элементов был настолько чужд, загадочен и непонятен, что они их просто-напросто не увидели. Они воспроизвели всю эту сложную игру классических форм просто как геологическую структуру. Ведь то, как устроена гора, знают только геологи и Господь Бог, поэтому ее и в самом деле приходится изображать слоями.
И у этих студентов подход к Борромини был точно такой же - как к чему‑то абсолютно чуждому.
Варварство тут в неумении читать и даже видеть традицию, а не то чтобы ее сознательно прерывать. Это катастрофический разрыв языка и преемственности.
/МАКСИМ АТАЯНЦ/
p.s. Дворец.